Кобзарь: Стихотворения и поэмы

[Кос-Арал, 1848]

Г. 3. («Нет горше доли, чем в неволе...») Перевод В. Звягинцевой

^{269} Нет горше доли, чем в неволе Про волю вспоминать. А я Все помню, волюшка, тебя, Все о тебе тоскую, воля. Ты никогда не мнилась мне Такою свеже-молодою И привлекательной такою, Как нынче — в дальней стороне, К тому ж в неволе. Доля! Доля! Пропетая моя ты воля! Хоть погляди из-за Днепра, Хоть улыбнись из-за [22] [Лимана].

22

В оригинале строка не окончена.

И ты, моя единая, За далью морскою Встаешь за мглой туманною Розовой зарею! И ты, моя единая, Ведешь за собою Годы мои молодые, И передо мною Расстилаются, как море, Широкие села, А в них сады вишневые И народ веселый. И те люди, то селенье, Где меня, лаская, Братом звали. Мать, родная, Старая, седая!^{270} Собираются ль доселе Веселые гости Погулять у тебя дома, Как бывало, просто, По-давнему, по-былому, Сойдясь спозаранку? А вы, мои молодые Милые смуглянки, Веселые подруженьки, У старой, как прежде, Танцуете? А ты, радость! Ты, моя надежда! Ты, мой праздник чернобровый, И теперь меж ними Ходишь плавно и своими Очами, такими, Ну, дочерна голубыми, И теперь чаруешь Души все? Небось доселе Любуются всуе Станом гибким? Ты, мой праздник! Праздник мой пригожий! Как обступит тебя, радость, Гурьба молодежи, — Все, как пташки, защебечут, — Таков их обычай, — Может, кто-нибудь случайно, С шуткою девичьей И меня припомнит. Может, Помянет и лихом. Улыбнись ты, мое сердце, Тихонечко-тихо, Чтоб никто и не заметил… И не думай много, А я, доленька, в неволе Помолюся богу.

[Кос-Арал, 1848]

«Когда бы встретились мы снова…» Перевод Н. Брауна

^{271}

* * *

Когда бы встретились мы снова. Ты испугалась бы иль нет? Какое тихое ты слово Тогда промолвила бы мне? Нет. Ты меня и не узнала б, А может, вспомнив, и сказала б, Что все приснилось лишь во сне! А я бы радовался снова Подруге, доле чернобровой! Когда бы вспомнил и узнал Веселое и молодое Былое, горькое такое, Я зарыдал бы, зарыдал, Благодарил, что не правдивым, А сном лукавым разошлось! Водой-слезами разлилось Далекое святое диво!

[Кос-Арал, 1848]

[Марина] Перевод В. Бугаевского

^{272} Как гвоздь в груди кровоточащей, Марину эту я ношу. И написал бы о пропащей, Так что ж? Сказали б, что грешу, Что это я по злобе вящей Такое про господ пишу, Про то, как душу баре тешат… Сказали бы, что дурень брешет, — Ведь сам он крепостной, Необразованный, простой. Но, видит бог, мужик не брешет; Стыдиться ль мне, что я не пан? Но стыдно мне, стыд сердце гложет За просвещенных христиан. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Зверь сотворить того не может, Что вы, кладя поклоны, Творите с братьями… Законы Писали палачи за вас… А вам-то что… Вы в добрый час Спешите в Киев, чтоб получше Грех замолить на всякий случай У схимника!.. И то сказать, — Что плакаться буду! Ведь уже мне не увидеть Ни добра, ни худа, А кому, скажу, не видеть, Все тому едино… Так спеши ко мне скорее С милой Украины, Моя дума пречистая, — Прилети, поведай, Верная моя подруга, Q Марине этой: Что у пана злого с нею, С беднягою, сталось. Да шепотом, чтоб чужие Люди не дознались, А то скажут, что мы грабить На дорогах стали… И сошлют еще подальше — Поминай как звали… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .На днях в краю одном Справляли свадьбу всем селом, А из костела ехал Приказчик, пан — кто разберет! Сменялся пляской хоровод, За гиком да за смехом Никто не видел, как проехал Тот управитель остроглазый. А он, проклятый, сразу Приметил молодую! Что ж не придавит небосвод Дрянную тварь такую, Как этот лях! Второй лишь год, Как он с немецкими плугами Худым приехал из худых Сюда, а девушек простых Пустил по свету с байстрюками Немало, хоть женат… К тому же Имеет миленьких таких Двух деток — вылитых Двух ангелочков. Встретить мужа Выходит пани молодая, За ручки деточек ведет. А пан из брички вылезает, Слугу за новобрачным шлет, Потом детей своих ласкает, Жену, голубку молодую, Три раза, бедную, целует. Беседуя, домой пошли. Злодей не ожидает кары. Вот молодого привели (Из-под венца — в гусары), Наутро в город отвезли, Да и забрили в москали! Вот так, не долго размышляя, У нас порой кончают! А молодая? Что ж без пары Растратить ей судил господь Красу и молодость? Как чары, Распалось все и растеклось… Так что же, вновь ей довелось Батрачить? Нет, не довелося! — При пане место ей нашлося. Уж не Мариною зовут Ее — Марысей, не иначе… Всплакнуть сердешней не дают, Она ж забьется в угол, плачет, Чудная! Жжет ее печаль, Ей мужика простого жаль. А оглянулась бы, вгляделась — И рая бы не захотела: Чего угодно пожелай, Всего дадут, да и помногу. «Не надо, скажешь, мне, убогой, И в хате рай…» И не мечтай, Самой смекнуть об этом можно… Смотри, как ходит жеребцом Вокруг тебя сам пан вельможный: Как хочешь — худом иль добром, — А будешь панскою роднею, Хоть в петлю полезай!.. С мольбою В панские палаты К пану мать ходила. Бить велел, проклятый, Гнать старуху силой… Что тут делать было? Рыдаючи, в село пошла. Одна лишь доченька была — И та погибла… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Как ворон в поднебесье крячет, Суля дожди и неудачи, Так я про слезы да печаль О тех — без племени, без роду — Пишу, хотя кому их жаль? И слезы лью без счету. Мне жаль несчастных! Боже милый, Даруй словам святую силу — Людское сердце пробивать, Людские слезы источать, Чтоб милость душу осенила, Чтоб тихая легла печаль На их глаза, чтоб стало жаль Моих дивчаток, чтоб учились Путями добрыми ходить, Святого господа любить И брата миловать… Насилу Домой старуха дотащилась; Цветы — за образом святым, И на окне стоят цветы, На стенах красками кресты, Как будто добрая картина, Понамалеваны… Марина! Марина это, все она. И нет Марины, мать — одна! И поплелась она из хаты, Чтоб вновь на барский дом проклятый С пригорка глянуть: подошла К хоромам, подле тына села И всю-то ноченьку сидела И плакала! Вот из села Отару пастухи погнали, А мать сидела и рыдала; Уже и солнышко взошло, Зашло, и сумерки сгустились — Все не идет она в село, Сидит под тыном… Гнали, били, Собаками ее травили, Сидит — и все тут… А Марина в платье белом Невестой Христовой Плачет под замком, возносит К всеблагому слово. Никому войти в светлицу Пан не позволяет, Сам ей пить и есть приносит. Просит, умоляет, Чтобы на него взглянула, Чтоб утерла очи… И взглянуть она не хочет, Пить и есть не хочет. Приступиться к ней не может, Бесится, проклятый. А Марина вянет, сохнет В палатах богатых. Уже лето миновало, Зима наступила, А Марина сидит себе, Все слова забыла И уже не плачет даже… Вот так втихомолку Пан допек ее, а все же Не добился толку. Хоть зарежь ее — упряма, Горда не по чину… Поздно вечером зимою Глядела Марина, Как за черным лесом в небе Красною бадьею Луна всходит… «И я тоже Была молодою», — Прошептала, задумалась, А потом запела: «Хата — что палаты. Гости пришли в хату, Расплетали косы, Ленты вынимали, А пан просит сала, А черт хлеба просит. А гуси, гусята В теплый край куда-то За море стремятся!..» . . . . . . . . . . . . . . . . Собаки лают, злятся, Гогочут на дворе псари, А пан побагровел, горит От ярости, идет к Марине, Как Кирик пьяный^{273}… А у тына, Не чуя стужи, мать Марины, Как в хате, знай себе сидит. Совсем старуха одурела, Мороз от ярости трещит, Луна из красной стала белой, С опаской сторож в било бьет — Не потревожить бы господ… Ан глядь, хоромы запылали. Пожар! Пожар! Повырастали Тут люди — как из-под земли. А может, здесь они росли, Как будто волны, прибывали И не напрасно удивлялись! — Ведь было видно людям тем: Марина, голая совсем, Со старой матерью плясала Перед хоромами и — страх! — Запела вдруг, держа в руках Нож окровавленный… «То не та ли, кумася, Так разубралася!.. Как была я пани, Ходила в жупане, Паны увивались, Руку целовали!» (Матери.) «А вы с того, должно быть, света, Марину обвенчать пришли? Уже мне косу расплели, Да пан приехал… Гуси это! Совсем не гуси, а паны Летят в края, где стужи нету, — Их в пекле ждут у сатаны. Гей, тега-тега! Слышишь? Слышишь? Все церкви в Киеве звонят. Смотри, а там огонь горит, А пан лежит себе, читает И просит пить… А ты не знаешь, Ведь я зарезала его?… А он, хоть обгорел, хохочет… Смотри, — вон, на трубе!.. Чего, Чего глядит, как будто хочет Сожрать тебя! Мать, берегись! На, выкуси, на, подавись!»

(Показывает кукиш и поет.)

«Я москалика люблю, — Даже сердце веселю! Москали, москали Юбок нам навезли, Барчуки — Денежки, А сыночки поповы — Ожерелья, обновы!.. В колокол бей! Тучи развей, Неси яром К злым татарам, А солнышко — к христианам! В колокол бей!»

Мать

Мариночка, пора домой!

Марина

Пора домой, ведь завтра рано Мне надо в церковь: глянь, поганый Вновь лезет, тянется за мной, На… выкуси!..

Мать

Пора домой.

(К людям.)

Ой, люди добрые, спасите!

Марина

Берите же меня, вяжите, Скорее в дом ведите к пану! А ты не хочешь разве глянуть, Какою панною Марина В палатах под замком сидит? Как гибнет, гибнет неповинно, Как вянет, сохнет беспричинно Твоя Мариночка…

(Поет.)

«Ой, тега-тега, серые гуси, Тега, на Дунай! Повязала головоньку, — Теперь думай да гадай». И пташкам воля в чистом поле, И пташкам весело летать, А я завяла в злой неволе.

(Плачет.)

Мне ожерелье бы достать, Да и повеситься… Иначе Теперь беда… хоть утопись! Чего же ты, голубка, плачешь? Не плачь, родимая, вглядись, Здесь я, Мариночка твоя! Взгляни-ка: черная змея Ползет по снегу… Захочу, На юг, как пташка, полечу, Ведь я уже кукушкой стала… А на побывке он и не был? Убили, может, на войне? А знаешь, что приснилось мне? Что в небе днем луна сияет, А мы над морем с ним гуляем. И вдруг гляжу — не понимаю: Все звезды покатились в воду, Лишь одинешенька-одна Осталась на небе, а я-то, Как бы рассудка лишена, Бреду, ищу в Дунае броду, В лохмотьях с байстрюком бреду: Смеются люди надо мною, Зовут покрыткой и чудною… И ты смеешься, а я плачу, Да нет, не плачу, хохочу… Взгляни: сейчас я полечу, Ведь я сова… — И замахала, Как будто крыльями, руками И тотчас убежала прочь, Завыв, как волк в глухую ночь. Заковыляла мать за нею, За дочкой бедною своею. Все баре смерть в огне нашли, Изжарились, как поросята. Сгорели белые палаты, А люди тихо разошлись. Марины с матерью не стало. Уже весной, когда пахали, Два трупа на поле нашли И на кургане закопали.

[Кос-Арал, 1848]

Пророк Перевод Н. Брауна

Как будто праведных детей, Господь, любя своих людей, Послал на землю им пророка — Свою любовь благовещать! Святую правду возвещать! И, как Днепра поток широкий, Слова его лились, текли, И в сердце падали глубоко, И души хладные зажгли Огнем незримым. Полюбили Пророка люди и ходили За ним, и слезы их лились, Но люди злобны и лукавы! Они святую божью славу Растлили… и чужим богам Воздали жертву! Осквернились! И мужа свята… Горе вам! На стогнах камнями побили. И праведно господь великий, Как на зверей свирепых, диких, Оковы повелел ковать, И тюрьмы темные копать, И — род лукавый и жестокий! — Взамен смиренного пророка… Он повелел царя вам дать!

[Кос-Арал, 1848]

[Петербург] 1859 года, декабря 18

[Сычи] («На рожь несжатую в ночи...») Перевод А. Суркова

^{274} На рожь несжатую в ночи По придорожным пожням Слетались осторожно Сычи. И пошутить И рассудить, Как бедных пташек отстоять, Гнездо орла огню предать, С землей сровнять, Орла ж повесить на осине И навсегда отныне Республику создать! И всё бы, кажется? Ан нет! Чтобы пресечь потравы вред (И было бы не диво, Когда бы кто иной), на ниве Силки поставил, а то, вишь: Мужик голешенький-голыш Поставил тихо и пошел Под стог вздремнуть. И, рано Продрав глаза, зашел Гостей проведать. А в капканы Набились сплошь одни сычи! Изволь — вари, пеки в печи! Чтобы домой улова Не приносить, одних убил, Других на смех воронам сбыл, Все рассудив толково, И никому ни слова.