Князь Меттерних: человек и политик

Не удивительно, что блистательный салонный лев, элегантный, красивый, аристократичный, стал звездой парижского общества. В описании своего апологета Г. фон Србика Меттерних времен парижского посольства предстает едва ли не трагической фигурой, человеком, поглощенным одной лишь величественной целью – свергнуть ненавистного деспота: «В постоянном общении с поработителем Европы, находясь под неусыпным надзором со стороны императора, его придворных и его полиции, он учился трудному искусству полного самообладания, сокрытия мыслей под холодной сдержанностью или под угодливо улыбающимся видом, с «одним смеющимся, а другим плачущим глазом», с любезной болтовней и со смертельной враждой на сердце» [106] . Бесспорно, отмеченный Србиком мотив и звучал в сознании австрийского посла, влиял на его поступки и поведение, но не следует забывать, что Меттерних был еще сравнительно молодым человеком, подверженным если не страстям, то увлечениям, склонным эпикурейски предаваться радостям жизни.

106

Srbik H. R. Op. cit. S. 114.

Хотя дипломат в конечном счете брал в нем верх над эпикурейцем, но было бы ошибкой видеть в нем лишь лазутчика в стане врага. Да и отношение его к Наполеону никак не укладывается в черно-белую схему. Автор самого обстоятельного исследования о Меттернихе, Г. фон Србик опять недооценивает того обстоятельства, что его герой менялся во времени, что молодой Меттерних при всей своей осторожности и осмотрительности все же не утратил эмоциональности, импульсивности. Чтобы увидеть разницу между ранним и зрелым Меттернихом, достаточно взглянуть на два его портрета, созданные Жераром и Лоуренсом. На первом (1806 г.) – романтического вида молодой человек с легкой блуждающей улыбкой, слегка рассеянным взглядом; на другом (1819 г.) – почтенный государственный муж с тонкой, чуть насмешливой улыбкой, отражающей чувство собственного превосходства, непоколебимой уверенности в себе, своей исторической миссии. С портретом Жерара совпадает «зарисовка» Нессельроде, сделанная им с натуры весной 1806 г.: «Я еще не убежден, что Меттерних соответствует уровню того места, которое ему прочат, хотя он достаточно умен, духовности в нем даже больше, чем у трех четвертей венских превосходительств, он более чем любезен, когда того хочет, внешне красив, почти всегда влюблен, очень часто рассеян, что столь же опасно в дипломатии, как и в любви» [107] .

107

Lettres et Papiers du chancelier Comte de Nesselrode. Paris, 1904. T. 2. P. 132.

И в парижские салоны Клеменса приводило отнюдь не только стремление получить ценную информацию для своей дипломатической игры. Любовные интересы влекли его не меньше. Как трудно провести грань между политикой и светской суетой, так же сложно провести грань между дипломатией и любовью в жизни молодого Меттерниха. Он великолепно вписывался в молодой двор наполеоновской империи. Прекрасные дамы сразу же проявили к нему большой интерес, началось соперничество из-за «красавца Клемана». Сам же он (тоже интересный штрих к портрету) попытался разыскать свою первую любовь Констанс де Камон. Потом произойдет их встреча, но связь времен уже не восстановить.

Наибольший резонанс и немаловажные политические последствия были вызваны двумя его парижскими романами, в которых, кстати, тоже нашла отражение двойственность его натуры. Героиней одного из них являлась сестра Наполеона, жена маршала Иоахима Мюрата (Великий герцог Бергский, затем король Неаполитанский) Каролина, а другого – жена друга юности Наполеона, генерала Жюно (герцог д’Абрантес), Лаура. Две женщины, две корсиканки смертельно ненавидели друг друга. Для этого имелось множество причин. Каролина, в частности, находилась в любовной связи с Жюно, тогда занимавшим пост военного губернатора Парижа.

Сестра Наполеона претендовала на роль первой дамы империи, политические амбиции у нее преобладали над женскими. Много сходного у нее в характере с Меттернихом, и оба стоили друг друга. Не чуждая страстей, Каролина тем не менее мыслила вполне трезво, беспокоилась о будущем. Она понимала, что благополучие семейства Бонапартов зиждется лишь на силе и могуществе Наполеона, а он не вечен. К тому же он не может остановиться. Война следует за войной. Чем все это кончится, неизвестно, а ей нужны определенные гарантии. Это приводит ее к контактам с Талейраном и Фуше, которые тоже обеспокоены ненасытностью императора. Вместе они представляют собой что-то вроде партии умеренных или даже «пацифистов». Талейран нарисовал такой портрет своей сообщницы: «Голова Кромвеля на плечах красивой женщины» [108] .

108

Grunwald C. de. Op. cit. P. 47.

После молниеносного разгрома Пруссии при Иене и Ауэрштедте (14 октября 1806 г.) военные действия приняли затяжной характер. Ожесточенное сражение между французскими и русскими войсками при Прейсиш-Эйлау (8 февраля 1807 г.) не выявило преимущества ни одной из сторон. Распространялись всякого рода слухи. Не исключалась возможность гибели Наполеона. Энергичная Каролина в таком случае рассчитывала вместе с мужем претендовать на наследие брата. Полагают, что именно такими соображениями объяснялась ее связь с генералом Жюно: ведь в его руках были ключи от Парижа. Лаура Жюно, герцогиня д’Абрантес, в своих знаменитых мемуарах писала о «деятельном честолюбии» своей соперницы Каролины Мюрат. Конечно, отмечает герцогиня, она не могла прямо просить парижского губернатора, чтобы он объявил императором ее мужа. Не могла она и спросить прямо у Жюно: «Сделаешь ли ты государем моего мужа, если император падет в битве? Но она говорила ему многое, в чем ясен был смысл, что когда настанет минута, он ни в чем не сможет отказать ей. Замысел самый коварный, какой только я знаю!» [109] .

109

Записки герцогини Абрантес. M., 1836. T. IX. С. 314–315.

В эту сложную интригу был легко втянут и австрийский посол. «Красавец Клеман» представлял один из старейших домов Европы, пусть одряхлевший, побитый, но укорененный в истории. Признание Австрии в «день X» значило бы очень много с точки зрения легитимации при переменах на французском троне. Для Меттерниха Каролина тоже была не просто красивой женщиной. И не только из тщеславия привлекала его сестра императора, хотя этот мотив не следует исключать. Его самолюбию льстил тот факт, что он мог носить браслет из ее волос. Каролина, женщина политическая, служила, естественно, источником ценнейшей информации. Можно сказать, что их политический интерес друг к другу был взаимным. Наполеон сквозь пальцы смотрел на эту связь сестры. Ему приписывают слова, сказанные Каролине по данному поводу: «Забавляйтесь с этим вертопрахом, он нам еще пригодится». Вскоре, однако, Лаура Жюно берет реванш у Каролины. Клеменс легко поддался ее очарованию. Если в первой связи было больше политики, то во второй – чувства. Агентам Фуше нелегко было поспевать за неутомимым австрийским послом, порхавшим между возлюбленными и салонами. Из наиболее часто посещаемых им салонов стоит отметить салон мадам де Суза, бывшей графини Флао, бывшей любовницы Талейрана. Ее сын был молодым, делавшим эффектную карьеру офицером, любовником падчерицы Наполеона Гортензии Богарне. Через много лет он станет французским послом в Вене, а его мать сравнительно скоро – источником серьезных неприятностей для Клеменса.

Наконец в Париже появилась Лорель с детьми. Ей пришлось преодолеть очень сложный маршрут из Дрездена до Парижа через боевые порядки прусских и французских войск. Не без гордости за свою жену Клеменс говорил, что мадам Меттерних обнаружила незаурядные способности и вполне могла бы командовать войсками. Меттернихи обосновались в доме по соседству с дворцом, служившим резиденцией австрийскому послу времен Кауница графу Мерси. Меттерних хотел бы устраивать эффектные приемы, но Лорель и в Париже не могла играть роль хозяйки салона. У нее не было для этого ни внешних данных, ни духовных потребностей, ни тщеславия. Кроме того, у нее ухудшается состояние здоровья.

Зато Клеменс получил полную свободу, которую использовал достаточно широко, что не мешало ему, как и в Дрездене, и в Берлине, скрупулезно выполнять свои прямые служебные обязанности. Курьеры преодолевали путь между Веной и Парижем туда и обратно за 12 дней. Из Парижа они регулярно увозили в австрийскую столицу обстоятельные доклады с серьезной и весьма оперативной информацией. Иногда объем депеш, отправленных с одним курьером, достигал 200 исписанных с двух сторон листов. Работу свою он делал со вкусом, она стала для него внутренней потребностью, интеллектуальным удовольствием. «Ни дня без строчки», – эти слова как будто бы о нем.

Победа Наполеона над Пруссией побудила Меттерниха еще серьезнее отнестись к идее австро-французского союза. Только на этом пути казалось возможным сохранить целостность Габсбургской империи и блокировать угрозу франко-русского союза. Наполеон и Талейран не раз искушали Австрию перспективой союза. Делать это Талейрану было тем проще, что он искренне (если эти слова можно использовать по отношению к нему) желал франкоавстрийского сближения, видя в нем ключ к равновесию и покою в Европе. В беседе с австрийским генералом и дипломатом Винцентом вскоре после разгрома Пруссии Наполеон жаловался, что вынужденная война отвлекла его от создания с участием Австрии барьера против России. В начале марта 1807 г. в промежутке между Прейсиш-Эйлау и Фридландом Наполеон писал Талейрану: «Покоя в Европе не будет, пока Франция и Австрия или Франция и Россия не станут действовать совместно. Я неоднократно предлагал это Австрии, предложение остается в силе… Результатом из всего этого должна быть система либо между Францией и Австрией, либо между Францией и Россией» [110] .

110

Цит. по: Botzenhart М. Op. cit. S. 114.

Характерно, что мысли Меттерниха развивались в этом же направлении. 8 февраля он отправил в Вену свои соображения о переориентации австрийской политики. Однако от Штадиона ответа так и не последовало. Тем самым он давал понять послу, что тот берет на себя слишком много, вмешиваясь в формирование австрийской политики в целом. Но как только забрезжила перспектива посредничества Австрии между Францией и Россией, Штадион затребовал Меттерниха в Вену. Он понимал, что вряд ли кто сможет лучше Меттерниха выполнить такого рода задачу, тем более что и в Петербурге, и в Париже он был persona grata. Но отъезд посла в столь напряженное время мог быть истолкован и как недружественный акт. Талейран не дал разрешения на отъезд. Раздраженный Наполеон тоже был против, усматривая в этом происки ненавистного ему Штадиона.