Кодекс Крови. Книга VIII

— Скажи ей, пусть транслирует ему любовь! — прокричал я Асте. — Ему больно, очень! Нужно унять боль и отчаяние!

Прокричать пришлось несколько раз, прежде чем девочка сквозь слёзы поняла, что я от неё хочу. Дальше она что-то говорила кузине, но та испуганно отнекивалась.

— Он убьёт всех! Он убьёт Асту!

Я жестами показал взрыв головы и ткнул пальцем в Асту. Теперь до Хельги дошло. Не знаю, как именно она так была зациклена на этом ребёнке, но, видимо, ради неё готова была на многое.

Дрожащими руками сняв блокиратор, Хельга смотрела на Густава, закусив губу от напряжения. Она ничего не делала, лишь смотрела, но я видел в её глазах такой океан боли, что отшатнулся. Не могла юная девушка носить в себе такие эмоции. Но всё же носила. Из этой боли мягкими едва заметными толчками пробивалось другое чувство, всепоглощающая нежность. Она незаметно проникала сквозь давление дара Густава и убаюкивала. На смену ей пришла любовь, чистая и незамутнённая, любовь матери к своему ребёнку. Всепоглощающее чувство возносило ввысь, отзываясь радостью и тревогой в сердце.

Дар ментатора отступил. Он схлынул, словно штормовая волна, оставив вокруг обломки эмоций и чувств окружающих. Густав со слезами на глазах прошёл в палату дочки и схватился за её ладошку, целуя и рыдая. Он уже понимал, что последует за подобным выбросом силы в сердце чужого государства.

— Простите меня! Прошу! Простите! — он стоял на коленях у больничной койки. — Не бросайте её, прошу! У неё никого не осталось!

Люди вокруг начали приходить в себя. По коридору бежала охрана, вызванная Борисом Сергеевичем. Хельга сидела рядом с Астой, пытаясь застегнуть на шее блокиратор, а Света сквозь стекло смотрела на девочку и хмурилась.

— Простите меня! Прошу! — как молитву твердил ментатор, не отрывая от меня просящего взгляда.

— Пап! — позвала Света отца. — Посмотри на показатели!

— У меня половине лечебницы чуть не спекли мозги! Какие показатели? — лютовал главный императорский лекарь. — Да я его сам прибить готов!

— Пап! Да посмотри же! — не унималась Света, схватив отца за руку и потянув в сторону палаты.

И как-то неожиданно громко во всеобщем гаме прозвучал тихий детский голосок рядом с Густавом.

— Что она сказала? — не удержался я от вопроса, видя, как ошеломлённый ментатор укачивает на руках пришедшую в себя дочь.

— Она сказала: «Папочка, почему ты плачешь?»

Глава 6

Нервный срыв Густава Ильдера дал неожиданный результат. Его дочь пришла в себя после трёх лет комы, а вот он сам был взят под стражу. В казематы Кремля мы пришли со Светланой вместе.

Свидание проходило прямо в камере, достаточно просторной, где-то три на три метра, с койкой, столом и даже парочкой стульев. В углу имелось отхожее место. На полу лежали свежие циновки, и пахло почему-то травами. По местным меркам просто люкс, а не камера.

Датчанин остался сидеть на койке, уступив нам стулья. Разговор у нас выходил достаточно странным. Первое время Ильдер вообще не реагировал на тему срыва. Всё, что его интересовало, состояние его дочери.

— Густав, вы понимаете, что всё очень серьёзно? — попытался я достучаться до разума всё еще пребывающего в эйфории ментатора. — Вы совершили нападение на сотрудников, пациентов и посетителей императорского госпиталя, только каким-то чудом никого не отправив на перерождение.

— Мне всё равно, хертуг Михельс, — на датский манер ответил Густав. — Главное, моя девочка ожила! Это самый счастливый день моей жизни!

— Если мы сейчас не найдём какое-то решение, то ваша дочь останется круглой сиротой, — я даже не думал скрывать что-либо от него. Он не безусый юнец, успел поработать на собственную безопасность. Должен был понимать меру ответственности. Если бы его не считали предателем, то, скорее всего, выменяли бы у нас, как ценного специалиста, а в нынешней ситуации надеяться на это не приходилось.

Это несколько остудило его пыл. Вообще, очень странно, что ментатор, центром личности которого должны быть сдержанность и воля, вдруг начал вдаваться в крайности: гнев, отчаянье, счастье, радость. Критичность мышления лишь местами мелькала в его взгляде, и это меня беспокоило.

— Вы сможете позаботится о моей дочери? — задал вопрос в лоб Густав. — Если я не выйду отсюда.

Я выругался. Мне как-то часто стали предлагать девочек на попечение. Институт благородных девиц пора открывать.

— Густав, а вы, правда, считаете, что мне её отдадут? — озвучил я не самый острый вопрос. — Вы — сильный ментатор. Ваша дочь может обладать подобным даром. Да на неё тут очередь выстроится. Если уже не выстроилась!

— Но вы же военный, вы могли бы… — вскинулся Густав.

— Мог бы что? Вступить в конфронтацию с имперской службы безопасности? — мои вопросы не нравились ментатору, возвращая его с небес эйфории на нашу грешную землю, полную интриг, предательств и махинаций. — На правах кого? Как вы мне предлагаете настаивать на опекунстве совершенно незнакомого ребёнка?

Ментатор надолго задумался, а я, повинуясь интуиции, обратился к невесте:

«Свет, проверь его на предмет вмешательств, пожалуйста. А то всех в лечебнице проверили, кроме него».

Полноценный обряд установления кровной связи мы с ней провели ещё утром. И теперь осваивали новый вид общения.

«Да у него же всё должно было нервным срывом стереться. Да и Хельга потом воздействовала…» — неуверенно возразила Света.

«Неважно, если так считать, то на нём должно быть два отпечатка магических сил: его и Хельги. Если ты найдёшь хотя бы остатки третьей, то можно предположить, что на Густава целенаправленно воздействовали с целью провокации срыва и дальнейшей вербовки. Слишком уж странно выглядят его эмоциональные качели».

Света ненадолго задумалась, а затем принялась сканировать ментатора. Густав открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но я показал ему жестом молчать и не сбивать Светлане концентрацию.

Датчанин подчинился, и мы принялись ждать результата.

«Ты уверен, что стоит ввязываться в это всё и переходить кому-то дорогу?» — уточнила невеста по кровной связи, с опаской поглядывая на выход из камеры.

«Нет. Но, судя по твоему вопросу, я оказался прав?»

«Да».

Я дал команду Густаву говорить, и тот меня изрядно удивил. То ли постороннее влияние постепенно сошло на нет, то ли ментатор смог взять себя в руки, но его следующие слова стали принесением вассальной присяги.