Когда наступит тьма

– Да это, никак, Клавдий?! – вскричал обладатель громкого баса, подходя к двери.

– Можно я пройду? – Профессор продолжал делать вид, что не замечает крикуна, но шагнуть вперед не решался.

– Разумеется, – ответил игнорируемый им субъект. – Но откуда же… – И, обращаясь к Эрминии, продолжил: – Ведь это же Клавдий, собственной персоной?

– Ох, что-то мне нехорошо, – проговорила Эрминия по пути к дивану, куда она, видимо, направлялась, чтобы поскорее присесть.

– Сколько же времени прошло с тех пор?.. – спросил он, входя в гостиную, обстановка которой показалась ему совершенно изменившейся. «Крестьянки» на стене уже не было.

– Сколько же времени прошло с каких пор? – спросила Эрминия, садясь на старый диван, потирая руки и все еще не веря собственным глазам.

– С той поры как… Даже не знаю. С тех пор как… Нет-нет, не так: с тех пор, как меня нет. – Он указал на нее. – Ты изменилась.

Тут он решил зайти к себе в кабинет, находившийся возле столовой. И уже на пороге его пронзила боль: и письменный стол, и все его любимые бумаги куда-то подевались, а на месте книжных полок были наклеены кошмарные обои, как будто для кого-то стало насущной необходимостью стереть с лица земли все следы его жизни. Он почувствовал, что мужчина в некотором смятении положил ему руку на плечо.

– Дело в том, что мы… В этой комнате…

– Вы тут живете?

Он вышел из кабинета, не дожидаясь ответа. Сидящая Эрминия в ужасе смотрела на него.

– Нужно об этом сообщить… – наконец решилась она.

– Кому? – спросил Клавдий с прохладным любопытством.

– Не знаю. Доктору Грау. Правда же?

– Да, прекрасная мысль, – одобрил мужчина и трусливо ретировался из гостиной.

Эрминия не находила в себе мужества сказать, пора бы тебе знать, Клавдий, что мертвые домой не возвращаются. Ей не хотелось, чтобы он подумал, будто она упрекает его в том, что устроила ему невероятно дорогие, но самое главное, трогательные, ужасно трогательные похороны. Она пыталась сдержаться и не рассказывать ему, как молилась всем богам, чтобы те дали ему приют, и Всевышнему, чтобы Он упокоил его душу. Ей было неловко упоминать о том, как она безутешно рыдала, чувствуя себя виноватой; как плакала она от ярости, от горя, от безысходности, от мысли о том, что все могло быть иначе, и корила себя за то, что оставила его в тот день одного, и… Но прежде всего, хотя, как все живые, она этого и не понимала, она думала, ну и зачем же мне теперь эти бессмысленные слезы?

– Почему вы так… – проговорил Клавдий, глядя на жену. И мотнул головой в сторону коридора: – Что это вообще за тип?

Она закрыла лицо руками и разрыдалась. Клавдий никогда не видел, чтобы она плакала так горько.

– Что здесь стряслось, вы можете мне объяснить?

– Это невероятно.

– Слушай, давай-ка объясни мне, или…

– Ты умер десять лет назад, Клавдий, – сказала она, достав из кармана платочек. – Десять лет назад.

Тут-то и ему пришлось присесть на диван.

– Умер? Десять лет назад? – Он сухо отмахнулся. – Ты с ума сошла.

– Сегодня годовщина, десять лет.

– Ерунда.

– Сегодня исполняется десять лет со дня твоей смерти, Клавдий. Все эти десять лет я поминала тебя каждый год.

– И от чего же я умер, если не секрет? – с легкой, почти заметной насмешкой осведомился он.

– От чего? – она уставилась в пустоту, как будто собиралась проткнуть взглядом стену. – Разве ты не знаешь?

– Послушай, Эрминия… Раз уж я сижу с тобой рядом, это доказывает, что я не умирал!

– Доктор Грау будет здесь с минуты на минуту, – пробасил мужчина, входя в гостиную.

Отрешенным, дрожащим голосом, переполненным накопившимся горем, Эрминия с оттенком негодования сказала, ты выбросился из окна, Клавдий. Неизвестно почему, ты никогда не говорил мне, что…

Она подавила рыдание и высморкалась. Потом поглядела ему в глаза и продолжала:

– Ты никогда ничего не говорил… – Она замотала головой. – Откуда же мне знать! Господи, это просто невыносимо.

– Пощупай меня, – сказал он, протягивая руку. – Потрогай. Ну же!

Она замерла, крепко сжимая платок, и протянула руку. Тремя холодными тонкими пальцами притронулась к запястью Клавдия.

– Ну что, убедилась? Никакой я не призрак.

– Прошло десять лет. И ты ничуть не изменился.

– Вот видишь? Я живой!

– Но ведь я-то постарела! Ты не заметил?

– Заметил. И вправду постарела. Не пойму, что за штука.

– Эрминия не лжет. Вы выбросились из окна, а я давал показания на суде, – вмешался бас.

– Какие показания?

– Поймите меня правильно, бедняжке Эрминии только этого не хватало, и я должен был ей помочь…

– Но показания-то о чем?

– О том, что вы и есть вы. С размозженной головой и переломанными ногами, но все же вы.

– Ради всего святого! – вмешалась Эрминия.

– Ну а как я ему объясню, – обиженно надулся ее приятель.

– А откуда вам было знать, что я и есть я? Мы с вами вовсе не знакомы.

– Да нет… Я-то да… Я вас знал… Вас все знают.

– Вы меня с кем-то перепутали.

– Вы были очень известным профе… Простите, вы очень известный… Зарапортовался совсем! Короче, знал я вас. – Он вновь обратился к Эрминии: – Доктор сказал, что подъедет минут через десять.

– Чтобы установить, живой я или мертвый?

– Ничего не пойму, ничего не пойму, – запричитала Эрминия, прижимая платок к носу, словно пытаясь приостановить поток горя и воспоминаний.

– Отлично, – подвел итоги Клавдий. – Мне все ясно. Можно зайти в туалет?

– Конечно-конечно, – ответил разговорчивый тип. – Дорогу вы знаете.

Уже через несколько минут он снова шел по залам Городской картинной галереи, в глубокой тоске, как будто весь этот город, машины, куда-то спешащие люди были ему противны.

Он не знал, какой сегодня день недели. Он вообще ничего не знал. Но был абсолютно уверен, что ни за какие сокровища не согласился бы, чтобы его обследовал доктор Грау. Он шел по музею куда глаза глядят. В зале XIV ему сразу же бросилась в глаза крестьянка, имени которой он не знал. Он подошел поближе. «Крестьянка». Это была его картина. Его солнце. Его крестьянка, не успевшая сказать ему, как ее зовут. Он долго стоял возле нее, бесконечно долго. Потом опять пошел бродить по галерее, немного обеспокоенный тем, что один из музейных смотрителей как-то странно на него поглядывает. По логике вещей, ничего подозрительного в его поведении быть не могло, но взгляды эти ему совершенно не понравились. Он сделал вид, что интересуется другими эпохами, и, отойдя от своей крестьянки, стал равнодушно разглядывать рисунок Пикассо, от которого в прошлом был бы в восторге. Все остальные картины не производили на него никакого впечатления, и ясно думать он не мог. Он ждал только часа закрытия галереи, и вот он наконец настал, и белокурая сотрудница музея с полными ногами принялась оповещать посетителей, мы закрываемся, будьте любезны, пройдите на выход.

Вместо того чтобы пройти на выход, Клавдий направился в уже знакомый ему туалет. Дождался, пока все утихнет. Погас свет. Тогда он выбрался из своего укрытия и устремился в зал, где была его крестьянка, пытаясь поменьше стучать каблуками. Вдруг его ослепил фонарик. Вероятно, за ним все еще охотился этот проклятый смотритель; а может быть, это был ночной сторож. Не раздумывая, он бросился бежать из зала в зал, в темноте ориентируясь по картинам и зная, что крестьянка уже недалеко. Сторож мчался за ним, гневно крича и угрожая, мигая мощным фонарем. Наконец он ворвался в свой зал и, сам не зная, что делает, со всех ног ринулся к картине. Через несколько секунд тяжело дышащий сторож со своим прожектором принялся осматривать помещение, заранее торжествуя, потому что загнал разбойника в тупик. Но в зале никого не было.