Кочубей
Шрифт:
Собралось всех женщин до двухсот, а мужчин и не перечесть, — во всяком случае более трёхсот знатных. Не только сам замок, но и все флигеля были наполнены панами и панянками. В саду были нарочно к этому дню раскинуты дорогие шатры и всё ещё было тесно. В самом замке комнаты были отведены одним женщинам, более почётным и преимущественно приехавшим из Польши…
Когда все съехались, в большой зале и в других комнатах столы покрыли белыми шёлковыми скатертями, поставили тарелки, разрисованные синенькими полосками и звёздочками, серебряные чарки, такие же вилки, ножи, серебряные фляги с венгерским, бутылки с медами, водками и другими напитками, и когда всё прочее приготовили, на огромном серебряном подносе внесли четыре гайдука отварного осётра
Гетман отрезал несколько кусков осетрины и книша, пригласил женщин кушать, и положив на тарелку один кусок рыбы, поднёс графине Потоцкой, прекрасной собою блондинке, с чёрными глазами и ямками на розовых щеках. Графиня привстала и улыбаясь, сказала гетману приветствие на польском языке. Гетман отвечал ей тем же; потом он взял ещё несколько кусков и поднёс Кочубеевой, графине Збаражской, Четвертинской, Искриной, и другим.
Графиня Марьяна Потоцкая подошла к Мазепе, который резал у стола пирог, попросила его, чтобы оставил свою работу и пригласила сесть подле себя. Мазепа с особенным удовольствием повиновался.
— Что, гетман, прикажешь пожелать тебе для твоих именин?
— Чтобы я помолодел! — усмехаясь, сказал Мазепа.
— Ох, не хочу этого желать; гетман так красив и мил собою, что если бы пожелать ему молодых лет, значило бы пожелать худшаго! — говорила графиня, приятно улыбаясь.
— Нет, гетман, нет; то не добро будет, когда ты помолодеешь; все тебя любят теперь, а тогда всё перестану!! — сказала Четвертинская.
Гетман кланялся и, улыбаясь, благодарил обеих.
— Нет, гетман, лучше я пожелаю, скорее видеть тебя в наших краях! — сказала Збаражская, также очаровательная брюнетка, и ещё весьма молодая. Пламенные глаза её были покрыты страстною влагою.
Мазепа также страстно посмотрел на неё, тихонько вздохнул, поклонился и замолчал.
Перед завтраком гайдуки подносили на серебряных подносах водки в графинчиках, которых на каждом подносе поставлено было не менее двенадцати. Гетман шёл вслед за подносившими, и останавливаясь пред каждым паном, приглашал: — «Паны, добродийство, просим всенижайше горёлочки прикушать — и, указывая на графинчики, приговаривал:
— От обомленья, от воздыханья, от спотыкания, от перхоты, от сухоты, от жалю и туги, от всякой недуги, от боязни, от приязни… от се чиста, се душиста, се нерцивка, се гвоздикивка, се полынна, а се тминна.
В зале завтракали духовенство и все прочие мужчины, приехавшие к гетману с поздравлением.
Музыка играла польские и малороссийские песни во всё продолжение закуски. За завтраком венгерское, дедовский мёд, вишнёвка, малиновка, рябиновка и другия наливки рекой лились. Несмотря на то, что три часа назад тому на Троицкой площади был кровавый пир, веселье в замке гетмана шумело; и даже те, которым бы следовало оплакивать безвинно казнённого, забыли прошлое; таков уже наш свет и таковы люди всех веков и народов, если они не отрешились своего «Я» и блюдут его благосостояние...
На дворе перед замком Мазепа угощал свою придворную гвардию, своих верных телохранителей, сам ходил по рядам их, старшим из казаков наливал чарки мёду и угощал.
Вслед за завтраком начался и обед. Гетман пригласил гостей сесть за столы, все уселись, и гайдуки поставили перед гостями огромные чаши с борщом, гости сами наполняли тарелки.
В гостиной вместо гайдуков услуживали молоденькие негры с отрезанными ушами, носами и языками; у гетмана таких негров было до двадцати пяти; они были ирисланы ему в подарок от турецкого султана. Негры, как и все слуги гетмана, были во всём красном с золотыми снурками. Граф Потоцкий, Кочубей, Борковский, Искра, граф Замбеуш,
граф Четвертинский, граф Жаба — Кржевецкий, князь Радзивилл и некоторые из полковников и других старшин сидели в гостиной за особенным столом, а сам гетман сидел с женщинами и веселил всё общество.Кушаньям не было счета, начиная от борща, вареников с сыром, мандрикок, дошли наконец до блюд польской кухни. Кончилось подаванье кушаньев, но гости долго ещё, по обычаю, не вставали из-за столов и разговаривая смеялись, шутили и были все необыкновенно веселы; начались тосты, пили столетний мёд: здоровье гетмана прежде всех, потом здоровье всей гетманщины, третий тост — здоровье генеральной старшины, четвёртый — здоровье полковников и всего казачества. Гетман налил себе мёду в чарку, поднял её вверх и, обратясь к женщинам, сказал: «Один пью за ваше здоровье — выпью не венгерского, а мёду, мёд слаще, будьте здоровы!» За гетманом пили здоровье женщин все прочие паны.
Почти в четыре часа встали из-за стола. Женщины ушли в сад, а мужчины, кто куда вздумал — духовенство уехало в Батурин, не дожидая вечернего банкета.
Начало темнеть, в замке всё приготовлено было к танцам; женщины переодевались, мужчины тоже надевали ярких цветов жупаны. На столах в гостиной поставили десерт: повидло, орехи в патоке, груши в мёду с гвоздичками, родзинки, цельники мёда, кавуны, дыни, яблоки, груши, вишни, малину, клубнику и все прочие плоды, которыми изобилует благословенная Малороссия. Два гайдука, один из числа присланных Мазепе от друга его Станислава Лещинского, а другой Демьян, любимый слуга Мазепы, надели вместо жупанов, куртки и белые шальвары, и принесли в зал огромные турбаны. На хорах музыка заиграла польскую — и зала в минуту наполнилась гость ми.
Вошёл Мазепа и остановился подле панов генеральной старшины и полковников.
— Не из Польши ли сей гайдучище?
— Из Польши!
— Посмотрим, как танцует вприсядку; Демьяна знаю, тот славно танцует, — сказал толстый, невысокий ростом брюнет; это был пан Искра, служивший тогда в Полтавском полку.
— Ну, пане Искро, они оба за тебя не справятся! — сказал писарь Скоропадский.
— Да может быть и так!
— Да таки-так!
— Вот, Искро, коли любишь нас, задай жару после сих дурней!
— Постойте, поглядим на сих молодцов!
Среди залы образовалось пространство. Гости теснились у стен.
Демьян и польский гайдук взяли турбаны, моргнули друг на друга, закрутили усы, пристукнули ногами, Демьян заиграл и оба разом пустились вприсядку, припевая:
На-в-городи постернак, постернак; Чи яж тоби не казак, не казак, Чи я ж тебе не люблю, не люблю, Чи я ж тобе червичкив не куплю. Куплю, куплю, чорнобрива, Куплю, куплю того дива, Буду сердце ходить, Буду сердце любить, Ой гопь, гопака Полюбила казака...Все паны и пани были в восхищении и выхваляли ловкость Демьяна, черноусого казака, ростом почти в сажень и чрезвычайно красивого.
За пляскою гайдуков начались польские танцы: стали в танок, взявшись по паре за руки, музыканты на цимбалах, бубне, скрипках и басе заиграли «Журавля», и начался танец, подобный польскому; танцевали все, даже и графини, чинно, не разговаривая.
Кончился «Журавель», все уселись по местам и началось угощенье. Гетман женщинам подносил повидло, пастилу, орехи в мёду, орешки масляные, родзинки. А гайдуки подносили панам добродиям наливки и мёд; женщины соромились, и гетман должен бы перед каждого стоять несколько минут и упрашивать попробовать хотя чего-нибудь... Графиня Потоцкая и княгиня Збаражская любовались скромностию малороссийских панн.