Книжный вор
Шрифт:
*** ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ ***
В дверь номера 33 постучалась женщина
и теперь ждет ответа.
Лизель странно было увидеть ее без халата. На ней было летнее платье – желтое с красной отделкой. На платье – карман, украшенный цветочком. И никаких свастик. Черные туфли. Раньше Лизель никогда не замечала, какие голени у жены бургомистра. У Ильзы Герман были фарфоровые ноги.
– Фрау Герман, простите меня – за то, что я наделала в прошлый раз в библиотеке.
Женщина остановила ее. Сунула
– Я подумала, что, если ты не собираешься больше читать мои книги, может, тебе захочется вместо этого написать свою. Твое письмо, оно… – Она двумя руками подала книжку Лизель. – Ты определенно можешь писать. Ты пишешь хорошо. – Книжка была тяжелая, со словно бы плетеной, как у «Пожатия плеч», обложкой. – И прошу тебя, – посоветовала ей Лиза Герман. – Не наказывай себя, как ты написала. Не бери с меня пример, Лизель.
Девочка откр.ы. ла книжку и потрогала бумагу.
– Danke schon, фрау Герман. Хотите, я сварю вам кофе? Заходите. Я дома одна. Мама у соседки, фрау Хольцапфель.
– Войдем через дверь или через окно?
Лизель подозревала, что это была самая широкая улыбка, которую Ильза Герман позволила себе за долгие годы.
– Наверное, через дверь. Так проще.
Они сидели на кухне.
Кофейные кружки, хлеб с джемом. Они старательно беседовали, и Лизель слышала, как Ильза Герман сглатывает, но почему-то никакого смущения не было. И даже приятно видеть, как женщина мягко дует на кофе, чтобы остудить.
– Если я когда-нибудь что-нибудь буду писать и доведу до конца, – сказала Лизель, – я вам покажу.
– Было бы славно.
Жена бургомистра ушла, и Лизель смотрела, как она уходит по Химмель-штрассе. Желтое платье, черные туфли, фарфоровые ноги.
У калитки Руди спросил:
– Это та, про кого я подумал?
– Ага.
– Шутишь?
– Она мне кое-что подарила.
Как оказалось, в тот день Ильза Герман подарила Лизель Мемингер не только книгу. Она подарила ей повод сидеть в подвале – ее любимом месте: сначала из-за Папы, потом из-за Макса. Подарила причину записывать собственные слова и помнить, что они к тому же ее оживили.
«Не наказывай себя», – снова слышала девочка ее голос, но будет и наказание, и боль, но будет и счастье. Вот что значит – писать.
Ночью, когда Мама и Папа уснули, Лизель прокралась в подвал и засветила керосиновую лампу. Первый час она только смотрела на карандаш и бумагу. Велела себе вспоминать и по привычке, не отводила глаз.
– Schreibe, – приказывала она себе. – Пиши.
Через два с лишним часа Лизель Мемингер начала писать, еще не зная, что из этого выйдет. Откуда ей было знать, что кто-то подберет ее историю и будет повсюду носить с собой?
Никто на это не рассчитывает.
Никто такого не планирует.
Лизель сидела на маленькой банке от краски, из большой устроила стол – и вот наконец уперлась кончиком карандаша в первую страницу. И в середине вывела так:
*** «КНИЖНЫЙ ВОР» ***
маленькая повесть Лизель Мемингер
ГРУДНЫЕ КЛЕТКИ САМОЛЕТОВ
Рука у нее заныла уже к третьей
странице.Слова такие тяжелые, думала она, но к исходу ночи сумела заполнить одиннадцать страниц.
*** СТРАНИЦА 1 ***
Я стараюсь не вспоминать об этом, но понимаю, что все началось с поезда, снега и приступа кашля у моего брата. В тот день я украла свою первую книгу. Это было руководство по рытью могил, и я украла его по пути на Химмель-штрассе…
Там она и заснула, на постели из свернутых холстин, а листки книжки загибались по краям на большой банке от краски. Утром над ней стояла Мама, и ее хлористые глаза вопрошали.
– Лизель, – спросила Мама, – какого рожна ты здесь делаешь?
– Я пишу, Мама.
– Езус, Мария и Йозеф. – Мама затопала вверх по ступеням. – Быть наверху через пять минут, а то ведро. Verstehst?
– Поняла.
Лизель спускалась в подвал каждую ночь. Книжку она держала при себе все время. Она писал часами, стремясь за ночь описать десять страниц своей жизни. Приходилось о многом думать, столько всего нужно не забыть. Терпение, говорила она себе, заполненных страниц становилось больше, а хватка письма – крепче.
Иногда она писала о том, что происходит в подвале, когда она пишет. Вот она только закончила эпизод, где Папа дал ей по щеке на ступенях церкви и где они вместе репетировали «хайльгитлер». Подняв глаза, Лизель посмотрела, как Ганс Хуберман убирает в футляр аккордеон. Он только что полчаса играл, пока она писала.
*** СТРАНИЦА 42 ***
Сегодня вечером со мной сидел Папа. Он принес аккордеон и сел рядом с тем местом, где обычно сидел Макс. Я часто смотрю на его пальцы и лицо, когда он играет. Аккордеон дышит. А у Папы линии на щеках. Они как будто нарисованные, и почему-то, когда я их вижу, мне хочется плакать. И не от грусти и не от гордости. Мне просто нравится, как они двигаются и меняются. Иногда я думаю, что Папа – сам аккордеон. Когда он смотрит на меня, улыбается и дышит, я слышу ноты.
На одиннадцатую ночь писания Мюнхен снова бомбили. Лизель дописала до страницы 102 и уснула в подвале. Она не услышала ни кукушки, ни сирен, и когда Папа спустился за ней, она спала и во сне сжимала свою книгу.
– Идем, Лизель.
Она взяла «Книжного вора» и все остальные свои книги, и они зашли за фрау Хольцапфель.
*** СТРАНИЦА 175 ***
По реке Ампер плыла книга. Мальчик прыгнул в воду, догнал ее и схватил правой рукой. И усмехнулся. Он стоял по пояс в ледяной декабриной воде. – Ну, как насчет поцелуя, свинюха? – сказал он.
К следующему налету, 2 октября, она закончила. В книжке осталось лишь несколько десятков чистых страниц, и книжная воришка уже начала перечитывать то, что написала. Книга была разделена на десять частей, и каждой Лизель дала имя какой-нибудь книги или истории и в каждой рассказала о том, как она повлияла на ее жизнь.
Я часто думаю, до какой страницы она дошла, когда через пять ночей я прошел по Химмель-штрассе в дожде из незакрученного крана. Мне интересно, о чем она читала, когда первая бомба выпала из грудной клетки самолета.