Кочубей

Взор его обратился к фундаменту, он искал удобного места пройти в середину развалин, и вдруг, у разрушенного портика увидел сидящего на упавшей колонне старца нищего, которого нередко видал в замке; он ускорил бег коня; но не успел ещё сделать и двух шагов вперёд, как Юлия, услышавшая топот, подбежала к старцу, торопливо положила свою руку на его плечо и указала ему на едущего графа. Старик поспешно встал, взял Юлию за руку, и почти неся её на руках, скрылся в развалинах. В ту же минуту и граф остановился у лежавшей колонны, соскочил с лошади, побежал по следам старика вовнутрь, но не увидел ни Юлии, ни старика. Не прошло и пяти минут, вся свита графская окружила развалины.

Сначала граф приказал искать Юлию и старика вокруг развалин, все бросились осматривать уголки, колонны, куски камней, упавших с высоты здания, но все старания были напрасны.

Приказав охотникам окружить здание, граф с приближёнными вошёл в первый этаж. Перед ним открылась пространная площадь, замкнутая высокими стенами, в нишах кое-где оставались изломанные статуи или разбитые лежали на земле; в амбразурах окон свинцовые переплёты, и по ним вилась зелёная повилика; над головой графа висел свод, украшенный лепными арабесками; он каждую минуту угрожал падением; выше свода белел освещённый солнцем второй ряд комнат, ярко раскрашенных фресками; потолка не было, а сквозь отверстия виднелся третий ярус, покрытый поросшим по стенам кустарником.

За огромною залою в первом этаже, в обе стороны открывались две другие залы, немного менее первой, и правая из них вверху оканчивалась куполом, вокруг которого лепные изображения апостолов и евангелистов свидетельствовали, что зала была некогда церковью. На уцелевшей стене осталось лепное колоссальное распятие, оно обозначало место престола.

По левую руку одна комната следовала за другою, все они были с готическими узкими окнами.

Осмотрев внимательно все углы и все комнаты, и не найдя Юлин и старика, по разрушенной террасе граф и прочие взбежали во второй ярус, прошли длинный ряд живописно разрисованных комнат, и по каменной винтовой лестнице взошли на третий этаж, осмотрели каждую колонну, поддерживавшую потолок, поднимали упавшие карнизы, но всё было напрасно.

Внизу кто-то из охотников закричал, что нашёл железные двери. Граф и все прочие поспешили сойти вниз, к железной двери, находившейся в огромной зале, у стены. Заметно было, что дверь не была хорошо притворена, и что Юлия и старик непременно скрылись за нею.

Недалеко от двери Кржембицкий поднял котомку с кусками хлеба и переломленную палку старика; доказательства были ясны: все определили, что через несколько минут Юлия и старик будут в руках графа.

Со скрипом отворилась железная дверь, и из-под мрачного подземелья пахнул удушливый ветер. Никто не решился войти в него первый. Ступеней лестницы было не видно, и поэтому зажгли огонь, привязали к зажжённой походной лампе графа длинный снурок, спустили лампу в подземелье, но, опустившись аршина на два, лампа остановилась на чём-то каменном, огонь осветил несколько ступеней. Кржембицкий первый ступил на лестницу и, придерживаясь кое-как за ступени винтовой лестницы, начал сходить вниз; за ним последовал граф, пан Цапля, пан Затреба и ещё человек до десяти охотников. Зажгли два фонаря, принесённые от соседних жителей, и несколько свечей; глубоко вниз извивалась крутая лестница, по которой сходили отважные охотники, и наконец привела она их в огромное подземелье, куда ни один луч света не мог проникнуть. Подняли огонь над головами, желая увидеть пределы подземелья, но не видели; поставив одного охотника у лестницы, Кржембицкий пошёл прямо вперёд, за ним все прочие; шагов пятьдесят они сделали по ровному месту, вдруг Замбеушу что-то круглое попалось под ногу; он нагнулся и поднял, то был человеческий череп; он со страхом бросил его... Охотники шли далее, и вот неожиданно пан Кржембицкий ударился лбом об сырую стену и ощупью нашёл длинный проход, довольно узкий... Вошли в проход, он был чрезмерно длинен; наконец, прошли него, вошли в пещеру, и перед ними виднелись какие-то предметы; всмотревшись, увидели: по одну сторону стоят сгнившие гробы; из-под разломанных крышек выставляются ноги мертвеца в странной обуви; там видна с украшениями голова, там лежат рядом несколько скелетов, и между ними совершенно целые трупы, почерневшие от времени; по другой стороне два или три железных гроба, и из-под крышки одного высунулся кусок багряной материи, далее железная крышка с горбами, и отрубленная рука, под ногами сотни трупов, тысячи черепов, рук, ног, голов, костей. Граф поднял одну голову: в темя её были вбиты три гвоздя — причина смерти страдальца; поднял другую, и на черепе был железный обруч, кости черепа во многих местах треснули.

Вначале все были храбры; но увидев вокруг себя этот мир жесточайшей пытки и зверства, как сами ни были зачерствелы в жестокости и зверстве, — струсили! Не знали, куда идти, и вместо того, чтобы поворотить налево, поворотили направо и снова начали опускаться вниз, в другое подземелье в подземельи.

Некоторые советовали воротиться, другие не только советовали, но молили, теряли всякое присутствие духа. Между тем передние сошли уже в глубокий погреб и прежде всего поразил их гигантского роста сидящий у стены, прикованный цепью за шею, скелет; чуть видневшаяся на каменной стене надпись определяла, что это — казак Завита. Кржембицкий и Цапля сделали несколько шагов вперёд, где стояла открытая гробница, в ней лежал круль, — как гласила надпись на гробе; но какой круль именно — не известно; подле круля с железною короною на голове, стоял на коленях, припавши к его руке, другой труп, совершенно высохший. В одном углу лежали несколько женских неповреждённых трупов, и один из них рассечён от головы пополам; в другом — три младенца.

Как ни увлекало любопытство, но ужас и трепет до такой степени обуяли всех, что забыли и цель своих поисков, и только спешили назад: беспрестанный треск и хлопанье костей под ногами, эхом раздававшиеся в подземелье, заглушали отрывистые слова, которыми каждый старался ободрить себя.

— Что это? — спрашивали они друг друга, когда уже близко были к выходу.

— А это была Академия отцев иезуитов, — сказал кто-то.

— Эге! От-то кости и трупы проклятых недоверков, схизматиков, казацких, галицких и литовских русинов.

— Было же трудов и подвигов святым отцам иезуитам над этими погибшими поганцами, во время Унии...

— Помянет пан-Буг несказанные труды и ноты их во славу Бога и Его святейшаго наместника, отца нашего Папы! — сказал Цапля, набожно перекрестился и приклонился.

Все также перекрестились.

— Жаль, что теперь не те времена и отцы иезуиты поутомились! — прибавил Замбеуш, — всех бы схизматиков-казаков, москалей сюда, — рай бы Божий воцарился на земле, очищенной от такой адской скверны!

Все подкрепляли его слова своими благожеланиями ближнему своему. Так благоговейно сокращали они свой тяжкий путь.

С трудом нашли они выход из первой пещеры в коридор, медленно двигаясь вперёд: кости замедляли шаги; но вот вдали трепетной звездой блеснула лампа охотника, стоявшего у лестницы, и быстро приблизились они к ней, взобрались наверх, и отрадно вдохнули в себя воздух. Граф не сомневался, что Юлия и старик спрятались в подземелья — приказал запереть дверь и наложить на неё упавшие колонны; приказание его было тотчас исполнено.

— Пусть здесь она погибнет; достойнее смерти для неё я не знаю... страшно и одну минуту оставаться под этими сводами. Да, умрут они здесь.

Ровно две недели после этого стояла стража у железных дверей, и действительно Юлия и старец с этого времени не показывались в замке; и слуха о них не было.

X

Тихая ночь Украины рассыпала по сапфирному небу миллионы звёзд, одна другой ярче, одна другой краше; полный месяц с вечным изображением — Каин убивает Авеля, катился по небу и купался в тихом и светлом, как зеркало Сейме; ярко лучи его горели на серебряном куполе церкви Святой Троицы, стоявшей на площади Батурина, и золотились на кресте церкви Св. Николая, поставленном на полумесяце.

Батурин спал не безмятежно: не такие были годы, чтобы спать спокойно. Казак в горе ложился и не знал, встанет ли он завтра, будет ли голова его на плечах. Слово, сказанное без всякого намерения или даже и не сказанное, достаточной было причиною, чтобы голова храброго казака, старого бандуриста, несчастной невинной девицы была всенародно отсечена на площади палачом, и тело брошено на съедение псам.

Было тяжкое время, одна неудовлетворённая просьба негодного компанейского казака или нечестивого сердюка лишали каждого жизни. Горе, чёрное было горе казаку, попавшемуся в руки этих демонов, — мазепинских телохранителей... Их все боялись, зато и они, в свою очередь, были отвержены всеми.

Кровь верных казаков часто лилась во всех городах гетманщины; а в Батурине, столице Мазепы, лилась она ручьём; колодку, на которой рубили головы, не успевали уносить с Троицкой площади; палачи не успевали обмывать руки свои, покрытые кровью, на секире ручьи крови не иссякали. Уже и старшина, и полковники не смели, как прежде бывало, сходиться в гурте и тарабарить до рассвета о делах гетмана. Теперь, если и случайно встретятся двое, то наперёд кругом себя оглянутся. — «А що? — спрашивает один полушёпотом. — «Эге!» — отвечает другой, взглянув на небо или пожимая плечами. — «Прощай, братику». — «Прошай!» Горе, тяжкое юре было в гетманщине. Но наставало и ещё худшее.