Книжка про Гришку

Зоотехник лежал в тине и бормотал с ужасом:

– Что будет? Что будет?

Подошел конь Трактор.

– Уже ничего не будет. Опасность уже миновала. Еще побегают и спокойно.

– Я знаю, - всхлипнул в канаве зоотехник.
– Тебе, Трактор, мой мотоцикл не нравится. Ненавидишь ты мой мотоцикл...

– Нет, почему же, - ответил конь.
– Машина хорошая, с девушками кататься...

Вечером возле правления колхоза председатель Подковырин Николай Евдокимович повесил на доску приказов:

"ВЫГОВОР: зоотехнику товарищу Мельникову и подпаску товарищу Розенкранцу.

БЛАГОДАРНОСТЬ: коню товарищу Трактору и дошкольнику товарищу Гришке".

И странно, козел Розенкранц ходил у доски с гордым видом и со всеми здоровался.

– Ты что нос задрал?
– спросил у него Пестряков Валерий, вернувшийся из лесного похода.

– Приятно, - ответил ему козел Розенкранц.
– Даже в выговоре меня теперь не козлом называют, а товарищем... Вот как.

ЗНАЧИТ, ПРИЕХАЛИ

– Хочу, чтобы вы прокатились в седле, - сказал конь Трактор.
– Теперь я буду работать с самим товарищем Подковыриным.

Гришка залез в седло, ноги его до стремян не доставали, но сознание, что он в седле, делало Гришку как будто выше.

Конь бежал ровно, стараясь, чтобы Гришка не шибко набил себе место, на котором сидит. Седло - вещь удобная, но взрослая, юлить на нем не нужно.

Они по дороге проскочили, лугом прошли и по краю болота. Два бугорка одолели, лесом проехались.

Конь Трактор стал на лужайке или на широкой цветочной дороге, которая уходила вдаль и вдали терялась в тенях и бликах.

– Рекомендую посмотреть вокруг себя внимательно, - сказал конь Трактор.

А Гришка уже смотрел. Почувствовал он какой-то непонятный укол в сердце. Такой укол бывает, когда в чужом заграничном городе, устав от одиночества, нежданно услышишь родную речь.

Гришка подумал вслух:

– Почему так? В этом месте я ничего необычного не вижу, а почему-то тревожно мне... Неужели ромашки?

– По-моему, незабудки, - возразил конь.

– Нет, ромашки. Смотрите, чем дальше по этой просеке или дороге, тем они все выше, все больше становятся. А там, вдали, - смотрите, смотрите! ромашки как георгины.

– Может быть, - кивнул конь.
– По-моему, незабудки, но каждый видит свое... Мои незабудки влево ведут, а ваши ромашки?

– Прямо!
– крикнул Гришка.

– Значит, приехали.
– Конь Трактор голову поднял, чтобы, вцепившись в его гриву, Гришке было легче слезать.
– Не беспокойтесь, обратно дорога простая.
– На прощание конь Трактор крикнул таким криком, словно табун лошадей, и пошел рысью.

– И не страшно вам?
– спросил Аполлон Мухолов пролетом.

– Нет, - сказал Гришка.

Аполлон Мухолов сел на ветку и все подпрыгивал, словно ветка была горячая.

– Ну, ну... Я до сих мест долетаю, а дальше боюсь... Сейчас я влюблен окончательно и не могу рисковать своим счастьем, пускаясь вдаль.

– Вы говорили, что счастье в полете.

– Я и сейчас говорю...
– Аполлон Мухолов поклевал возле пальцев, посуетился на ветке, взъерошив перья, поднял на Гришку глаза.
– Григорий, я выяснил окончательно, мой полет - вокруг моего гнезда... Вдаль я уже один раз летал.
– Воробей Аполлон Мухолов чирикнул, как всхлипнул, снялся с ветки и полетел к деревне. И все быстрее, быстрее...

Остался Гришка один. Ромашки головы поворачивают - рыжие глаза в странных белых ресницах. Шепчут ромашки:

– Спокойнее, Гришка... Мы вокруг... Мы с тобой...

У ручья прозрачного, что выбивался из-под вывороченной бурей сосны, увидел Гришка маленького человечка с красными, как морковь, волосами. Человечек и до колена Гришке не достигал, но был уже стар. Сидел он на камне, руки его отдыхали на сухих коленях, как у всех стариков, которые много на земле наработали.

– Здравствуйте, - сказал Гришка.

– Здравствуй, - сказал человечек.
– Извини, у меня как раз перекур кончился.
– И, поклонившись Гришке, ушел в лесные тени и блики.

Гришка помахал ему вслед. Направился дальше по просеке, удивляясь цветам ромашкам, которые с каждым шагом становились все больше и больше.

НЕ ОПАСАЙСЯ, СТУПАЙ

Вдруг земля расступилась, образовав котловину. Над котловиной, как ручка у лукошка, полного ягод, стояла радуга. Словно выкрошились из нее осколки и упали, покрыв котловину бисером. Это была роса. Она не иссыхала здесь в жаркий полдень, сверкала на каждом цветке, на каждой малой былинке. Гришка боялся ступить дальше, чтобы не смять, не попортить сверкание. Он стоял, распахнув глаза во всю ширь, и разноцветение, хлынувшее в них прохладным потоком, сгустило голубой цвет Гришкиных глаз в пристальный синий.

– Слышишь, Гришка, - раздался тоненький звонкий голос.
– Не опасайся, ступай.

От этого голоса Гришке полегчало. Пружина, свившаяся у него под грудью и остановившая его дыхание, распустилась. Гришка вздохнул. Голова у него закружилась от плотного певучего аромата, который в Гришкином воображении окрасился в нежно-сиреневое.

– Дыши легче, - сказал тоненький звонкий голос.
– Меня карась Трифон послал. Сказал: "Шлепай, Проныра, Гришка в Весеннюю землю идет. Она его ослепить может, обескуражить".

Гришка глаза опустил, разглядел у своих ног веселого лягушонка.

– И не бойся, - сказал лягушонок.
– Ступай вперед.
– И, засунув два пальца в широкий рот, свистнул пронзительно.

Гришка шел по котловине, и возникало в его душе ощущение цвета и звука, света и тени, сливаясь в простое слово - Родная Земля. И как бы заново нарождались в Гришкиной голове слова, такие, как "радость", "щедрость", "великодушие". А такие слова, как "слава", "триумф", "непреклонность", перед которыми Гришка раньше робел, как бы растушевывались, теряли четкие очертания.

Гришке стало легко и покойно. Остановился Гришка.

– Хватит для первого раза, - сказал ему лягушонок.
– Ты уже больше часа стоишь. Застыть можешь. Зачарует тебя красота... Кстати, тебе немедленно домой торопиться нужно.

– Сейчас...
– Гришка еще раз окинул взглядом Весеннюю землю, которая как бы раздвинулась от его взгляда, и пошел.

Хотел полететь было, но груз красоты и смятения оказался для него пока что невзлетным.

СЕЙЧАС ЖЕ УМОЙСЯ...

Деревня стояла недалеко. За мостом.