Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду
Шрифт:
— Это ты, святейший, держишь Русь в сиротстве, — сказал ему князь Борис Лыков. И горячо добавил: — Польский королевич смуте конец положит, самозванцам дорогу закроет.
Гермоген не стал с горячим князем пререкаться. Но пришёл к мысли, что нельзя долго играть с огнём — опалит. Вернувшись после вечернего богослужения домой, он позвал к себе архимандрита Дионисия, который жил в его палатах после снятия осады поляками с Троице-Сергиевой лавры. Высоко ценил Гермоген Дионисия. Это его заслугу он видел в том, что защитники лавры не дрогнули
— Ум мой источился, брат Дионисий, не вижу выхода из прорвы. Пора кончать с сиротством. А как?
Огневой архиерей не замедлил с ответом:
— Ты, владыко святейший, пока нет царя, отдай светскую власть боярам.
— Тако же она у них есть. Боярская Дума верховодит испокон.
— Так, да не так, святейший. Ноне толпа они. А како может толпа управлять? Шуму много, а толку мало.
— Ну глаголь, глаголь!
— Святейший, а седмица тебе ничего не говорит? Сей символ ты чтишь: силища в нём! Вот и...
Дионисий был прав: чтил Гермоген седмицу. Видел в ней простоту и мудрость веков символическую. Седмица звёзд в венце — от века. «Однако же Дионисий прав. Пусть седмица первых бояр встанет во главе державы, пока нет государя». И стал перечислять достойных. Да на первой же фамилии обжёгся. Выходил наперёд Фёдор Мстиславский. Родовитость его несомненна. Да шатание имел великое. Встречал с хлебом-солью Гришку Отрепьева, лобызался с ним. Да и к Молчанову бегал на поклоны. И назвал князя Воротынского.
— Ивану Михайловичу встать во главе седмицы надлежит. Сей муж славного княжеского рода и без прегрешений.
— Добавь к нему, святейший, князя Андрея Трубецкого, ещё Андрея Голицына, князей Ивана Романова, Фёдора Шереметева и Бориса Лыкова.
— А что мыслишь про Василия Голицына? Аз в цари его звал.
— Оно так, да воздержись, святейший. Другую судьбу ему Господь уготовил. Сей муж зело деловит в посольской справе.
— С седьмым оказия, — посетовал Гермоген.
— Да уж не обойдёшь князя Мстиславского. Бояре в бунт пойдут, как не увидят его в седмице.
— Скорбя сердцем, поставим и Фёдора. Да ежели пошатнётся в пользу лютеров, клятву наложу, — гневно заметил Гермоген.
— Запьём наш почин, святейший. — И Дионисий налил в кубки сыты.
И выпили. А там и медовухи пригубили, дабы от сердечной нуды избавиться. Однако крепко сидела в душах архиереев сия боль. Да и проявилась скоро нестерпимо больно и остро. Не думал адамант веры, что бояре одолеют его лукавством. На другой день Гермоген и Дионисий пришли в Грановитую палату. Бояре были уже в сборе.
— Дети мои, — начал патриарх, — Всевышний послал нам ясность ума, и вчера мы с Дионисием в согласии нашли выход из сиротства державы.
— Мы тебе верим, святейший, — ответил князь Иван Воротынский. — Говори, что надо делать. Исполним.
— Да будет на то воля Отца Предвечного, а мы благословляем и отдаём власть в державе седмице первых бояр. Они же есть князья Воротынский, Андрей Голицын, Лыков, Мстиславский... —
И по мере перечисления Гермоген осенял каждого крестом: — Благослови тебя Всевышний...В этот же день открылось заседание боярской Думы и названные семь бояр были возведены в чин правителей России.
— Именем Господа Бога будет отныне верховной властью в державе Семибоярщина. Стоять ей, пока народ не найдёт себе отца единокровного, — благословил патриарх рождение новой власти.
Не прошло и недели, как Семибоярщина проявила свой норов и отдала верховодство князю Фёдору Мстиславскому, чего так боялся Гермоген. И по воле Фёдора было решено невозвратно звать на русский престол всё того же королевича Владислава. Семибоярщина, ведомая Мстиславским, одолела-таки Гермогена и преданных ему архиереев.
Посоветовавшись с Пафнутием и Дионисием. Гермоген, скрепя сердцем, дал согласие звать Владислава. Однако сказал при этом так, что поняли бояре: от патриарха милости не будет. И только Господу Богу было ведомо, кому достанется победа.
— Если королевич крестится и будет в православной вере, то я благословляю его на царствие Российское. А не оставит латинской ереси, то от него во всём Московском государстве будет нарушена православная вера. И не будет на него и вас нашего благословения.
— Мы тоже за православную веру животы отдадим, но не позволим её поганить, — заявил князь Андрей Голицын.
Князь Фёдор Мстиславский вскоре же донёс решение Семибоярщины до гетмана Жолкевского. Князь хотел этим «выстрелом» поразить далёкую цель. И поразил себе на поруху.
Гетман Жолкевский, убедившись, что московская знать серьёзно зовёт в цари Владислава, не мешкая решил двигаться к Москве и выступил всем войском из Можайска. В эти же дни он послал гонца к гетману Заруцкому и позвал его в московские пределы. Потом Жолкевский уведомил Семибоярщину, что спешит охранять-оборонять столицу от «тушинского вора».
Когда же Мстиславский узнал, что на «охрану» столицы идёт тридцать тысяч поляков, то его обуял страх. Он понял, что поляки не встанут лагерем под Москвой, но войдут в неё, снова придут в Кремль, снова будут бесчинствовать.
Почти сутки седмица бояр не покидала Грановитую палату, всё думала, как сделать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. И ничего путного думные головы не придумали. Москва, по их мнению, была обречена стать заложницей у поляков.
Так оно и вышло. Пока бояре шевелили впустую мозгами, Жолкевский занял село Хорошево в семи верстах от Москвы. «Ох уж эта седмица, подвела-таки», — печалился Гермоген, следя за ходом событий.
Патриарх исполнил в эти дни навязанную Семибоярщиной ему волю, объявил с амвонов церквей и соборов о том, что Россия зовёт на Мономахов трон королевича Владислава, и призвал москвитян целовать ему крест.
— В день двадцать седьмой августа придите, дети мои, на Девичье поле и всех сродников позовите. Там будет целование креста на верность новому царю России, ежели он примет православие.
В эти же дни патриарх повелел собрать в дорогу послов к королю Сигизмунду. Своим архиереям-послам он сказал: