Княжич, князь

— Если и не совсем так, то близко к тому. Мыслишь, не вправе были — что с тобой, что со мною?

— Не только что вправе, а ежели по службе, так даже и обязаны… Воители-Хранители! Прости, княже: ты меня видеть для чего-то хотел, а я сразу о своем разговор завел.

— Да ладно. До отъезда еще сколько-то дней пройдет — ржа от безделья вконец разъест. Я бы с дорогой душой на мечах поупражнялся, давно мечтаю. Да чтоб именно с тобою — что скажешь, мастер-наставник?

— На мечах… А ты куда собрался-то?

— В Гуров. На денек-другой, не более. Может, пожелаешь со мною вместе?

— Уж извиняй, княже… — он помолчал, потом проговорил глухо и как-то отстраненно: — Не ждет меня дом в Гурове — нет его да и не было никогда. А в сотне кому я нужен такой? Десяток же мой вон там, за этими стенами на погосте лежит рядом с десятком Бориславовым и с ним самим. Без меня только. Вот оно как вышло-то… Да, а на мечах — отчего бы и нет? Тут даже отец Никита слова супротив не молвит — ну разве перед тем для порядку кучу всяких лекарских наставлений огласит. Хотя постой-ка: оружие-то всё под замком, а отец ризничий — ровно Кощей какой. На палках, может быть?

— То моя забота. Я прямо с утречка к отцу Варнаве…

От дверей послышалось осторожное лекарево покашливание.

Кирилл поднялся и протянул руку:

— Ну, доброй ночи тебе, мастер-наставник Залата!

* * *

Творец этой несуразной, хоть и весьма величественной колесницы явно задумывал ее стать достойной самогo Властелина Всея Экумены. Однако в процессе созидания то ли охладел к собственному великому замыслу, то ли попросту умер, а невосприимчивые к эпичной красоте приземленные соратники ограничились тем, что худо-бедно обеспечили транспортному средству способность передвигаться на своих огромных колесах. Неизвестно кем разработанные удивительной мягкости рессоры чутко отзывались на малейшие изъяны дороги долгими волнообразными колебаниями вверх-вниз и глубокими поклонами корпуса во все стороны. В итоге к концу пути отца Паисия укачало основательно.

Возница что-то прокричал, а монументальная повозка, дернувшись в последний раз, наконец-то остановилась. Лекарь с усилием высвободился из мягких глубоких объятий подушек сиденья и опасливо начал спускаться со своей высоты по шаткой лесенке. Возница почесал затылок, повторил возглас на другом, но тоже неизвестном италийском наречии. Вновь подумал. Старательно выговаривая латинские слова, сообщил:

— Venimus, domine! Особняк благородный Маркус, он есть!

— Desine, carissime! — ворчливо отозвался отец Паисий, поводя плечами, морщась и оглядываясь вокруг. — Я уже и сам успел заметить наше прибытие, спасибо. А здесь мало что переменилось… Послушай, отчего ты не говоришь хотя бы на тосцийском или, как вы его именуете, тосканском наречии? Латину же, мне хорошо помнится, в Новом Риме обязаны были знать даже погонщики мулов. И вот тут уже многое переменилось. Весьма и весьма…

— Я вырос до granni… а-а-а… до взрослый в Палермо… на латина это есть Панормус. Это есть город на полуночь остров Сицилия… а-а-а… не знаю, как назвать на латина.

— И не надо. Может, снизойдешь ко мне со своей вершины, чтобы я смог расплатиться с тобой?

— Простите, домине! Уже vitti vitti спускаться! Быстро, да…

— Четыре сестерция, как и договаривались — верно? Ибо я до сих пор не уверен, что правильно понял тебя, любезный.

— Да, домине, есть всё верно, именно так. Буду вас aspittari… а-а-а… подождать?

Отец Паисий опять повел плечами, поморщился:

— Нет. Поклажу мою сложи вот здесь — и можешь быть свободен.

Кончиками пальцев он задумчиво огладил бронзовый дверной молоток в виде клюющей птички, мимоходом хмыкнув вослед неким воспоминаниям, и привычно простучал, как когда-то: «Тук-тук! Тук-тук-тук! Тук-тук!»

— Добро пожаловать, неведомый, но желанный гость! — ответно и быстро приближаясь, прозвучало изнутри. — Добро пожаловать!

Глухо защелкал замок, залязгали отодвигаемые засовы и тяжелая кипарисовая дверь распахнулась под сильной рукой. Приветливая улыбка на морщинистом смуглом лице появившегося в проеме человека мгновенно исчезла, а ладонь скользнула за спину и быстро подала какой-то знак внутрь дома:

— Кто ты, незнакомец? И откуда тебе известно…

— Кайюс! — укоризненно сказал отец Паисий. — Старый верный Кайюс! Я-то узнал тебя, хоть ты тоже изрядно изменился. Не спеши, присмотрись повнимательнее.

Названный по-прежнему продолжал переводить хмурый взляд с лица лекаря на его дорожный камзол и почему-то на изящный эфес клинка при бедре.

— Все равно не узнаёшь… Ну ладно, а если вот так?

Одной рукою отец Паисий прикрыл бороду ниже подбородка, а другую вскинул, сведя брови и воскликнув:

— Progredi et fini!

— Sanctus Antonius… — прошептал пораженый Кайюс, обрушиваясь на колени. — Nobilis Paulus!

— Так все-таки кто именно: святой Антоний или благородный Паулус? И прошу тебя, поднимайся поскорее, старый друг, ибо в нашем возрасте холодный каменный пол не слишком полезен для коленных суставов. Ну-ка помогите, мальчики! — обратился он к двум молчаливым стражникам, также возникшим в дверях.

— O Deus meus! Входите же, дон Паоло, входите! А вы оба лучше внесите все его дорожные укладки! — вмешался хранитель дома, который уже успел оправиться от потрясения и самостоятельно встать на ноги. Резво повернувшись, он заорал в сумеречную глубину внутреннего пространства:

— Приготовить гостевую комнату! Ту, окно которой выходит на атриум! В каминном зале сервировать стол, подать закуски и вино! В кухне разжечь печи для горячей ванны и праздничного ужина!

Отец Паисий подождал, пока поток распоряжений не иссяк полностью, произнес полувопросительно:

— Кайюс, как я успел понять, благородный Маркус отсутствует…

Хранитель дома поклонился, развел руками:

— К сожалению, жизнь такова, что служба каждого из нас… — не договорив, он добавил поспешно: — Дон Паоло! Давайте вернемся к этому немного позже. Позвольте мне вначале достойно исполнить долг гостеприимства!

— И то верно. Тогда позволь мне полюбопытствовать хотя бы вот о чем: ты именуешь меня то Nobilis Paulus, то доном Паоло. У многих других новоримлян я тоже успел отметить эту странную смесь из латины и тосцийского наречия. И дело явно не в изменившемся уровне грамотности и возможности обучаться латине. Тут что-то другое. Что-то новое, чего не было раньше. Только прошу: не говори, что вопросы подобного рода — не для твоего плебейского ума. Мнe не говори!

Отец Паисий особо выделил голосом последние слова.

Кайюс вздохнул:

— Тогда считайте, что я уже успел сказать это. Но могу поделиться ощущениями человека, который достаточно долго живет и достаточно долго наблюдает за окружающим его миром. Знаете, дон Паоло, я всё больше и больше убеждаюсь в том, что все мы просто устали притворяться новыми римлянами. Или понемногу начали осознавать, что новые римляне в нималой степени не являются и никогда не смогут стать подобными тем, прежним. Воистину великим. Того желания, которое было вначале, уже нет, а требуемых сил, как оказалось, не имелось вовсе. Оттого и интерес к латине постепенно угасает, и тосканский диалект скоро превратится в державный язык. Вот так… Но для меня не будет обидным, если вы, дон Паоло, назовете мои слова просто старческими бреднями.