Когда гремели пушки

Ночью мы сменили передовой наблюдательный пункт. Путь наш лежал через те места, где совсем еще недавно простирался передний край обороны противника. И даже в условиях ограниченной видимости здесь было на что полюбоваться. Все блиндажи разворочены. Окопы разрушены. Множество подбитых танков, поврежденных и брошенных целыми пушек. Земля дышала порохом и гарью.

К рассвету мы прибыли в Веселое, где уже по-хозяйски обосновался со своим штабом тов. Герасименко. Туда же были вызваны командиры 19-го танкового и 4-го гвардейского кавалерийского корпусов, взявших курс на Каховку. Командующий войсками фронта уточнил им боевую задачу и поздравил с высокими правительственными наградами за успешные действия по прорыву вражеской обороны на реке Молочной. Награжден был и тов. Герасименко.

По улицам Веселого одна за другой следовали колонны пленных. Румыны шли почти без охраны в бодром, я бы даже сказал, приподнятом настроении, оживленно переговаривались. А вот немцы, в особенности офицеры и генералы, выглядели иначе. Они были безмолвны, злы и растерянны. Однако и среди них имелись недовольные авантюрой Гитлера.

Мне довелось послушать разговор с группой немецких офицеров члена Военного совета фронта.

– Холодновато в летних-то мундирах?
– спросил Ефим Афанасьевич.

– Мы собрались закончить войну еще летом тысяча девятьсот сорок первого года, - не без иронии ответил по-русски один из пленных офицеров.

– О, вы хорошо знаете русский язык, - удивился Щаденко.

– Нужда заставила. Мы ведь уже третий год воюем...

– Грабеж, насилие, боязнь русских партизан - вот что заставило вас учиться русскому языку, - резко сказал Ефим Афанасьевич.

– Я не был грабителем и не хочу быть им. Провались она пропадом, эта проклятая война...

На рассуждавшего так немецкого офицера зло посмотрели другие пленные. Кто-то из них, старший чином, даже одернул его: нельзя, мол, ронять честь мундира.

Выяснив у переводчика, о чем меж собою толкуют пленные, Щаденко заметил:

– Видно, вы представители разных классов. Вот этот, - он указал на старшего, - наверное, сын того самого немца, с которым я дрался в восемнадцатом году, а этот, с которым говорю, сын рабочего.

Старший смолчал, а второй опять отозвался охотно:

– Нет, я не из рабочих. Я - сын мелкого крестьянина. Но и для крестьянина война - одно несчастье...

В адрес словоохотливого немецкого офицера посыпались теперь не только упреки, но и прямые угрозы.

– Отведите его в румынскую колонну, - распорядился Е. А. Щаденко, а сам продолжал разговор с остальными: - Итак, чем же вы объясняете свое новое поражение - на этот раз уже не на Волге и не на Миусе, а на Молочной?..

– Чистая случайность, мы еще покажем, на что способна Германия, - угрюмо ответил другой молодой офицер.

– Германия способна на многое. Германия - родина Карла Маркса и Фридриха Энгельса, Эрнста Тельмана и многих других великих людей. А ты - фашист. Ты пес Гитлера. Тебе он наобещал в России золотые горы, ты и попер...

Щаденко был человеком простым, и говорил он просто. Но хватка у него была железная.

– Мы вот позовем сейчас кого-нибудь из ваших солдат да послушаем, что он скажет, - предложил Ефим Афанасьевич.

Как раз в тот момент мимо вели еще одну колонну пленных немцев. Взяли из нее первого же подвернувшегося солдата. Тот сначала явно растерялся, ничего не отвечал, только ел глазами начальство. Но потом пришел в себя и заявил без обиняков:

– Мелитополь капут и Гитлер капут.

Все мы от души расхохотались.

Один из немецких офицеров попытался съязвить по поводу второго фронта. Но Щаденко и тут, как говорят, не полез в карман за словом.

– Мы и без второго фронта гоним фашистскую нечисть с нашей земли. Одни сумеем и добить фашизм в самой Германии. Можете не сомневаться, это случится скоро...

Да, теперь уже все мы зримо ощущали близость нашей окончательной победы. В тот самый час, когда шла эта беседа с пленными немецкими офицерами, полки 4-го гвардейского Кубанского кавкорпуса вместе с временно подчиненным ему 19-м танковым корпусом круто повернули на юго-запад, имея задачу овладеть Крымским перешейком.

Даже пасмурный и холодный вечер 23 октября сверкнул для нас праздничными огнями. Наши войска, именуемые с 20-го числа 4-м Украинским фронтом, освободили город Мелитополь и Москва салютовала в честь этого двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий.

Кстати сказать, как раз тогда я впервые узнал, почему во время войны салют давался именно из 224 орудий. Дело, оказывается, обстояло чрезвычайно просто. В день освобождения Орла И. В. Сталин вызвал к себе заместителя Начальника Главного артиллерийского управления генерала И. И. Волкотрубенко и совершенно неожиданно поставил перед ним вопрос: может ли артиллерия, находящаяся в Москве, ознаменовать это событие мощным салютом? Тов. Волкотрубенко ответил, что это вполне возможно: холостые выстрелы будут готовы через несколько часов. Тогда Сталин поинтересовался, а сколько же орудий имеется в данный момент в границах города. Волкотрубенко назвал округленную цифру - 200. Сталин решил уточнить:

– А вы учитываете 24 пушки, которые стоят в Кремле?

– Нет, не учитываю, - ответил Волкотрубенко.

– Значит, будем считать, что у нас имеется для салюта не 200, а 224 орудия.

С тех пор и повелось: "произвести салют двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий".

5

Сам я побывал в освобожденном Мелитополе только в последних числах октября. Среди генералов и офицеров, которые находились вместе со мной, оказался начальник оргинструкторского отделения политотдела 51-й армии полковник К. И. Калугин. Он хорошо знал этот город и многие очень интересные детали боев за него.

– Вот здесь, - говорил тов. Калугин, указывая на развалины домов, действовал полк под командованием подполковника Иванищева. Этот полк первым ворвался в город южнее вокзала и принял на себя всю тяжесть вражеских контратак. На него одновременно шли сорок тяжелых самоходных орудий "пантера". Путь им преградили саперы из подразделения капитана Серпера. Рядовые бойцы коммунисты Сосень, Ильин, Смагин и комсомолец Бахтеев - под ураганным огнем сумели заминировать улицу. На расставленных ими минах подорвалось несколько самоходок. А всего полк подполковника Иванищева уничтожил до двадцати фашистских бронеединиц.

В другом месте Калугин рассказал о коммунистах старшинах Селезневе и Елисееве. Когда у них кончились боеприпасы, а фашисты все лезли в контратаку, Селезнев и Елисеев принялись рубить их саперными лопатами.

Затем полковник показал нам позиции батальона капитана Дмитрия Попова. За 6 часов упорного боя этот батальон отразил более десяти контратак, сжег несколько немецких танков и уничтожил сотни фашистских солдат и офицеров.

Запомнился мне рассказ Калугина и о другом замечательном комбате, любимце солдат, Семене Алказанове. Смертельно раненный, он не разрешил унести себя с поля боя. "Я всегда с вами", - говорил он бойцам и буквально за минуту до смерти доложил по телефону командиру полка: "В батальоне дела идут хорошо".