Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов

В Москве Кольцов был принят у Пушкина и Жуковского, на него смотрели как на залог национального развития всей русской поэзии, как на нового Ломоносова, от него ждали новых поэтических свершений… и вот в результате — «любовался на битый скот».

Родина Кольцова, Воронеж, действительно была мачехой для поэта.

Всякий подлец так на меня и лезет: дескать, писаке-то и крылья ощипать.

Его здесь как поэта не воспринимали и всячески старались принизить, повесив ярлык: «зазнался». Судьба Кольцова печальна, как и судьба большинства поэтов, отторгнутых бесчувствием современников. Он умер от чахотки в 33 года, воронежский его архив был пущен мужем умершей сестры Кольцова на оберточную бумагу, а это были не только стихи поэта, но и письма к нему Белинского, Одоевского, других не менее знаменитых людей. На могиле его написано: «Ноября 1-го погребен воронежский мещанин Алексей Васильев Кольцов».

Вот так — «воронежский мещанин».

Коммунальная квартира

Самое великое, самое поразительное, самое ужасное и самое смешное изобретение всех времен и народов — думаете какое?

Колесо? Да, поразительное. Да, великое. Но что же в нем ужасного и смешного?

Чайник? Тоже не вызывает смеха. Разве что немножечко ужаса, если капнешь кипятком на ногу.

Мясорубка, утюг, ракета? Нет, нет, нет и еще раз нет!

Что, сдаётесь, дорогие читатели? Ладно, больше не буду мучать.

Ну так вот, самое поразительное, самое великое и ужасное — ужаснее не бывает, — самое смешное и странное из всех изобретений на свете — конечно же, коммунальная квартира.

Честь такого изобретения принадлежит нам, петербуржцам, имя изобретателя неизвестно, но плодами этого великого опыта до сих пор пользуются миллионы людей в России В одном только Петербурге на сегодняшний день насчитывается 200 000 коммунальных квартир.

Коммуналка — это маленький космос, населенный удивительными существами. Хомо коммуналис — я бы назвал их так. Они сильно отличаются от обычного хомо сапиенса, живущего на отдельной площади. Это я заявляю наверняка, потому что сам без малого двадцать лет обитал в коммунальных стенах.

И явления, здесь наблюдаемые, имеют нереальный характер, и время бежит иначе, будто жизнь течет под водой или в каком-нибудь параллельном мире.

Где бы вы, к примеру, увидели человека в трусах и майке с трехлитровой банкой на голове? А в коммунальной квартире — запросто, я сам был тому свидетель. Наш сосед Иван Капитонович как-то ночью захотел подкрепиться квашеной капустой из банки, но вместо того, чтобы таскать ее пальцами, как это делают нормальные люди, зачем-то сунулся туда головой. Засунуть-то он ее внутрь засунул — хотя непонятно как, горлышко-то у банки узкое, — а вот вытащить обратно не смог. Так и мучался до утра на кухне, пытаясь освободиться. Утром вышел на кухню другой наш сосед, Беневич, увидел странного инопланетного жителя, подумал — Землю захватили тау-китайцы, — ну и шарахнул ведром для мусора Ивану Капитоновичу по кумполу.

Только самое смешное не в этом, самое смешное в другом. За эту самую разбитую банку, как за погубленную личную собственность, пожиратель ночной капусты подал на бедного Беневича в суд. И — представляете? — выиграл дело!

А вот еще коммунальный случай.

Однажды ночью сосед Кузьмин — партийный, между прочим, работник, — припер со стройки ведро горячей, не застывшей еще смолы. И, пока нес ее по темному коридору, споткнулся о соседского ежика и растянулся на дощатом полу. Обнаружили его тоже под утро, хотели помочь подняться, а он намертво приклеился к полу. Помню, даже вызывали спасателей, чтобы выковырять его из смолы. Хорошо, хоть ежик не пострадал!

Истории, подобные этим, можно рассказывать бесконечно. Про привидения, живущие в зеркалах, про утренние очереди в туалет, когда на шеях полусонных жильцов, как какие-нибудь рыцарские доспехи, красуются крышки от унитаза, про Шилова Артура Романовича, прорывшего у себя из комнаты подземный ход под Усачевские бани…

Они смешны и в то же время печальны, эти случаи из коммунального быта, — реальны и вместе с тем фантастичны.

Коммуналка ломает судьбы, превращает людей в преступников, но других, наоборот, сплачивает. Лично я благодарен жизни за тот коммунальный опыт, который она мне подарила. Почему-то мне все время везло. Люди, жившие со мной в одних стенах, были хоть и странные, хоть и с придурью, но все добрые, щедрые, все отходчивые. Если кто-то кого-то и обижал, то и каялся потом выше меры, и старался свой грех загладить. Угостить тебя, к примеру, селедкой, которую не доели с праздников.

Ну, конечно, бывали и исключения. Из-за глупости, в основном, и зависти. Приворовывали некоторые, бывало. Не по крупному, так — по мелочи. Там прищепку бельевую сопрут, здесь отсыплют полпачки соли.

Теснота тоже имела место. Тебе хочется, допустим, уединиться, почитать какого-нибудь Тарзана, а у папы в это время хоккей и он ревет как оглашенный у телевизора, а у соседей напротив, Клюевых, дочка треплет тебе нервы на фортепьяно, а нетрезвый сосед Ерёмин учит сына приемам самбо — так, что рушится посуда в буфете.

Только не было бы этого опыта — опыта коммунальной жизни, — не было бы и многих историй, которые, кроме как в коммуналке, нигде больше произойти не могли.

«Кому на Руси жить хорошо» Н. Некрасова

Белинский определил талант Некрасова как топор («Какой талант! И какой топор ваш талант!»).

Осип Мандельштам сравнил талант Некрасова с молотком:

И столько мучительной злости Таит в себе каждый намек, Как будто вколачивал гвозди Некрасова здесь молоток.

То есть талант Некрасова не последние люди в нашей литературе связывали с талантом строителя. Строителя странного.

Под «строителем странным» я подразумеваю, в случае Белинского, строителя новой жизни, то есть рубителя старой и — на ее обрубках — создателя жизни лучшей. Ведь кому живется весело, вольготно на Руси? Известное дело кому — см. по тексту поэмы. Топором же можно, кстати, не только обтесывать бревна для строящегося дома. Им можно и, как Родион Раскольников, тюкать одиноких старушек. Молотком, между прочим, тоже — случаи такие в судебной практике встречаются, и нередко.

Осип же Мандельштам в строительной деятельности Некрасова выделяет элемент злости. Но злости не настоящей — будущей. Злости на самих строителей новой жизни, построивших такие дома, жить в которых можно или стукачу, или мертвому. Здесь под мертвым подразумевается человек, полностью приспособившийся к режиму, слившийся с серым фоном тогдашней коллективной действительности, помалкивающий, подремывающий, читающий пролетарских поэтов и пишущий доносы на поэтов непролетарских.

Вот такое противоречие обозначил я в некрасовском творчестве, которое, как в гегелевской триаде, ведет в результате к синтезу. Синтез же в истории означает перемирие между Богом и Сатаной. А перемирие не бывает долгим, оно имеет свойство заканчиваться или миром, или новой войной.

Конец света

Когда Леонид Цывьян, питерский переводчик, увидел сидящего на ступеньках тридцатилетнего парня, с трудом шевеля губами читавшего книжку комиксов, он понял, как выглядит конец света.

Лично я ничего ужасного в этом не вижу. Ну, читает человек по складам, ну, комиксы. Что ж такого? Я видел нищего на паперти Владимирского собора, читавшего по складам Евангелие.

А мой сын-старшеклассник увлеченно читает Акутагаву. А дочка моих знакомых в свои 14 лет цитирует наизусть Шекспира. По-русски и по-английски.