Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Мир прекрасен, мир светел, и бесконечно радостной могла бы быть и должна быть жизнь в этом мире. Поэт часто возвращался к мечте об этой радостной жизни, и тогда из-под пера его выходили такие безоблачные идиллии, как окончание поэмы «Слепой», как многие места в «Наймичке», как стихотворения «Зацвiла в долинi», «I досi сниться».

Мир прекрасен, и всего прекраснее в нем та, которую поэт отождествлял с «зорею» («зоря» по-украински — и звезда и заря), всего прекраснее — молодая счастливая мать.

И в самых радостных краях Не знаю ничего красивей, Достойней матери счастливой С ребенком малым на руках.

Но затаптывают в грязь эту светлую красоту «злые люди», — причем у Шевченко эта категория не столько моральная, сколько социальная. «Злые люди» — это «царi, всесвитиi шинкарi, паны и панычи, «раби з кокардою на лобъ. Это они оскверняют самое святое, что есть на земле: мать, материнство. Начиная с «Катерины» и кончая «Марией» и «Неофитами», сквозной темой у Шевченко проходит мотив оскорбленного, поруганного материнства, обольщенной и обесчещенной женщины, внебрачного и потому отвергнутого обществом ребенка. Между Катериной и «богоматерью» Марией — самое короткое расстояние, и Иисус у Шевченко — прежде всего «незаконнорожденный ребенок», «байстрюк», по выражению тех же «злых людей». Иногда, как в поэме «Марина», оскорбленная и страждущая женщина становится мстительницей, но самый грозный мститель, самый беспощадный обличитель всех «злих», «неситих» (алчных), «лукавих» людей, всех угнетателей и насильников — сам Шевченко. Он поэт гнева и возмездия, возмездия сознательного и справедливого, имя которому — революция.

Шевченко остро ненавидел самодержавие, ненавидел все формы угнетения человека человеком, ненавидел угнетателей. Революционность его умонастроения объясняется не только тем, что он родился крепостным и на себе испытал весь ужас крепостного права, но и тем, что в свои молодые годы вращался он в Петербурге, где еще недавно прозвучали разбудившие Россию голоса декабристов, среди передовой русской интеллигенции, объясняется, наконец, тем, что этот человек был гениален, что он видел на столетия вперед.

И все же не надо думать, что Шевченко родился последовательным революционером с головы до ног. В полном гнева «Послании» поэта есть и строки, в которых он пытается усовестить «просвещенных» земляков своих, «на Украине и не на Украине сущих», призывая их: «Опомнитесь, будьте люди». Он заканчивает свое «дружеское послание» так:

Обнимите ж меньших братьев, Как братья родные, — Мать пусть ваша улыбнется За века впервые! . . . . . . Обнимитесь, братья мои, Прошу, умоляю!

Ясно, что совет «обнять меньших братьев» обращен был к «старшим братьям». Но «просил и умолял» этих старших братьев, то есть представителей господствующих классов, поэт недолго. Он вскоре бесповоротно понял всю тщетность таких увещеваний и для изображения помещиков-«народолюбцев» нашел самые беспощадные краски. Вот портрет одного из этих «народолюбцев», данный в поэме «Княжна»:

Гуляки знай себе кричат: «И патриот, и брат убогих! Наш славный князь! Виват! Виват!» А патриот, убогих брат… И дочь и телку отнимает У мужика…

В том же году, что и «Послание», даже месяцем раньше, была написана поэма «Кавказ», где, однако, нет и тени миролюбивого обращения к «старшим братьям». Поэма, начинающаяся образом Прометея, который вдохновлял столько поэтических умов, от Эсхила до Леси Украинки и до наших дней, представляет собою грозный обвинительный акт против царского самодержавия, угнетателя народов. Сарказм поэта достигает здесь самого высшего накала:

За горами горы, тучами повиты, Засеяны горем, кровию политы. Вот там-то милостивцы мы Отняли у голодной голи Все, что осталось — вплоть до воли, — И травим… И легло костьми Людей муштрованных немало. А слез, а крови! Напоить Всех императоров бы стало. Князей великих утопить В слезах вдовиц. А слез девичьих, Ночных и тайных слез привычных, А материнских горьких слез! А слез отцовских, слез кровавых! Не реки — море разлилось, Пылающее море! Слава Борзым, и гончим, и псарям, И нашим батюшкам-царям Слава!

За этим саркастическим славословием следуют такие вдохновенные строки, являющиеся прямым противопоставлением предыдущему;

Слава синим горным кручам, Подо льдами скрытым. Слава витязям великим, Богом не забытым. Вы боритесь — поборете, Бог вам помогает! С вами правда, с вами слава И воля святая!

Под «витязями великими» разумел поэт, конечно, борцов против установленного правопорядка, а в сущности — деспотического произвола, — в этом не может быть никакого сомнения.

Крылатым стало на долгие годы ироническое определение «благоденствующей» под царским скипетром России, которое дано в том же «Кавказе»:

От молдаванина до финна На всех языках все молчат: Все благоденствуют!

В творчестве, в мировоззрении Шевченко все крепче и крепче утверждалась мысль о социальных причинах человеческих страданий, которую он четко выразил в стихотворении 1849 года «Якби тoбi довелося…» («Если бы тебе досталось…»).

Я не разделяю мнения, согласно которому Шевченко чуть ли не с пеленок был последовательным материалистом и атеистом. Но, выковывая свое мировоззрение, духовно общаясь с передовыми людьми своего времени, с русскими революционерами-демократами, он стал и материалистом и атеистом.

В муках мысли, в беспрерывном борении, в жадных поисках правды, вчитываясь в кровью писанные страницы Герцена, Чернышевского, Добролюбова, выковывал Тарас Шевченко свое политическое, социальное, философское мировоззрение. Конечно, библейский стиль его гениальных перепевов Давида, обращение к темам и мотивам, взятым из Священного писания, — это лишь оболочка, в которую облекал поэт свои самые смелые, самые дерзновенные мысли о современности. Знаменитое «подражание» «Осии. Глава XIV» начинается словами, ничего общего не имеющими с древним пророком, кроме предсказания гибели Украины (у Осии речь идет о Самарии):

Погибнешь, сгинешь, Украина!

Это пророчество у Шевченко переходит в гнев, в страшные проклятия «лукавым чадам», царским рабам и холопам и заканчивается оптимистическим аккордом:

…правда оживет И вновь сердца людей зажжет, Но не растленным ветхим словом, А словом вдохновенным, новым, Как громом, грянет и спасет Весь обокраденный народ От ласки царской…

«Молитвы» Шевченко — это далекий от всякой религиозности, тем паче мистики, еще больше — церковности, призыв к справедливому возмездию, которое следует обрушить на головы «царям, всесветным шинкарям», это высокий гимн во славу «работящим умам, работящим рукам».

И все же утверждать, что Шевченко будто бы родился готовым материалистом, готовым атеистом — по меньшей мере антиисторично. Не родился, а стал.

Полное и безоговорочное утверждение атеизма видим мы у Шевченко в уже вполне зрелые его годы. Ярче всего выражено оно в поэме, вернее, отрывке из поэмы «Юродивый»:

А ты, всевидящее око! Знать, проглядел твой взор высокий, Как сотнями в оковах гнали В Сибирь невольников святых? Как истязали, распинали И вешали?! А ты не знало? Ты видело мученья их И не ослепло?! Око, око! Не очень видишь ты глубоко! Ты спишь в киоте, а цари… Да чур проклятым тем неронам!