Княжич Юра V

И только потом, наметился и одним ловким, видимо, сотни, если не тысячи раз отработанным движением вскрыл грудную клетку по линии хрящиков, которыми рёбра крепятся к грудине. Так это у него получилось, что обсидиановое лезвие даже ни разу не чиркнуло по кости, а грудь моя распахнулась, как какой-то жуткий цветок… или жадная, голодная пасть с торчащими неровными губами, как слюной, истекающая кровью.

Он отложил нож, примерился и двумя руками сразу ухватился за моё сердце, после чего выдрал его и торжественно поднял перед собой, продолжая петь.

И только в тот момент, когда он, насмотревшись на мой упрямо бьющийся даже в его руках орган, начал его рвать пополам… сердце взорвалось.

Врага разорвало на куски. Меня разорвало на куски. Всё вокруг залило и заплескало нашей с ним кровью. Разбросало вокруг части наших тел. Моя голова отлетела в сторону, ударилась обо что-то, отпрыгнула раз, потом ударилась ещё и ещё отпрыгнула. Раз, другой. Потом прокатилась и, наконец замерла.

А я продолжал быть в сознании. И, больше того: наконец, получил возможность пользоваться своей Силой. Я сумел почувствовать Воду вокруг.

А дальше… Ну, что дальше? Дальнейшее — дело техники. Сконденсировать и собрать воду вокруг. Поглотить и растворить в этой воде набор нужных мне веществ и микроэлементов. Сформировать тело, приставленное к голове. Подняться на, пока ещё, водяные ноги. Раскинуть в стороны, пока ещё, водяные руки. Запрокинуть голову к небу и… заорать!

Заорать, выплёскивая весь негатив, всю боль, весь ужас, всю злость, всю свою ярость.

— Mein Herz brennt!!! — не знаю, патология это, перекос, профдиформация артистическая или ещё что, но… из песни слова не выкинешь — я проорал именно это. Классическим голосом Тиля. От всей души, изо всей мочи, вложив в этот крик-пение всю гамму своих эмоций.

А потом… потом моё сумасшествие продолжилось. Невозможно несколько месяцев подряд изображать Рамштайн, исполнять их песни, воспроизводить их клипы, вживаться в их роли и немного не поехать кукухой. Я запел.

— 'Nun liebe Kinder gebt fein acht

Ich bin die Stimme aus dem Kissen

Ich hab euch etwas mitgebracht

Hab es aus meiner Brust gerissen…'

Да-да, ту самую песню, припев из которой только что орал, как оглашенный.

Оглядывался своими бешенными глазами и пел. Не сдерживая голоса.

Мы, оказывается, находились на самой крыше какого-то высокого, многоэтажного, но, судя по состоянию, давно заброшенного здания. Там, где я раньше лежал, стоял как-то и откуда-то притащенный каменный алтарь, заляпанный кровью, краской и мясом… ну и иными субстанциями. Вокруг, куда не посмотри, ошмётки… и тела. Пять относительно целых тел и… одно, может два… или три расплесканных до той степени, что различить и посчитать их было трудно.

Если судить, по расположению и одеянию тел, ещё поддающихся опознанию — это были помощники главного «жреца». Его подручные. Хм, а у них у всех, ещё и оружие на поясах присутствует: с золотыми рукоятями, в ярких раззолоченных ножнах, непривычного европейскому взгляду вида и формы… Одарённые?!

Я резко обернулся, услышав приближающиеся шаги: по лестнице, через специальный выход на крышу, распахнутый настежь, выбегали двое мужчин, наряженных так же, как те мертвецы, что валялись вокруг — в европейские костюмы с раззолоченным оружием на ярких перевязях и со странными золотыми головными уборами.

Я… не перестал петь, глядя на их приближение. Назвать меня хоть сколько-то нормальным или адекватным в тот момент, не повернулся бы язык даже у меня самого. Я, лёгким усилием воли поднял с поверхности крыши кровь, скопившуюся на ней (та же Вода — какая мне разница?) и ударил ей, словно хлыстами навстречу бегущим. И не попал.

Правый успел отскочить в сторону и пустить в меня воздушный серп, в то время как левый вообще исчез в голубовато-белой вспышке с характерным электрическим треском. Я даже успел почувствовать запах озона, прежде чем моя голова взорвалась под сокрушительным ударом Стихии Молнии. Запах озона, палёных волос и жареного мяса. Разобрать, из-за чего именно это случилось: из-за удара кулака, окружённого электрическими разрядами, или от попадания электричества самого по себе, я не успел. Да, честно говоря, это меня уже мало интересовало. Это было не важно, так как «крыша» моя, после этого удара, сорвалась и улетела окончательно.

Очнулся я в своей ванне, в комнате общежития, в которой я лежал, уставясь невидящим немигающим взглядом в потолок или прямо перед собой, уже неизвестно сколько времени. Очнулся, зашевелился и провёл мокрыми руками по своему лицу, возвращаясь в реальность.

Нет, нельзя сказать, что я не помнил, что делал до этого момента, или, что себя не контролировал. Такая отмаза не пройдёт. Всё я помнил…

Только подумал об этом, как тут же пришлось выскакивать из ванны и бежать к белому другу, чтобы избавиться от остатков обеда — запоздалая, отложенная реакция на мерзость произошедшего. Да и выход стресса, накопленного. Всё ж, устраивание кровавых побоищ — не то занятие, которое является для меня будничным. И уж совсем не то, чем бы я хотел заниматься.

Но, это в нормальном, устойчивом психическом состоянии. Когда же падает планка… С таким собой я бы не захотел встречаться, не то, что в гулких коридорах старой многоэтажной заброшки, а и на центральной городской площади при свете дня, в окружении толпы охранников, полиции и Гвардии!

Нет, это нельзя назвать одержимостью или пробуждением какой-то иной, отличной от меня личности, запертой, в обычное время, в тюрьме самого дальнего и тёмного уголка души, с которой я периодически борюсь за право обладания телом — такая отмаза тоже не проканает. Я это был, я… Только, под влиянием ситуации, боли, эмоций, страха, сюрреализма окружающей обстановки, боевой ситуации, антуража, резко поменявшихся правил игры, слегка сместились и приоритеты в сознании. То, что было — «табу», «нельзя», «плохо», «запрет»… вдруг стало… можно. На последствия стало… плевать.

Даже страсть к творчеству осталась. И юмор прорезался… чёрный. Очень чёрный. Да и «творчество» светлыми оттенками не отличалось.

Сначала, был бой с двумя очень сильными противниками. Реально сильными! Куда сильней и опасней того Ратника, с которым я дрался во дворе Зимнего. Воздушник был быстрее, бил точнее, уворачивался лучше. А ещё и уловки применял разные: вроде ядовитых газов, откачки кислорода из объёма воздуха, в конце даже объёмный взрыв попытался устроить на пару со своим товарищем, который вовсе, за счёт Стихии бил, бил и бил меня постоянно. Каждый удар его был мощным, точным и сокрушительным. Моё тело, которое я раз за разом создавал из воды заново, получало сильнейшие, критические повреждения. В те моменты, когда успевал отрасти нос (вместе с головой), я чувствовал запах озона, перемешанный с вонью горелой плоти.

Вот только, убить меня это уже не могло. Ведь не было в этом теле той точки, повреждение которой стало бы критическим для меня. Бить его — всё равно, что бить лужу. Ты её расплёскиваешь, а она вновь собирается, стягивается… Большую лужу, которую невозможно быстро выпарить даже сильными ударами тока. Лужу, которая становится всё больше, больше и больше…

Ребятки так увлеклись избиением моего «бессмертного» тела, что не сразу это обстоятельство заметили. Более того, даже после того, как сумели это сделать — обратили внимание на всё прибывающую воду и пар в воздухе, который, вопреки законам природы и физики, никак не желал рассеиваться, надо было ещё сообразить, что угроза-то для них совсем не от «тела» идёт! В теле, даже сознания, как такового не было. Оно просто поднималось и поднималось. Оно даже не пыталось атаковать. Сознание было в водяном шаре, с футбольный мяч размером, который прятался в тени алтаря.