Князь Александр Невский и его эпоха

Монголо-татарское нашествие 1237–1241 гг. не просто разрушило неустойчивую, но реальную «конфедерацию» древнерусских княжеств; был дан решающий толчок для дальнейшего, самостоятельного и различного по направленности развития, завершившегося в итоге кристаллизацией современных восточнославянских народов (русских, белорусов, украинцев). Безусловно, этнический процесс разворачивался под действием ряда других, глубинных и объективных факторов. Однако удар Батыевой Орды стал важнейшим, критическим событием, определившим и завершившим проходивший в условиях «феодальной раздробленности» этнополитический распад Древней Руси.

Александр Ярославич в свои 18 лет стал свидетелем этого распада и наследовал от отца и дяди не только новгородский, киевский, владимирский «княжеский стол», но и трагически рухнувшую под мощным ордынским ударом систему отношений, ранее выражавшуюся сохранившим и на дальнейшие века смысл конфессионально-политического идеала летописным понятием «Русская земля». Реальная Русь середины XIII в. — динамическое, внутренне противоречивое состояние.

Русь Владимиро-Суздальская, ядро складывающегося русского народа, разгромлена и подчинилась Орде. Города ее опустошены и сожжены, князья либо сложили головы на бранном поле, либо склонили их перед ордынскою силою.

Русь Киевская, южная, опустошена до полного обезлюдения; остатки населения хлынули на север, под защиту владимирских князей и гнет татарских баскаков.

Русь Галицкая, прикарпатская, однако, еще жива. Каменные ее города полны сильного боярства и воинства, князь соперничает с Литвой и Венгрией, титулуется королем и вынашивает замыслы не только сопротивления, но и противостояния Орде (несбывшаяся «реконкиста» князей Даниила Романовича и Андрея Ярославича, брата-соперника Александра Невского).

Русь Северная, Новгородская, — в неустойчивом равновесии сил. Весь XIII и XIV вв. недосягаемая для батыевых войск, она постоянно колеблется под воздействием внутренних и внешних факторов. Созревает противостояние Пскова Новгороду, и военные столкновения с Орденом чередуются с союзными акциями (как и столкновения с прибалтийскими племенами). Новгородцы — во внутренних распрях, то изгоняют, то вновь призывают владимиро-суздальских князей начиная с Александра и его сыновей, не желая при этом подчиняться ни давлению шведов и немцев с запада, ни татар и подчиненной им великокняжеской власти с востока. Судьба Низовских земель Руси неравнозначна судьбам Новгорода. Именно в эти десятилетия по существу кристаллизуется то самосознание, которое в трудах В.Т. Пашуто в свое время было выражено основанным на летописных данных термином «Верхняя Русь» [264] .

264

Пашуто В.Т. Русско-скандинавские отношения и их место в истории раннесредневековой Европы // Скандинавский сборник. Таллинн, 1970. Сб. 15. С. 51–62.

Верхняя Русь при этом — следствие многовекового процесса этнической дифференциации, интеграции, взаимодействия всех основных компонентов населения Северной Европы — северных индоевропейцев и финно-угров (балтов и финнов, скандинавов и славян). Уникальность региона в европейской истории, значение протекавших здесь процессов определяется именно этим тысячелетним взаимодействием [265] .

Формирование стабильного взаимодействия всех составляющих этнических компонентов Верхней Руси (регион, приблизительно соответствующий современным Ленинградской, Новгородской и Псковской областям РСФСР) начинается не позднее рубежа VII–VIII вв. и завершается к XII в. Славяне здесь ассимилировали прибалтийско-финский субстрат (в отличие от волжско-финского — во владимирской, или балтского — в смоленско-полоцкой землях Древней Руси) и растворили в своем составе варягов, скандинавских выходцев (сохраняя память об этом в летописных и устных текстах). Весьма вероятно, что на северо-восточной окраине региона, в Приладожье, до XIII в. сохраняется смешанное скандо-финское население, по атрибуции Д.А. Мачинского — «колбяги» письменных источников [266] . Еще более определенно прослеживается консолидация других периферийных этнополитических образований финского населения, племенных объединений — конфедератов Новгорода: корелы, ижоры, води. Стабильные соседские отношения связывают Верхнюю Русь с племенами и землями Прибалтики и Финляндии (см. картосхему).

265

Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985. С. 199–206.

266

Мачинский Д.А. Колбяги «Русской Правды» и приладожская курганная культура // Тихвинский сборник. Вып. 1: Археология Тихвинского края / Отв. ред. Г.С. Лебедев. Тихвин, 1988. С. 90–103.

Устойчивость позиции, своеобразие и стабильность структурных связей Верхней Руси как особого региона Северной Европы сочетаются с ее глубокой и устойчивой внутренней структурированностью, отразившей хронологическую глубину и различные этапы формирования этого региона. Лингвоархеологические исследования последних лет, проведенные нами совместно с профессором А.С. Гердом на базе Межфакультетского Проблемного семинара Университета, [267] позволяют выделить в пределах Верхней Руси весьма устойчивые «внутренние границы», с одной стороны, обособившие территориальные подразделения, соответствующие диалектному членению славянского населения Новгородской земли (не говоря о неславянских районах, столь же четко обособленных). С другой стороны, — если привлечь археологические данные — эти границы фиксируются в различных временных диапазонах, что позволяет выделить основные этапы сложения населения, по терминологии А.С. Герда, — «демогенезиса» Верхней Руси.

267

Славяне: Этногенез и этническая история. Междисциплинарные исследования / Отв. ред. А.С. Герд, Г.С. Лебедев. Л., 1989; Герд А.С., Лебедев Г.С. Экспликация историко-культурных зон и этническая история ареала // Советская этнография. М., 1991. № 4.

^{Схема формирования этно-политической структуры Северо-Запада Новгородской земли. 1 — этнонимы этнических массивов, исчезнувших к концу I тысячелетия н. э.; 2 — этнонимы массивов, появившихся в I тысячелетии н. э.; 3 — этнонимы массивов, исчезнувших в XI–XII вв.; 4 — этнонимы массивов, сформировавшихся в XI–XIV вв.; 5 — крепости XII–XIV вв.; 6–8 — архаические этнокультурные границы (по археолингвистическим данным)}

Важнейшая из этих границ — по Волхову — Ильменю — Ловати, с севера на юг от Ладожского озера, делит территорию на две части («восточноновгородская» и «западноновгородская» культурные области по лингвистическим определениям); на древнейших этапах заселения территории, в эпоху мезолита — неолита (до VI тысячелетия до н. э.), эта граница оказывается в составе более широкой «ничейной полосы» с отсутствием населения (что, возможно, вызвано гидрографическими условиями послеледниковой эпохи), разграничивающей древние этнокультурные массивы, один из которых тяготеет к юго-западной Балтике, другой — к Волго-Окскому междуречью; осторожная ретроспектива позволяет в этих массивах усматривать подоснову по крайней мере прибалтийско-финского и волжско-финского населения, и, таким образом, линия Волхов — Ловать выступает прежде всего как важнейшая из внутренних границ финно-угорского языкового массива, своего рода «тектонический разлом» субстратной подосновы демографической конструкции Верхней Руси (картосхема, 6).

Широтная граница, по линии Западная Двина — верховья Великой — верховья Ловати, также проступающая по комплексу лингво-археологических данных, обособляет регион с юга. Стабилизацию ее можно отнести к III тысячелетию до н. э., и, несмотря на последуют щую «сдвижку», связанную с расселением «культур боевых топоров» позднего неолита бронзового века (в языковом отношении атрибутируемых как «северные индоевропейцы», если не входить в дискуссию о более углубленном этноопределении), с I тысячелетия до н. э. в течение всего железного века и до древнерусского времени включительно она выступает как стабильный рубеж. В языковом отношении граница — между финно-угорским (на севере) и индоевропейским языковым массивом, причем последний представлен, естественно, прежде всего балто-славянской ветвью индоевропейской языковой семьи [268] (картосхема, 7).

268

Сафронов В.А. Индоевропейские прародины. Горький, 1989. С. 93–134.

Граница, выделяющаяся независимо по лингвистическим и археологическим данным, обособляет микрорегион Западного Приильменья — верхней Луги, равно как область в нижнем и среднем течении реки Великой — Псковского озера. Оба ареала длительное время выступают то как «пограничье» соседствующих взаимоналагающихся культурных групп, то нередко как пустующая «ничейная земля». Освоение ее с «эпохи длинных курганов и сопок» VII–VIII вв. — не стремясь к однозначно жесткой этнической атрибуции той и другой группы памятников — нельзя не связать со славянским расселением в регионе (картосхема, 8).

Показательно в таком случае, что и наивысшая концентрация славянского этноса, и его распределение по базовым коммуникационным трассам и ключевым точкам Верхней Руси от Новгорода к Ладоге связаны с освоением «ничейных» областей и территорий; в первую очередь это следует объяснить своеобразием и эффективностью ландшафтно-хозяйственного стереотипа, генетически связанного со среднеевропейскими условиями и впервые распространенного в регионе именно славянским населением [269] . Трасса Ловать — Волхов, освоенная этим земледельческим населением, в VIII–XI вв. из пограничной зоны становится фактором этнокультурной интеграции и притом — важнейшей составляющей общеевропейской континентальной магистрали, летописного Пути из Варяг в Греки. Именно процессы, развивающиеся на этом пути и базирующейся на нем непрерывно развертывающейся системе коммуникаций, в IX–XIII вв. определили дальнейший ход русской истории, а следовательно, место и значение Северо-Запада Новгородской земли.

269

Конецкий В.Я. Население Приильменья в этнических процессах на Северо-Западе в VIII–XIII вв. (к постановке проблемы) // История и археология Новгородской земли / Отв. ред. В.Л. Янин. Новгород, 1987. С. 18–21; Долуханов П.М., Носов Е.Н. Палеоландшафты и заселение территории Северо-Запада в VI–X вв. // Новое в археологии Северо-Запада СССР / Отв. ред. В.М. Массон. Л., 1985. С. 19–23.