Когда герцог вернется

— Да, ты выигрываешь, — согласился Вильерс. И повторил: — Выигрываешь…

— Я всегда так медлил, так тщательно просчитывал ходы, — сказал Элайджа. — И так много времени потратил даром. Я спланировал все как крупную, самую крупную кампанию в жизни. И ты тоже принимал в ней участие, Лео.

— Я…

— Мне была нужна стоящая оппозиция, Лео, — продолжал Бомон. — И ты обеспечил меня ею.

Вильерс снова сел напротив Элайджи.

— Ты должен ей сказать, — настойчиво произнес он. — Как часто у тебя бывают такие приступы?

— О, примерно раз в неделю или что-то вроде того, — ответил Элайджа. — В последнее время чаще.

— Ты представляешь себе, сколько примерно времени у тебя осталось?

Элайджа покачал головой.

— Не желаю этого знать, — сказал он.

— Я ухожу, — вымолвил Вильерс. — Господи, я…

— Не уходи, — попросил Элайджа. — Я хочу, чтобы ты играл со мной в шахматы. Время от времени.

— Это для меня большая честь.

Наступила тишина. Не будь они знатными британскими вельможами, они могли бы и обняться. Возможно, они даже всплакнули бы. Сказали бы что-то о любви, дружбе, печали… Но британским вельможам не пристало говорить о таких вещах: когда их глаза встречались, они и без слов видели в них все. Мальчишескую дружбу, детские потасовки, удары, которые наносили друг другу.

— Я больше никогда к ней не подойду, — еще раз пообещал Вильерс. Его слова звучали как клятва.

— Ты должен.

— Нет…

Элайджа улыбнулся ему, но его глаза были опущены.

— Ты должен быть рядом с ней, Лео. Я хочу знать, что так оно и будет.

— Ты хочешь, чтобы я продолжал волочиться за ней, но для чего?..

Иногда даже британский джентльмен чувствует, как печаль болезненно сжимает ему горло. В такие мгновения он подходит к окну и смотрит в сад, просыпающийся после зимы.

Если только он не подумает, что это не по-мужски.

Но потом, будучи англичанином, он обязательно повернется и увидит своего старинного друга, который сидит на прежнем месте и ждет. Тогда он раскроет шахматную доску и начнет расставлять фигуры.

Глава 32

Вдовий дом

3 марта 1784 года

Когда карета с вдовствующей герцогиней отъехала от усадьбы, Исидора направилась к дому с одной мыслью. Она — настоящая дурочка. Да, возможно, Симеон ее не любит, но он принадлежит ей. И она не допустит, чтобы он оставался в одиночестве в своем большом доме, полном отвратительного зловония. Симеон мог бы научиться любить ее. Исидора вспомнила, как ловко он развернулся и нанес удары стражникам, и, кажется, она поняла, какое чувство появилось в ее сердце. Она на полпути к тому, чтобы безнадежно влюбиться в Симеона по тем же причинам, которые заставляли вдовствующую герцогиню презирать его. И эти причины — сила и уникальность.

Как только она вошла, Симеон встал из-за письменного стола.

— Ты вошла в Ревелс-Хаус без моего разрешения, — сказал он вместо приветствия. — А я просил тебя дождаться меня, потому что знал, что эти люди опасны.

— Я считала, что ты хочешь сопровождать меня лишь для того, чтобы присоединить свой голос к моей мольбе.

— И поэтому ты решила, что мое присутствие может тебе только помешать, — заметил Симеон. Его лицо помрачнело, спина напряженно выпрямилась.

— Да, — не стала возражать Исидора.

— Я же приказал тебе, — напомнил он.

— Я не признаю приказаний, — произнесла Исидора, надеясь, что он понимает смысл ее слов.

— Я не хотел пугать тебя упоминаниями о стражниках мертвых.

— Меня не так-то легко напугать, — заверила его Исидора. Но, поскольку ей не хотелось вступать в пререкания, она добавила: — Симеон, я просто хочу тебе сказать, что ты был великолепен!

— Очень мило с твоей стороны, — бросил Симеон.

— Мне показалось, что твоя мать была просто шокирована, — сказала Исидора, поспешив сменить тему после того, как он так сухо отреагировал на ее комплимент.

— Если она от чего и пришла в ужас, так это от того, как я дрался, — промолвил он. Его голос звучал сухо, но обиды в нем не было.

— А мне показалось, что ты сделал это потрясающе.

Их взгляды встретились.

— Я никогда ей не понравлюсь, — сказал Симеон.

— В этом ее слабость и ее беда, — твердо сказала Исидора. — Должно быть, Хонейдью говорил тебе, что она уехала к сестре. Думаю, она будет рада приезжать сюда с визитами.

— Хонейдью считает, что она никогда сюда не вернется, — сказал Симеон. — Мать попросила прислать ей все ее вещи, включая и мебель из спальни.

— Тогда мы с радостью отправим ей ее мебель, — сказала Исидора. — Зато нам не придется везти ее в Лондон для ремонта, хотя, боюсь, она может сломаться в дороге.

— Если бы ты зашла в дом к моей тетушке, то тебе показалось бы, что время повернулось вспять и тебя отбросило на два века назад.

— В таком случае мебель твоей матери окажется там как раз к месту, — заметила Исидора, подходя ближе к Симеону. Да, она заслуживает любви итого, чтобы за ней ухаживали, но иногда женщина может брать и сама то, что ей принадлежит.

— Именно так.

Исидора глубоко вздохнула, вспоминая уроки Джеммы, касающиеся мужчин. Наклонившись, она сняла с ноги одну из туфелек. Симеон наблюдал за тем, как она бросила ее на пол. Исидора сняла вторую туфельку и поставила ее рядом с первой.

— Исидора! — воскликнул Козуэй. В его голосе звучало легкое любопытство — таким тоном можно было бы спросить, останется ли викарий к ужину.

Она не ответила. Приподняв юбки, Исидора отстегнула один чулок от подвязки. Чулок соскользнул вниз и задержался на лодыжке. Исидора опустила ногу, и чулок упал на пол. Ей показалось, что взгляд Симеона стал менее спокойным, и тогда она таким же образом избавилась от второго чулка.

— Исидора, — повторил Симеон, — что ты делаешь?

— Раздеваюсь.

— Хонейдью может войти в любое мгновение.

Исидора снова приподняла юбки и развязала тесемки на талии, на которых держался кринолин. Кринолин сполз на пол, и она перешагнула через него.

— Лучше тебе отослать его, — сказала она. — Не хочу, чтобы ты стеснялся собственной жены.

— Ты же не хочешь быть моей женой, — отозвался Симеон, но в его голосе зазвучали хриплые нотки.