Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

— Зачем полуночничаешь и сон бередишь? — спросила Катерина.

— А ты пошто ласково не встречаешь? Я — Сильвестр.

— Вижу токмо его обличье. Уходил бы в неворотимую сторону.

— Зачем гонишь, коль сердцем исходишь. Я из Почепа прилетел. Край неближний, да сила твоя помогла путь одолеть. — Домовой подошёл к Катерине, гладить её стал, ласкаться, платно с неё словно бы само спало, и домовой за груди её взял, губами потянулся к ним, причмокивая от блаженства.

Катерина и сказала заветное:

— Спасибо, любый, пробудил ты меня ото сна, лечу к тебе. — И домовому ласковое слово подарила: — И тебе, окудничек, спасибо. Приходи в другой раз погреться. — И перекрестила домового. Он тут же источился на глазах у Катерины. Она платно с полу подняла, торопливо оделась и поспешила на половину патриарха.

Гермоген ещё не спал, на коленях перед образами стоял, молился.

— Владыко святейший, беда с Сильвестром, — опустившись рядом с патриархом, сказала Катерина.

— Верю, дочь моя. Я тоже места не нахожу. Где он?

— Дух прилетал токмо что. Поведал: в Почепе бедует!

— Ой-ей-ей! — запричитал Гермоген. — Знать, в руки князя Шаховского попал. Не дай-то Бог князь обличит его! Да за печать государеву на кол посадит. — Спросил: — Сама помчишь спасения для?

— Мой он, мне и лететь, владыко.

— Позови отца Николая. Повелю, чтобы лучших коней тебе и на всём пути дабы помех не было. Да ловких иноков в помощь дам.

Птицей летела Катерина в Почеп, но не помнит, на какую ночь принесли её патриаршие кони к палатам, в которых князь Засекин нашёл своё место. Катерина, ещё сама не зная зачем, взяла у возницы-инока кнут и поспешила в палаты. Рынды князя распахивали перед нею двери молча, сами же на колени опускались и крестились. Ужас в глазах у них застыл, потому как шла на них святая Магдалина-воительница. И в руках у неё сверкал огненный меч, и над шлемом витало сияние.

В опочивальне пахло винным перегаром и кровью. Запах крови привёл Катерину к кафтану князя. Он был в пятнах. И ведунья поняла, что это кровь Сильвестра. Ненависть и гнев обожгли её сердце. Она увидела сулебу — короткий меч — схватила её и занесла над спящим князем. Но Всевышний удержал её руку, занесённую во гневе. Опустив сулебу, Катерина тронула князя кнутовищем. Засекин открыл глаза, лицо исказил страх, он сел на постели. Ведунья взяла его за руку, и он, послушный её воле, встал с постели и пошёл за ясновидицей из палат в глубокий каменный подвал и молча, только движением руки, велел стражу освещать путь по подвалу. Но вот страж остановился перед окованными железом дверями и, посмотрев на князя Засекина, открыл их. И все они зашли в каменную клеть.

В глубине каменной клети, на соломенной подстилке Катерина увидела два ещё живых существа. Они были избиты так, что в них невозможно было узнать ни Сильвестра, ни Луку Паули.

Катерина сдержала душевный крик, осмотрелась, увидела замурованную в стену цепь и велела стражу посадить на неё князя. Страж повиновался, да и Засекин был послушен, словно находился в летаргическом сне. Потом Катерина велела рынде поставить кадь с водой рядом с пленниками и принялась обмывать их лица. Они пришли в себя, сначала Лука, потом Сильвестр. Катерина приложила руку к устам Сильвестра и велела молчать, помогла им встать и повела к выходу. Страж с плошкой, в которой горел огонь, шёл впереди. В сенях он задержался на мгновение, и, когда Катерина и пленники прошли мимо, страж расплескал горящее масло по стенам и поспешил следом за Катериной. Она уже усадила в тапкану Сильвестра и Паули, сама скрылась в ней, а подбежавший рында попросил инока потеснится на козлах. И кони на рысях ушли с подворья, скрылись в ночной тьме.

* * *

Гермоген получил грамоту иезуитов от Сильвестра и Паули в тот же день, как они вернулись в Москву. Лазутчики помылись в бане, привели себя в божеский вид и пришли к патриарху. Паули рассказал, как добыли документ и сохранили его, спрятав за поднаряд в сапогах, как страдали из-за происков князя Засекина.

— Да Всевышнему было угодно послать нам спасительницу, — закончил рассказ Паули.

— Бог для нас — Бог во спасение; во власти Господа Вседержителя врата смерти, — сказал Гермоген, принимая помятый и чудом сохранившийся свиток. — Благодарю, дети, за подвиг, равный победе над ратью вражеской. Ведаю цену сей грамоте. — Гермоген открыл ларец, взял из него стопу золотых монет, разделил пополам и вручил друзьям. — Велю не отказываться. Примите возблагодарение от чистоты моих душевных помыслов.

Сильвестр и Паули приняли золотые монеты и поклонились.

— Спаси Бог тебя, святейший, — ответили они.

— А теперь ступайте на покой во благо...

Сильвестр и Паули молча ушли.

Патриарх долго не разворачивал бумагу, которая казалась ему ядовитой. Он ходил по моленной и вспоминал поползновения Римской церкви поработить русскую православную церковь. Он помнил, что ещё в пору крещения Руси по восточному православному обряду, Римская курия пыталась навязать князю Владимиру католическую веру. Позже старался папа Иннокентий IV подмять под себя князя Александра Невского. В ход было пущено всё, даже ложь, будто бы отец Александра умер в единении с Римской католической церковью. Но подобного не было. Сие доказано. Великий князь Ярослав Всеволодович умер в чистоте и согласии с православной верой.

«Господи, а как иезуиты пытались покорить душу Ивана Грозного! Многие лета Антоний Поссевин обивал пороги царского дворца. Но терпелив и стоек оказался сей русский царь, выстоял пред напором хитрого еретика, — размышлял патриарх. — Нет, каких бы благ ни сулили россиянам иноверцы, мы будем хранить свою веру, единство Руси и русскую душу, какой ни у кого боле нет. Мы скажем Святейшему престолу твёрдо: унии на Руси не бывать».

И только после того, как схлынула ярость, как ум стал холоден и ясен, Гермоген развернул свиток. Его глаза были ещё остры, но он добавил свечей и стал читать. Патриарх читал долго. И повторял прочитанное, и в глубине души ругался по-казачьи, как в те годы, когда брал приступом Казань, когда гонялся по степям за врагами или сам удирал от них. Было и такое. Прочитав грамоту, он подумал, что держит в руках документ, который на многие века в грядущем заклеймит позором Римский Святейший престол. Это был документ совращения и уничтожения православной христианской веры в России. Это было яблоко раздора, которое кидали иезуиты народам многоязычной Руси. Навязать великой державе латинство значит подчинить её Риму, бросить в рабство чужой веры — вот чего побивались миссионеры-иезуиты. И понял патриарх, что России дано лишь одно: силою всей державы встать навстречу иезуитам, полчищами ворвавшимися на Русскую землю. И верил Гермоген, что перед лицом чужеземных врагов, как не раз бывало в старину, народ забудет свои распри, сплотится и встанет неодолимою мощью супротив врагов иноземных.

Гермоген подошёл к иконостасу и попросил Всевышнего укрепить его силы:

— Да будет сердце моё непорочно в устах Твоих, Боже, чтобы я не посрамился...

А помолившись, Гермоген позвал архидьякона Николая, которого вызвал из Стариц служить к себе, и повелел ему:

— Ноне хочу видеть московских архиереев. Зови их в Успенский собор.

— Исполню, святейший владыко. Не мешкая соберу их, дабы услышали тебя, — ответил Николай. Он так же преданно служил второму патриарху всея Руси, как и первому. Он приехал из Стариц на вызов Гермогена на пятнадцатый день после того, как усоп патриарх Иов. Был день Марии Магдалины. Гермоген принял Николая ласково, оставил за ним все права, какие были у дьякона при Иове, но дал чин архидьякона. И вот уже скоро два месяца, как Николай жил в патриарших палатах и занимал те же покои, в которых провёл ранее шестнадцать лет.

— Ещё пришли мне из Чудова монастыря писцов в латыни сведых.

И завертелась патриаршая машина. Писцы и толмачи сели размножать свод злодейских замыслов, сеунчи помчались по Москве за архиереями. Гермоген послал гонца в Троице-Сергиеву лавру к царю, который был там на молении, дабы уведомить, чтобы ждал его, Гермогена, с важным государевым делом. Вскоре архидьякон Николай принёс первый русский список грамоты иезуитов, и Гермоген стал обдумывать ответ папе Римскому Сиксту V. Архиереи скоро собрались. В палаты патриарха пришёл митрополит Пафнутий, и они ушли в Успенский собор.

— Слышал я, святейший, что вернулись Лука и Сильвестр. С чем пришли? — спросил Пафнутий по пути, сам хороший ходок в стан врага.

— Слава Богу, исполнили всё, как я уповал на них, — ответил Гермоген. — Да сей час всё узнаешь.

Поднявшись на амвон, патриарх сказал архиереям:

— Братья во Христе, россияне, ноне мы напишем папе Римскому Сиксту Пятому наш протест о беззаконии, какое он готов чинить на Руси полчищами иезуитов-еретиков. Вот какие средства указывает Сикст своим слугам. Он запрещает иезуитам пускать в Москву и державу православных христиан из других стран.