Князь Никто

— Мое топрое сертце кокта-нипуть тофетет меня до мокилы, — она подчеркнуто-тревожно покачала головой. — Ты ф польшой опасности мальшик. Княсю нет то тепя тела, а мне — есть.

— Почему? — спросил я. В этой женщине было что-то странное. Сейчас она выглядела, как утомленная жизнью актриса дешевого театра, а вовсе не как уличная проститутка. Но что-то такое было в ее лице… Что-то…

— Потому што я снаю тфою мать, — она облокотилась на перила моста рядом со мной. Я смотрел на ее отражение в зеленоватой воде Екатерининского канала. И в этом отражении она выглядела моложе. И ее глаза… Между веками не было зрачка и цветной радужки. Они целиком были залиты тускло поблескивающим золотом.

— А я знаю кто ты, — сказал я и поднял глаза с ее отражения на саму стоящую рядом женщину. — Ты босорка. Что ты делаешь в Петербурге?

— А ты не тот, са кого сепя вытаешь, мальшик, — она как-то грустно улыбнулась и выпрямилась. Я понял, что она специально показала мне свое отражение. — Тот мальшик был нефешта, он не мок уснать меня по класам.

— Ты специально мне показалась? — пальцы мои сжались на перилах, костяшки побелели. В общем-то, босорки мало чем отличаются от людей. И не особенно враждебны, в отличе и тех же стриг или двоедушников. Их магия не очень могущественна, но если такую разозлить, то она может насылать чары, подобные родовым дворянским. От которых практически нет защиты, и противодействовать им нельзя. А еще босорки часто становятся любовницами и рожают детей от мужчин. Девочек они забирают себе, а мальчиков бросают на отца. Потому что девочка, рожденная от такого союза становится босоркой, а мальчик остается обычным человеком.

— Это что-то меняет? — спросил я слегка дрогнувшим голосом.

— Нет, — она покачала головой. — У фсех сфои тайны, мальшик. Но так таше лучше. Ты мошешь мне помочь. Мне и сфоей матери.

— И ты даже не спросишь, кто я такой? — я пристально посмотрел ей в глаза. Глаза были человеческие. Серо-зеленые, не особенно-то и яркие. Без таинственных проблеском золота или чего-то подобного.

— Кто пы ты ни пыл, мальшик, но ты чуфстфуешь, што толшен отдать толк той, кто потелилась с топой своей плотью, — не отводя взгляда, скзала она.

Понимать ее речь было и трудно, и нет. По-русски она говорила бегло, но определить ее акцент было невозможно. Когда она говорила слишком быстро, то понимать становилось труднее.

— Они саперли тфою мать в шелтом доме на канале, где тва моста с пашенками, — лицо ее исказилось болезненной гримаской. — Моя сестра нишего не помнит теперь. Она не помнит, кто она такая, не уснает меня… Ты — плоть от плоти моей сестры. Ты толшен ей помошь.

Босорки называли сестрами всех других босорок. Так что моя мать могла быть ей матерью или дочерью, а могла вообще не приходиться никакой родственницей.

— Кто ее туда запер? — спросил я.

— Три княся, — Ида выставила перед собой ладонь, показав три пальца. — Перфый пелокурый и кутряфый, отетый ф пархат и крушефо, как шеншина. И тухи у неко пахли лантышем, — она загнула один палец. — Фторой фысокий и черен гласами. Колос как у сопаки. Третий косит на отин клас, лшец и носит пелое.

Описание первого один в один было похоже на моего дядю! Того самого, в которого я думал, что вселюсь. Я удивился настолько, что открыл рот, собираясь назвать его имя. Но из моего рта раздалось громкое воронье карканье.

— Тепе нушна форона, — сказала она, кажется, нисколько не удивившись. — Ты кофоришь на фороньем ясыке, а она путет коворить на тфоем.

— Расскажи мне о моей матери, — сказал я. — Как так получилось, что она оказалась здесь?

Она снова облокотилась на перила мостика и посмотрела в воду. Глаза отражения блеснули золотом. Я слушал историю, стараясь не переспрашивать, хотя иногда ее слова были не очень понятны. Насколько я знал, моя бабушка умерла через несколько лет после рождения отца. Об этом не очень любили разговаривать в семье, ограничивались кратким «зачахла и сгорела». И после этого дед ушел воевать с турками в Трансильванию. И вот оттуда-то он и привез свой «трофей», который скрыл от семьи. Босорка последовала за своим возлюбленным в Петербург, согласилась жить в небольшом уютном флигеле на Фонтанке, который для нее купил мой дед. И вскоре родила меня. В смысле, не меня, конечно, а этого парня, в паспорте которого написано «Демьян Найденов». Она собиралась оставить ребенка его отцу и вернуться домой. Но ее любовь была сильной, и она все откладывала этот момент. Пока тайну князя не знал кто-то еще. Его старший сын. Тупица, прожигатель жизни и очень неприятный тип. «Мерский молокосос», как его метко назвала Ида. Он с друзьями похитили девушку, ребенка подбросили в приют, а саму ее долго держали в плену, пичкали какой-то гадкой отравой и издевались с фантазией и размахом. Мой дядя никакой интриги по началу не замышлял. Ему просто хотелось досадить своему отцу, который не воспринимал его всерьез и обещал лишить наследства. Как и вышло в результате, впрочем. Жестокие юнцы наигрались и выбросили сломленную босорку на улицу, откуда она довольно быстро попала в желтый дом.

Поигрались и забыли.

Только вот рот на замке держать юные княжичи не умели, и нашлись другие заинтересованные лица, умеющие держать уши открытыми. Босорка в желтом доме тем временем начала приходить в себя, а брошенный на произвол судьбы мальчик подрос. Что точно произошло со мной, в смысле Демьяном Найденовым, Ида не знала. Зато знала, что к ее сестре однажды пришел посетитель. Богато одетый, с изящными манерами, не пропустить такого персонал лечебницы для душевнобольных, конечно же, не смог.

И вот этот самый человек, в отличие от тех юнцов, оказался гораздо более образованным, чтобы понять, что несчастная девушка — вовсе не человек. Чтобы она не оправилась полностью и не сбежала, он применил какую-то магию, и сознание ее спуталось.

Она замолчала и испытующе посмотрела на меня. Да уж, это очень неприятная история. Если бы связь с босоркой, да еще и бастард от нелюди стали достоянием общественности, то мой дед мог бы лишиться всех наград, званий, а то и дворянства. Но ничего этого не произошло. Мой дед через несколько лет погибнет застреленным на тайной дуэли, его завещание обнародуют, и наследником официально станет мой отец, а его старшему брату оставят поместье где-то в Тамбовской губернии и крохотный пенсион. И еще через несколько лет он погибнет на Кавказе, по пьяной лавочке завербовался в армию.

— Ты помошешь сфоей матери? — потормошила меня Ида. А я замер в задумчивости и не знал, что ей ответить.

Ее история не проливала свет на отношение моего «тела» к своей матери. Сонька сказала, что настоящий я взвился бы от ярости при ее упоминании. Но почему? Что он был такое, до того, как я поселился в его голове?

«Крысеныш», «невежда», «маленький ублюдок»… Он крутил какие-то свои делишки, продаваясь в какие-то мерзкие махинации. Подсыпал отраву Пугалу, чтобы через его контору мошенники и контрабандисты могли обстряпывать свои сделки. При упоминании тех, на кого он работал, даже не самые приличные лица перекосило от отвращения… Почему он ненавидел свою мать? Ведь раз ненавидел, значит знал о нет?

— Почему я ее ненавидел? — я поднял взгляд на Иду так резко, что даже успел заметить золотой отблеск в ее глазах.

— Тшеслафие, мальшик, — Ида потрепала меня по щеке. — Она скасала тепе, што ты сын княса. Но тепе притетса хранить эту тайну, штопы зашшитить его топрое имя.

— А потом меня, видимо, поймали и заткнули мне рот, — губы мои скривились во что-то среднее между усмешкой и презрительной гримасой.

— Ты помошешь сфоей матери, мальшик? — снова спросила Ида.

Помогу ли я?

Что произойдет, если я выпущу босорку из желтого дома, и она вернет себе здравый рассудок? Не решит ли она начать мстить по очереди всем своим обидчикам, начиная с моего деда? Ведь, если задуматься, все ее несчастья произошли именно из-за него. Или Ида сумеет взять ее за руку и вернуть обратно в Карпаты, откуда они обе и появились?

Мне безусловно было жалко бедную девушку. Освободить ее было бы благородным и верным поступком. Ида совершенно права насчет того, что это мой долг. Я плоть от ее плоти, и все такое.