Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

— Никто лучше не знает польских нравов, нежели наш страдалец митрополит Филарет. Он и поведёт послов к королю Жигимонду. Пойдёт ещё Авраамий Палицын писать события. А кого с собой возьмёт Филарет, то решать ему с боярами. Мы же даём послам наказ бить челом, дабы Жигимонд отпустил своего сына на Московское государство. Ещё наше слово к тому, чтобы королевич Владислав крестился бы в православную веру в Смоленске и ни в каких инших местах и принял крещение от архиепископа Смоленского Сергия и православным пришёл в Москву.

И впервые в жизни сказанное Гермогеном не совпадало с движением его души. Он молил Всевышнего о том, чтобы Сигизмунд не благословил сына принять крещение, чтобы сам Владислав не нарушил верности своей религии, чтобы, наконец, Филарет сделал всё возможное для отторжения Владислава от Московского престола. И позже, уже перед отъездом посольства, Гермоген дал понять Филарету, что теперь многое зависит от него, быть или не быть на престоле России русскому царю. В сей миг имя Михаила Романова патриарх не назвал, но думал о нём.

Наставления, данные послам Гермогеном, насторожили главу Семибоярщины Мстиславского.

— Не слишком ли спешит наш адамант веры с крещением Владислава? — спросил Фёдор князя Воротынского. — Можно бы и снисхождение дать: обживётся в первопрестольной, тогда и в купель окунём.

Но Гермоген настойчиво и твёрдо вёл свою линию. Сказал Филарету:

— Передай Жигимонду, чтобы Владислав не просил благословения от папы Римского и не имел с ним сношений по делам веры. Ещё чтобы дозволял казнить тех из московских людей, которые захотели бы отступить от православной веры в латинскую.

При этом разговоре Гермогена с Филаретом был близ Мстиславский.

— К чему такая суровость? — спросил он патриарха.

Гермоген только посмотрел на боярина сурово и не ответил.

— И передай Жигимонду, чтобы сын его невесту католической веры не привёз в Москву. А когда приспеет время, женился бы на девице греческого закона.

Провожая послов, патриарх долго пребывал в думах. Приглашая на русский престол сына польской земли, он хотел, однако, чтобы Русь избавилась от польского нашествия. Он содрогнулся от мысли, что вдруг король Сигизмунд не примет этого условия. И тогда получится, что не только Москва, но и вся Россия станет заложницей польской короны. И, выделяя каждое слово, патриарх выразил Филарету последний наказ:

— Наша последняя воля королю Жигимонду главная. Дабы встать Владиславу на русский престол, Жигимонд и гетман Жолкевский должны покинуть с войском пределы России.

Всё сказанное Гермогеном Филарет хорошо запомнил и был исполнен желания донести волю первосвятителя до поляков, чего бы сие ему лично ни стоило. Во имя России он готов вынести и тяготы и муки.

И настал день, когда небывало великое посольство двинулось к Смоленску. Волею Семибоярщины катили в каретах более тысячи вельмож и знати разных рангов. Их сопровождали почти четыре тысячи холопов. Торжественный поезд растянулся на многие вёрсты. И никто из послов ещё не ведал, что надежды Семибоярщины на польского королевича окажутся тщетными. Знать, дошли молитвы Гермогена до Всевышнего.

Король Сигизмунд принял русских послов в своих шатрах с большим почётом. Но во время первого приёма никакой речи о Владиславе не хотел вести. Потом же потянулись проволочки. А спустя две недели он пригласил главных послов, Филарета и боярина Захара Ляпунова, и на все их условия-просьбы сказал одно:

— В крещении моего сына и женитьбе на россиянке волен Бог и сам королевич Владислав. Шлите гонцов в Краков и спрашивайте его милости. Войско же наше будет стоять в России, пока в ней смута.

Филарет непримиримо сказал:

— С войском тебе, король, и твоему гетману Жолкевскому пора уходить из пределов России. А смуту мы сами погасим.

— Ты, митрополит, остёр, мне сие ведомо. Зачем желаешь того, чему не бывать? Я отец вашего царя и требую, чтобы россияне открыли ворота Смоленска и сдались на мою милость.

Горячий по нраву и мало сведый в правилах королевского этикета Захар Ляпунов был недоволен Сигизмундом и сказал, как думал:

— Ты великий самодержавный король, зачем томишь в осаде город истинно российский. И не гневи Бога, отправляй немедля сына в Москву, а там мы его образумим.

Сигизмунд остался непреклонен.

— Шлите гонцов к Владиславу! Открывайте ворота Смоленска! Тогда и быть разговору. — Тайно Сигизмунд давно имел перед собой цель захватить Московский престол в свои руки, но сыну не отдавать. Он считал, что будет править Россией лучше сына. Тайно же он поддерживал Лжедмитрия, делая это для того, чтобы самозванец был пугалом для Москвы. Давая указание старосте-воеводе Яну Сапеге, он требовал: «Мой Усвятский староста, побуди наконец тушинского царька к боевым действиям. Пусть бьётся за Москву». В то же время Сигизмунд приказал гетману Жолкевскому встать гарнизоном не в селе Хорошево, а в самой Москве, ждать там гетмана Заруцкого и приготовиться к встрече его, короля Польши Сигизмунда.

Пребывание русских послов в польском стане затягивалось. Король ежедневно чинил россиянам неприятности. Филарет же каждый вечер посылал к Гермогену гонцов с грамотами, в которых давал отчёт о том, чего добились от поляков. Михаил Салтыков и Иван Мосальский решили выслужиться перед Сигизмундом и рассказали ему о том, с какими грамотами Филарет шлёт в Москву гонцов.

Король распорядился взять русский лагерь под стражу. А князьям Салтыкову и Мосальскому велел ехать в Москву и там подготовить бояр к тому, чтобы они признали царём его, Сигизмунда. Он написал грамоту Гермогену. И Салтыков с Мосальским умчали в Москву, а как прибыли, перво-наперво явились к патриарху, вручили грамоту короля.

Прочитав её, Гермоген гневно сказал:

— Ноне же позову россиян скопом двинуться к Смоленску, дабы прогнали Жигимонда с Русской земли. Не бывать тому, чтобы король-католик царствовал в России.

Но и Михаил Салтыков не был намерен уступать Гермогену, потому как связал себя словом чести с Сигизмундом.

— Ты, владыко, стар и мыслишь вяло. Ноне вера ни к чему. А смуте с Сигизмундом придёт конец. Вот о чём думай.

— Аз повторяю: целования креста Жигимонду не быть! Вас же попрекаю за нерадивое служение в посольстве и отлучаю.

Разум Михаила в сей миг помутился. Он выхватил из-за пояса нож и бросился на патриарха. Но архидьякон Николай в мгновение ока заслонил собой Гермогена и поднял крест. Рука злочинца дрогнула, нож лишь скользнул по сутане Николая. Гермоген же вышел из-за Николая с поднятым крестом и сказал:

— Не страшусь твоего ножа! Вооружаюсь против него силою креста Христова. Ты же будь проклят от нашего смирения в сей век и в будущий!

Салтыков побледнел, пот на лице выступил обильный. Он осел на пол, словно куль, из которого вытряхнули труху. Нож из рук выпал и зазвенел на каменных плитах Успенского собора. Николай позвал служек, и они утащили сомлевшего князя в придел, где ставили домовины усопших. А Мосальский, втянув голову в плечи, убрался из собора.