Кобзарь: Стихотворения и поэмы

[Кос-Арал, 1848]

«Меж скалами, подобно вору…» Перевод В. Цвелева

* * *

Меж скалами, подобно вору, Во мраке над Днестром идет Казак. Во тьму бегущих вод Он смотрит неподвижным взором, Как бы во вражеские очи, Как будто он промолвить хочет: «Мутный Днестр, вода седая, Вынеси на волю!^{275} Или смерть найди, река, мне, Коль такая доля!» И, одежду сняв на камне, Он в воду бросился, плывет, И синяя волна ревет, И, ревя, на дальний берег Казака бросает. И бедняк, босой и голый, Воду отряхает — И на воле… И от бога Больше не желает Ничего… Постой, быть может, В чужедальнем поле Счастья ты себе попросишь, Ты попросишь доли… И пошел он рощей темной И поет на воле: «Ой, за горой да за кручей, За телегой скрипучей, Шла смуглянка, горько плача Над бедой неминучей». Как вам угодно: хоть ругайте, Хоть не ругайте, не читайте, — Мне все равно. Я не прошу — Сам для себя я напишу, Свинцовый карандаш потрачу, Бог даст, быть может, и заплачу. И хорошо. . . . . . . . . . . . . . Продолжим вновь! Семья и мать вдали остались, Жену оставил — жалость, жалость! Вдоль бессарабских берегов Идет казак. Доводит горе До моря. Скажем мы, не споря: Уж только б плеть в руках была, А мужика ведь, как вола, В ярмо загнать совсем не трудно. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не правда ли, что так? Еще в младенчестве с сумою Скитался с матерью казак, Да так и вырос сиротою, Все в людях. Сказано — батрак. Семью завел он кое-как: Красивую, да без достатка Взял сироту… А господин (Несчастье, счастье бог один Присудит, говорится гладко) Приметил — разгорелись очи, И ну — гостинцы посылать. Она гостинцы брать не хочет, Не хочет пана приласкать. Ну что же? Муж пойдет к ответу! И скоро он невзвидит свету… С женой же можно совладать. Чуть-чуть не совершилось так. Вконец извелся мой казак, И все на барщине проклятой, А был хозяин. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И — господи! — как он любил, Как нянчился с женою, Ее, как дитятко какое, В мониста нарядил! Да и выбился из силы, Хоть продавай хату Да иди батрачить! Вот как Пан его, проклятый, Допек знатно. Жена только Будто и не знает И в монистах щеголяет, По саду гуляет Королевой… «Что тут делать? — Бедняк размышляет. — Их оставить — да на волю? Кто их пропитает, Защитит? Одна — старуха, Ей и встать нет мочи, А другая — молодая, Гуляет, хохочет! Как тут быть? Как поступлю я? Горе мое, горе!» И пошел, пошел с сумою За синее море Искать счастья. Думал жену Захватить с собою, — Мать-старуха дома будет Воевать с бедою, Хозяйничать!.. Да, вот так-то На земле вершится! Думал жить да поживать он, Господу молиться, А пришлось вот на чужбине Слезами облиться — Да и только. Тяжко, скучно В чужедальном поле! Всем запасся работяга, Кроме счастья-доли — Этого святого дара… Душа истомилась. Тяжко ему на чужбине И ничто не мило. Хоть бы раз окинуть глазом Край родимый, милый, И родимые могилы, И степные дали, Садик, где жена гуляет Черноокой кралей. И поплыл домой обратно, Бросил даже волю: Вновь — бродяга… О, мой боже, Каково-то поле, Свое поле! Каково ты — Широко, широко, Словно воля!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Добрался до дому в ночи. А мать стонала на печи, А в горнице жена дремала. (Пан болен был.) Жена тут встала, Пиявкою в него впилась И зарыдала, залилась Неудержимыми слезами. И так бывает между нами, Что в сердце нож готов вонзить, А сам целует!.. Ожила Моя бедняжка-молодица! Не чудом ли смогла явиться В их дом роскошная еда! Сама ж склонилась головой К нему на грудь… И напоила, Вкусно накормила, И спать его, веселого, В клети уложила! Лежит, дремлет, горемыка, Думает, гадает: Каково в дороге будет? Тихо засыпает. А женушка молодая К пану поспешила Рассказать, что муж явился. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Тихонько и мило Пришли, взяли горемыку, Из дома угнали Проходимца, прощелыгу… И в солдаты сдали. Не забыт и там судьбою: Наградили чином. И в село, оставив службу, Вернулся с чужбины. Мать похоронили люди Миром на кладбище, И пан умер… А жена-то… Солдаткою… Рыщет Всюду… Служит у евреев, У панов… босая… Нашел ее, глянул старый, — Ишь беда какая! Искалеченные руки Поднял к небу, тяжко Зарыдал — совсем ребенок — И простил бедняжку! Так прощать учитесь, люди, Сердцем умиляться, Как простак мой!. . . . . . . Где ж нам, грешным, Доброго набраться? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

[Кос-Арал, 1848]

«И сонные волны, и мутное небо…» Перевод Н. Ушакова

* * *

И сонные волны, и мутное небо, На берегу в далекой мгле Камыш, как бы навеселе, Без ветра гнется. Боже! Где бы Узнать, придется ль долго мне В моей незапертой тюрьме Над никудышным этим морем^{276} Тоской томиться, мыкать горе? Молчит засохшая трава, Лишь гнется, будто бы жива, Не хочет правду мне открыть… А больше некого спросить.

[Кос-Арал, 1848]

«И вырос я в краю чужом…» Перевод М. Комиссаровой

* * *

И вырос я в краю чужом, И на чужбине доживаю, И в одиночестве своем Я не могу назвать, не знаю На свете лучшего, чем Днепр И чем родная Украина… Но хорошо лишь, где нас нет, — Я вижу. В тяжкую годину Недавно как-то довелось Заехать мне на Украину^{277}, В то благодатное село, Где мать качала, пеленала Меня, младенца, и в ночи На свечку богу добывала, Поклоны тяжко кладучи, Перед иконою молила, Чтоб доля добрая любила Ее ребенка… Счастье, мама, Что ты так рано спать легла^{278}, А то бы бога прокляла За мой удел. Ах, как же страшно Все в благодатном том селе. Земли чернее, по земле Блуждают люди; оголились Сады зеленые; в пыли Погнили хаты, покосились; Пруды травою заросли. Село как будто погорело, Как будто люди одурели, — Без слов на барщину идут И за собой детей ведут! . . . . . . . . . . . . . . . . . . И я заплакал, и назад Поехал снова на чужбину. И не одно лишь то село, — Везде на славной Украине Крутое панство запрягло Людей в ярмо… И гибнут, гибнут В неволе рыцарей сыны! А прогоревшие паны Ростовщикам — друзьям хорошим — Несут последние штаны… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И очень тяжко, страх как тяжко В пустыне этой пропадать! Еще трудней на Украине Все видеть, плакать и молчать! Пока не видишь, как ужасно То зло, все кажется прекрасно На Украине с давних пор, И старый Днепр меж тихих гор, Как будто в молоке младенец, Красуется, любуется На всю Украину. А над ним в садах зеленых Широкие села, А в веселых этих селах Жизнь людей веселых. Так оно бы, может, сталось, Если б не осталось Панского следа в Украйне!

[Кос-Арал, 1848]

«Не для людей и не для славы…» Перевод Н. Ушакова

* * *

Не для людей и не для славы Свои стихи, что так кудрявы, Я сочиняю, — для себя Пишу их, братия моя! Я пишу стихи в неволе, Тоску забывая; Будто с дальней Украины Слова прилетают И ложатся на бумагу, Плачут и смеются, Будто дети, и радуют Забытую душу, Несчастную. Хорошо мне, Хорошо мне с ними, Как отцу в богатой хате С детками своими. И доволен я и весел, Бога умоляю, Не забыл бы моих деток В чужедальном крае. Пускай домой слетаются Легонькие дети И расскажут, как им тяжко Было жить на свете. И в семье веселой тихо Детей приласкают, И старою головою Отец покачает, Мать промолвит: «Лучше б детям Не родиться было». А девушка подумает: «Я их полюбила».

[Кос-Арал, 1848]

[Петербург (?), 1858]

«На кургане возле рощи…» Перевод Н. Ушакова

* * *

На кургане возле рощи, Где вольная воля, Будто борются друг с другом Две раины в поле. Ветра нет, но гнутся обе, Будто ветер дует. Это сестры-чародейки Меж собой враждуют. Они обе полюбили Одного Ивана. Как водится, были обе Казаку желанны. То одну он звал любимой, То другую милой… Но однажды над рощею Солнце заходило, — И сошлись в овраге трое. «Это не годится! Издеваешься над нами!..» Пошли чаровницы, Чтобы отравить Ивана, За злою травою. Нашли траву, варить стали Зелье колдовское. Заплакали, зарыдали, Да дело такое: Надо варить! Наварили; Хлопца отравили, На кургане возле рощи В поле схоронили. И довольны? Нет, не больно: Все они ходили На курган тот утром рано Плакать над Иваном. Да и сами отравились Проклятым дурманом. А всевышний для примера, Карая их злобу, Превратил сестер в деревья; И дерева оба В чистом поле, на кургане, Над Иваном этим И без ветра склоняются, И клонит их ветер.

[Кос-Арал, 1848]

«Мне б сапожки, я бы тоже…» Перевод Н. Ушакова

* * *

Мне б сапожки, я бы тоже Танцевала, да сапожек У бедняжки нет. Музыканты играют, Только горя прибавляют, И не мил мне свет! Ой, пойду босая в поле, Поищу иную долю. Долюшка моя, Ты не будь ко мне суровой! Родилась я чернобровой, Бесталанная! Девушки-дивчата наши — Все в сапожках красных пляшут, Я одна брожу. Без богатства, без любви я Брови черные, густые Внаймах изношу!