Когда наступает рассвет

— Наша задача — уничтожение большевизма. Затем созыв Учредительного собрания. Пока трудно сказать, во что все выльется. Это будет решаться позже, в масштабах всей России, — пытался вывернуться он, но Потопов перебил:

— Мы за Учредительное собрание. Однако я веду разговор о нашем крае, жителях севера. Разве не пришло время иметь что-то вроде своей независимой зырянской республики?

— Как только мы окрепнем, отец Яков, и попрочнее встанем на ноги, отдельно соберемся поговорить по этому вопросу. А пока внимание всех надо направить на проведение мобилизации и обеспечение войска всем необходимым для ведения широких военных действий в условиях зимы. Повторяю, это главная наша задача…

Депутация деловых и торговых людей города преподнесла Латкину дары: солидную корзину коньяку и набор красных вин, разную снедь и закуски.

Гыч Опонь лично от себя преподнес губернатору жареного поросеночка на подносе, не забыв при этом шепнуть:

— Для тебя, Степан Осипович, не пожалею, целую свинью прирежу, только не забудь и меня, грешного. Помоги кирпичный заводик поднять и направить. Помнишь, обещал мне как-то…

— Ладно, не забыл, помню. Потом поговорим об этом, в свободное время, — постарался отделаться от него Латкин. Заметив Ладанова, горло которого было укутано теплым шарфом, он позвал его — Алексей Архипович, вы мне нужны!

Придерживая Ладанова под руку, Латкин отвел его в сторону и спросил о Керенской. Ладанов рассказал:

— Вскоре после вашего отъезда ее забрали и отвезли в Котлас, а затем, кажется, в Устюг, а что было дальше — не знаю. След утерян.

— Ну, а ваша жизнь как сложилась? Чем теперь думаете заняться?

— Я мечтаю трудиться на ниве просвещения, Степан Осипович.

— В школу?.. Вы же офицер. Кажется, в звании прапорщика?

— Так точно!

— Служили у красных?

— По мобилизации, господин губернатор!.. Как видите, я не ушел с ними, а остался вас встречать.

— Как же так получается? Красным служили, а нам служить отказываетесь?

— Разрешите быть откровенным. Устал я от войны. Ко всему прочему, я только что перенес болезнь и чувствую себя неважно. Разрешите работать в школе, учить детишек грамоте.

— В учителях теперь нет большой нужды, а вот офицеры нам нужны! — жестко заметил Латкин. — И если не хотите неприятностей, советую подумать.

— А в чем, позвольте узнать, будут состоять мои обязанности?

— Работать в моей личной канцелярии. Я направлю вас в особый отдел. — Латкин закурил английскую сигарету. — Надо полагать, красные оставили в городе своих агентов. Их следует выловить, изолировать. Ни один коммунист, ни один сочувствующий им не должен быть на свободе. Красную заразу будем вырывать с корнем!

— Быть карателем? — спросил Ладанов и заморгал испуганно. — Я не могу. Прошу, увольте меня, подыщите другого…

— Гм… А случайно вы не тайный агент красных? — недобро прищурился Латкин.

— Что вы, Степан Осипович! — замахал руками Ладанов.

— Господин губернатор! — приподняв рыжую бровь, поправил его Латкин.

— Простите, господин губернатор! Какой же я агент? Разве не я помог в свое время вам бежать от красных? Неужели уже забыли?

— Не забыл, но с тех пор много воды утекло. Вы служили у красных в военкомате и, как мне сообщили, состояли в сочувствующих.

По губам Латкина скользнула улыбка. В глазах проглядывало: «Что, струсил? Вот видишь, достаточно мне шевельнуть пальцем, и от тебя останется мокрое место…»

Ладанов стоял перед ним подавленный, беспомощный и уже не сопротивлялся.

— Ладно, потом поговорим! — снисходительно похлопал его по плечу Латкин. — Вижу, нездоровы. Можете идти домой отдыхать. А завтра, если будете чувствовать себя лучше, прошу зайти в мобилизационный отдел. Впрочем, можно прямо ко мне.

Ладанов смиренно поклонился. Он повернулся по-военному и направился к выходу, не дожидаясь окончания приема у нового начальника губернии.

С нетерпением ждала конца приема Суворова. Как только Латкин попрощался с Ладановым и тот вышел, Мария Васильевна проскользнула вперед и остановила Латкина на полпути.

— Степан Осипович, не узнаете? — игриво пропела она.

— Ах, дорогая Мария Васильевна! Неужели я снова имею удовольствие видеть вас?

Подхватив Марию Васильевну под руку, Латкин отвел ее в комнатку, где им никто не мог помешать, и, не столько потому, что соскучился по ней, а скорее по старой памяти, стал целовать ей пальчики.

— Степан Осипович, если бы вы знали, как я ждала вас, — шептала она, обдавая его горячим дыханием. И вдруг, будто спохватившись, спросила — Может быть, не надо было мне приходить сюда? А я, дурочка, только узнала о вашем приеме, бегом сюда, к тебе, милый друг!.. Ой, что я говорю! — закрывая лицо руками, смущенно прошептала она.

Но Латкин, бережно обняв ее, успокоил:

— Хорошо сделала, что пришла. А не пришла, я постарался бы найти тебя.

— Серьезно? Вы же сейчас такой большой человек, сказывают, губернатором стали.

— Губернаторы тоже умеют ценить женскую прелесть! — приглядываясь к ней, сказал Латкин.

Мария Васильевна, хотя и выглядела уже не такой, какой он ее помнил, все же была привлекательна.

— Рассказывай, как живешь? — мягко поглаживая ее руку, спросил Латкин.

— Ой, Степан Осипович! — пожаловалась Суворова. — Разорили до нитки, все отобрали. Муж теперь занимается извозом. А сколько слез я пролила за это время! Как бога ждала тебя, не теряла надежды, надеялась и вот наконец дождалась. Ты ведь мой ангел-избавитель?

— Конечно же, Маруся! Теперь я здесь, и ты можешь быть спокойна за свою судьбу. Мое сердце принадлежит тебе.

Слегка пожимая пальцы Суворовой, Латкин заученно улыбался, стараясь уверить ее и себя в своих прежних чувствах. В то же время он понимал, что совершенно равнодушен к ней.

— Ой, Степан Осипович! Скажу откровенно: хотя я в некотором роде и замужем, но по-настоящему люблю только тебя. И никогда никого другого не любила.

Латкин, прижимая ее к себе, думал с усмешкой: «А вот это уже для меня совершенно безразлично. Не жениться же мне на тебе!..»

Но говорил другое, привычное:

— Радость моя! Русалочка…

В партизанском отряде

1

Лес, где расположилось сторожевое охранение партизан, стоял в безмолвии. Словно отлитые из бронзы, сосны грозно щетинились по краю высокого заснеженного бора.

С горы хорошо проглядывалась вьющаяся лесом проселочная дорога. Где-то там, за темной кромкой леса, верст за тридцать, угадывалось большое село Визинга. Там находились белые.