Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

Приказав остановить карету, князь вышел, сделал несколько шагов по направлению к церковке и остановился. Вдохнул полной грудью сладость чистого воздуха. «Благ Ты есть, Господи… И свята воля Твоя. И велика премудрость Твоя… Вся премудростью сотворил еси…» Приодетые по своим возможностям ради воскресного дня крестьянки крепко держали за руки поуставших от долгой службы ребятишек в белоснежных рубашечках – сорванцов, жаждущих поразмяться, пуститься наперегонки. Но матери – строгие, не давали разрушить благочиние. Тихий отсвет литургии, простонародное умиление на загорелых лицах женщин было сильнее следов будничных тягот и вечных женских забот. Степенные мужики деловито беседовали меж собой.

– Горазд отец Власий слово сказать, – донеслось до Потемкина, – аж слезу прошиб!

Проходящие удивленно косились на одноглазого, взлохмаченного, но видного собой, величавого вельможу, застывшего со скрещенными на груди руками возле дороги, в глубокой задумчивости. Кланялись…

Потемкин провел рукой по глазам, словно очнулся, и решительно зашагал к храму.

Догорали свечи перед иконами, распространяя среди убогих деревянных стен вкусный запах воска. Выходящий из алтаря поп в скромном сером подряснике удивленно уставился на Потемкина. Князь устремился к нему, склонился под благословение. Батюшка перекрестил светлейшего, ласково возложил руку на его густые светлые кудри. Потемкин стянул с пальца рубиновый перстень, протянул священнику.

– На храм… Помолись за меня, отец!

Поп молчал, пытливо вглядываясь в странного барина. А Потемкин принялся снимать золотое кольцо с бриллиантом. Оно не подавалось, застревало на фаланге пальца, тогда светлейший лихорадочно рванул его, морщась от боли…

Священник уже понял, в каком состоянии духа пребывает сей незнакомый ему господин, взял оба кольца, низко, по-крестьянски поклонился.

– Помолимся, батюшка, – сказал Потемкину, – обязательно помолимся. Как ваше имя святое? За кого молиться?

– Григорий я!

– Спаси, Господи, и помилуй, раба Твоего Григория…

Потемкин вернулся к карете. Неспешно уселся в нее, устроился поудобней…

Любовь Екатерины? Да… Но что-то больно и сладко сжималось в груди, прорвалось на волю вечное чувство… Эти леса, деревеньки, этот храм… священник. И убогость, и скудость, и тут же – красота несказанная… И тишина золотых полей. И пронзительный голосок этого скромного сельского колокола… И народ, идущий из храма… Все, все, что называют Россией… Святой Русью. Любовь, глубокая и неостывающая, сильнейшая, чем любовь к женщине, потому что в кровь вошла с молоком матери, – любовь к родной земле могуче и властно поднялась в сердце Григория Александровича, почти до физической боли, до задержки дыхания…

– Господи, куда ж я бегу? – повторил он.

Куда бежать от себя, от своей судьбы, от своего предназначения? Он нужен Екатерине. Он нужен России. И не ему распоряжаться своей судьбой. Все – в Божьей воле.

Вспомнилось вдруг, как когда-то явился к нему, затворившемуся с отчаяния, Гриша Орлов, как решительно распахнул ставни, как брызнул в горький полусумрак утверждающий жизнь свет. И сейчас, как и тогда, вдруг стало так легко на сердце! Не уйти ему, не сбежать… Нет на то Господней воли.

Григорий Александрович вновь высунулся из окна, крикнул кучеру:– Эй, разворачивай! Гони, мчи во весь опор! В столицу возвращаемся…* * *

Словно гром, пронеслась в столице весть – светлейший вернулся! Торжествующий, сияющий – победитель! Самое трудное сражение он выиграл – с самим собой. Что ему теперь недруги… Растерялись придворные. Поджали хвост враги. Возрадовались немногочисленные друзья. И ликовала Екатерина!

Их первая встреча произошла на людях.

– Здравствуй, государыня, – просто сказал Потемкин, глядя на императрицу ясным, веселым оком. Екатерина едва сдержала чисто женское волнение. Торжествующе, властно, при всех протянула ему руку, лаская счастливым взором.

– Добро пожаловать, светлейший князь!

Это было началом новой жизни.

Вновь сошлись в сильных, умелых руках Григория Александровича нити государственного управления. И все знали теперь – не сердечный каприз женщины на троне, но могучая воля мудрой самодержавной властительницы даровала ему власть. Его возвращение, подобное триумфу, многих заставило призадуматься – а стоит ли с князем бороться? Стали появляться друзья. Совершилось главное: возле светлейшего сплотилась политическая группировка, пришедшая на смену «русской партии» Орловых. Это было то, чего не хватало Потемкину. Теперь князь мог спокойно работать, чувствуя силу и поддержку.

О личных отношениях супруги даже не заговаривали. Внутренне терзаясь, делали вид, что все прекрасно, но до конца жизни теперь суждено им было носить в сердцах вечно кровоточащую рану – одну на двоих.

До конца они так себя и не пересилят. Оба будут делать судорожные попытки поиска личного счастья – увы, уже не друг с другом. Все эти попытки закончатся крахом. Но их дружба окрепнет. Этот необыкновенный брак не прекратил свое существование. Они сплотились, ссоры утихли, и Екатерина ощущала, что Потемкин не просто правая рука ее, он не подменяет и не дополняет ее, но вместе они – одно целое. Уже через много лет Екатерина напишет, что с супругом они умели понимать друг друга, становясь выше тех, кто «смыслил меньше»…

*

…Юная Катенька Зиновьева, фрейлина Ее Величества, двоюродная сестрица господ Орловых, невыносимо страдала от неразделенной любви.

Горе заключалось в том, что предметом ее горячего чувства был родственник, которого по всем законам любить иначе, чем родню, не полагалось, – двоюродный братец Григорий Орлов.

В тринадцать лет влюбиться в человека, жить детскими мечтами о нем, находя особую радость в этих мечтах, а потом, в восемнадцать, вдруг ощутить уже настоящее чувство, молодое и жадное, и знать, что такой любви немыслимо осуществиться – это ли не пытка?!

Катя не могла равнодушно видеть Григория. Едва завидев в переходах дворца его высокую статную фигуру, она, разрываемая желаниями – броситься к нему или бежать прочь, часто делала второе, а потом, оставшись одна, горько плакала. И пока Григорий, терзаясь, упорно ожидал своего счастья, юное существо, незаметно расцветшее, только и мечтало ему это счастье подарить.

Однажды Григорий зашел по какому-то делу к императрице, у которой находилась в то время фрейлина Зиновьева. Тепло поздоровался с двоюродной сестрой, и у Катеньки перехватило дыханье. Вскоре доложили об обер-прокуроре Вяземском, и Орлов поспешил откланяться, чтобы не мешать царице заниматься делами. Катя успела шепнуть ему:

– Почему вы так долго не были у нас, Григорий Григорьевич? Навестите нас в воскресенье…

Ее голос дрогнул, и Орлов взглянул на девушку с удивлением.

Катя удалилась в смежную комнату, Григорий, чуть-чуть подумав, направился за ней.

– Как поживаешь, сестрица? – весело осведомился. – Прости, что долго не бывал. Братцу поклон. Заеду в воскресенье, непременно. Уж простите, не со зла.

– Дел у вас, видно, невпроворот, Григорий Григорьевич? – тихо спросила Катя.