Княгиня Екатерина Дашкова

— Я никак не относилась к ней, но Андрей Львович…

— Как же я сразу не догадалась о руке барона Николаи! Одного не понимаю, он сменил княгиню на посту директора Академии наук и потому не должен был бы испытывать к ней особой симпатии.

— Вот тут вы и ошибаетесь, госпожа Нелидова. Барон как никто другой оценил труды княгини и находит результаты ее правления отличными. Во всяком случае, он утверждает, что Дашкова ни в чем не позаботилась о собственных интересах, привела Академию после Домашнева в хорошее финансовое состояние и добилась мира между академиками, чего достичь, по его словам, почти невозможно. Со своей стороны Андрей Львович просил меня поспособствовать облегчению положения княгини. Но я вижу, что самой мне не справиться с этой задачей.

— Не сердитесь, государыня. Я назвала Николаи только в шутку и сама не раз слышала высокие отзывы о трудах княгини.

— Так как же нам поступить? Неужели нет надежды?

— Надежда всегда есть, государыня. Странно только, что сам барон не пожелал вмешаться в судьбу Дашковой. Ведь он почти сорок лет неотступно находится при государе.

— Это верно. Он стал преподавателем великого князя, если память мне не изменяет, в семьсот шестидесятом году, еще при жизни императрицы Елизаветы Петровны, со временем стал моим секретарем и с семьсот девяносто восьмого года членом кабинета его императорского величества и президентом Академии. Но барон не отказывается от помощи Дашковой. Он просит только каким-то образом передать прошение государю и заставить его прочесть эту бумагу. Тогда и он поддержит просьбу.

— Только-то и всего!

— Но, может быть, вы в разговоре с государем…

— Простите, ваше величество, но я тоже не намерена становиться причиной гнева императора. Пожалуй, мы попробуем поступить иначе. Пусть в нашем с вами присутствии прошение передаст государю великий князь Михаил Павлович.

— Вы думаете…

— Государыня, император любит всех своих детей, но вы же сами не станете отрицать, что к Михаилу Павловичу он испытывает особенную нежность.

— Это потому, что Михаил последний.

— И еще потому, что он родился после коронации государя.

— Да, в шутку государь говорит, что только Михаил является настоящим императорским высочеством.

— Так вот пусть именно великий князь и передаст отцу прошение. Полагаю, государь не сможет ему отказать.

— Хотелось бы надеяться.

Какое счастье! Нам разрешено ехать в Троицкое. И притом немедленно, потому скорое половодье превратит всю округу в непроходимые топи и болота. Так, во всяком случае, утверждают местные крестьяне. К тому же у нас нет колесных повозок и достать их в здешних краях просто невозможно. У меня до сих пор сжимается сердце, когда вспомню появившегося у крыльца избы лейб-курьера с пакетом, от которого все мы ждали самого худшего. Когда княгиня появилась на крыльце, чтобы принять его, я бросилась к ее ногам с просьбой не отчаиваться и с уверением, что и в Сибири можно жить. Каково же было наше удивление, когда из письма выяснилось, что император лично разрешает княгине вернуться в Троицкое, с тем, однако, чтобы находиться там невыездно. С разрешения княгини я переписала слова императора: «Княгиня Екатерина Романовна. Согласно вашему желанию, вам разрешается вернуться в ваше имение в Калужской губернии. Впрочем пребываю благосклонный к вам Павел». Княгиня тут же начала отдавать распоряжения готовиться к отъезду. Времени до половодья оставалось совсем немного, и тут моя нервная горячка задержала всех. Княгиня не пожелала оставить меня в Коротове одну с прислугой и за отсутствием докторов сама просиживала ночи напролет у моей постели, врачуя меня одной ей известными способами. На все мои просьбы уезжать как можно скорее, поскольку неизвестно, как может измениться настроение императора, княгиня отвечала твердым отказом, заявляя, что не привыкла никого оставлять в беде, тем более своих ближайших друзей, к числу которых она, к великой моей чести, отнесла и меня.

В то время как княгиня вернула меня к жизни, сама она, как только мы тронулись в обратный путь, стала чувствовать себя заметно хуже. Она стала менее разговорчивой, перестала шутить, что нередко делала в Коротове, чтобы поддержать наш дух, и словно ушла в себя. Она призналась, что отправила письмо своим друзьям-ученым в Академию Наук, интересуясь, как идут там дела, и несколько писем своим знакомым и некоему негоцианту в Англию. Из последнего я сделала вывод, что в душе княгиня надеялась на выезд за границу и мечтала оказаться на моей родине, которая так ее очаровала. Но на словах она не признавалась в своих мечтах, почти не упоминала о сыне и огорчилась все еще не устроенными долговыми обязательствами мисс Анастасии, которая стала капризничать я поговаривать о возможности снова поселиться в Петербурге. Мне кажется, того сердечного контакта, который был так необходим княгине, у матери и дочери не получалось и они даже начинали несколько тяготиться друг другом. Между тем княгиня часто обращалась мыслями к своей библиотеке в Троицком и говорила о необходимости ее пополнения, хотя это и требовало значительных трат. К тому же стало известно, что московский дом княгини и подмосковная потребуют немалых сумм на восстановление, так как сразу же после ссылки княгини в них были расквартированы по сто солдат и унтер-офицеров, которые сильно попортили мебель, отделку комнат и истопили весь запас дров, хотя княгиня доставила из имения три тысячи бревен. Состояние подмосковной было таково, что граф Александр Романович советовал княгине просто расстаться с этим уголком, чтобы не рвать себе сердца понесенными ущербами. Княгиня и сама сомневалась, что император разрешит ей когда-нибудь жить в Москве, ссылаясь на его злопамятность. В таком случае расставание с подмосковной станет естественным, не говоря о том, что позволит оплатить по-прежнему поступающие от князя Павла долги. Княгиня тяжело переживает, что князь совершенно равнодушен к хозяйству и склонен к тратам, которых не позволяет ему его доход. Она даже призналась мне, что ее удерживает при жизни прежде всего необходимость позаботиться о материальном благосостоянии князя Павла, супруга которого также во многом способствует расстройству его хозяйства.

— Андрей Львович, вы не раскроете мне секрета пристрастия государя к молодому князю Дашкову? Государь приглашает князя Павла Михайловича ежедневно к обеденному столу и бывает расстроен, если служебные обстоятельства мешают Дашкову занять свое постоянное место. Откуда родилась эта привязанность? Вам, как старому воспитателю государя, это проще предположить, чем мне.

— Мне кажется, государыня, здесь сошлось несколько обстоятельств, из которых едва ли не первое, что князь Дашков уклонился от возможности стать флигель-адъютантом и, чтобы положить конец подобной перспективе, даже решил поспешно жениться.

— Соответствует ли это действительности, барон?

— Если даже и не совсем, дело было представлено государю именно таким образом, и государь оценил принципиальность молодого человека. Кроме того, он никак не поддерживает отношений со старой княгиней, против которой государь действительно очень настроен.

— Не поддерживает отношений с матерью? Может ли такое быть? Но это же ужасно!

— Они не виделись много лет, с тех пор, как князь вступил в брак без материнского благословения и обманул доверие старой княгини.

— В конце концов, княгиня могла бы не встречаться с невесткой. В этом нет ничего удивительного, но родной сын!

— Вот и теперь, когда княгиня оказалась в ссылке, князь не приехал ее проводить и ограничился присылкой своего офицера, чтобы узнать об обстоятельствах ее жизни.

— А теперь даже не думает хлопотать о том, чтобы вернуть матери свободу!

— Нет, государыня, я должен восстановить справедливость. Князь Дашков действительно не решается обратиться с подобной просьбой к императору, но он неоднократно просил это сделать великого князя Александра Павловича.

— И что же?

— Великий князь отвечает достаточно туманными обещаниями.

— Боюсь, что мои слова не смогут повлиять на сына. Он чрезмерно осторожен и не столько боится, сколько не хочет вызывать отцовского гнева. Впрочем, князь Дашков обращался и ко мне в присутствии Екатерины Ивановны Нелидовой. Мы тоже не могли ему обещать что-либо определенное.

— И тем не менее, государыня, мне есть чем вас порадовать. Князь Алексей Куракин уже ранее сообщил Дашкову, что государь хочет его наградить пятью тысячами душ крепостных. Дашков попросил этот щедрый дар императора заменить на свободу для своей матери, и император согласился. Куракин сообщил об этом Дашкову под секретом, так как император хотел сам сделать сюрприз своему любимцу. Но сегодня перед вахтпарадом Дашкову было официально заявлено о милости императора. Он хотел броситься перед императором на колени, но его величество обнял Дашкова, и тогда князь, совершенно потеряв от радости рассудок, сжал государя в своих объятиях и поднял его высоко в воздух. Оба плакали.

— Я знала, я всегда знала, что у моего царственного супруга благородное и мягкое сердце. К нему только надо уметь подбирать ключи.

Как же зыбко в этой стране человеческое благополучие! Княгиня еще не успела воспользоваться благами предоставленной ей, хотя и далеко не полной, свободы — ей запрещался въезд в обе столицы во время жизни там царской семьи, — как до нее дошло известие об отставке князя Павла. Пустяковая фраза, сказанная по поводу пустякового дела и ничтожного человека, повергла императора в такой гнев, что, лишив князя Павла всех придворных преимуществ и должностей, он предписал ему немедленно отправиться в свое тамбовское поместье. Княгиня огорчилась, но нисколько не удивилась, найдя, что такой исход фавора князя Павла следует считать вполне удачным. Увидеться с сыном ей снова не удалось, хотя по всему было видно, как тяжело дается княгине эта разлука. Чем больше княгиня думает о человеке, тем реже поминает его имя и поддерживает разговор о нем. Ее очень поддерживают частые встречи с братом, графом Александром Воронцовым, с которым она беседует за закрытыми дверями. Число шпионов и соглядатаев повсюду растет, и нельзя чувствовать себя спокойным даже в собственном доме. После одного из таких разговоров княгиня заметила мне, что до конца правления нынешнего государя остались считанные недели. Княгиня уже раньше говорила, что 1801 год станет для государя последним. Теперь же она назвала и число — середину марта. В ее слова можно было не поверить, но уже неоднократно слова княгини оказывались вещими. Она даже написала князю Павлу, чтобы к середине марта он был готов к возвращению в Петербург, не объясняя причины своих слов.

Государя не стало 12 марта 1801 года. Пророчество княгини сбылось. Но слухи об обстоятельствах кончины повергли ее в отчаяние. Княгиня сказала, что сын разделил судьбу отца, но куда более страшно, потому что с отцом расправились чужие руки наемных убийц, тогда как император Павел погиб, когда рядом с его спальней находились его родные сыновья. Все стараются не говорить о страшных новостях, и все не могут удержаться, чтобы к ним не возвращаться. Княгиня утверждала, что пресечение дней императора стало счастливым избавлением для всей России, которая не могла более выдерживать частных и общественных бедствий, связанных с его правлением, и что следовало прервать нескончаемый рост налогов и гонений. Она повторяла, как счастлива тем, что ей не пришлось бывать при его дворе, так как ей не дано скрывать своих чувств, а к покойному императору она испытывала только отвращение, презрение и негодование. Для нее было невыносимо его прусское капральство и одновременно способность придавать некое сверхъестественное значение своему царскому сану. Она приводила бесчисленные примеры его трусливости, болезненной подозрительности и гневливости, имевшей самые жестокие и бесчеловечные последствия. Но при всем том княгиня не думала о возвращении ко двору и, кажется, сторонилась самой мысли приближения к новому императору, которого знала с пеленок и о котором отзывалась как о любимом внуке покойной императрицы. Вопрос разрешился приездом племянника княгини Дмитрия Павловича Татищева, специально посланного новым императором, чтобы пригласить первую статс-даму ко двору.