Когда она сказала да

Нет, он хотел от нее того, в чем отчаянно нуждался.

И не только он.

Она застыла как статуя. Волосы даже не растрепались. И все же тянулась к нему, жаждала его прикосновений, жаждала ощутить его плоть в себе. Бедра были мокрыми и скользкими от желания. И когда его горячие руки, скользнув по внутренней поверхности, обнаружили это, она едва не заплакала от облегчения.

Он осторожно подтолкнул ее, чтобы раздвинуть колени, но она не отреагировала. Заставила силой развести ее ноги и вздрогнула от восторга, когда он встал между ними и заткнул подол за вырез лифа. И только потом проник пальцами между ее набухшими, скользкими створками. Разыскивая и находя.

Она не издала ни звука, но была совершенно уверена, что ее язык будет еще долго болеть: так сильно она его прикусила.

Пальцы проникли глубже. Сначала средний, потом еще два, открывая ее. Растягивая. Большой палец медленно обводил крошечный бугорок ее женственности. Она ощутила прикосновение его губ, целующих ее нагой живот. Пальцы ритмично входили все глубже и покидали ее, мокрые от ее соков.

Жаркие губы прижались к ней. Язык занял место большого пальца, но остальные насиловали ее, пока она стояла связанная, неподвижная в нескольких секундах от чуда.

И это было удивительно! Она любила погружаться в жар и желание, слышать свое тяжкое дыхание, чувствовать его загрубевшие пальцы. Это замкнутое темное пространство, и она в его объятиях…

Если бы ей позволили, она бы налегла на его руку, терлась о пальцы и завывала как банши.

Но ей этого не позволяли. Она оставалась его статуей. Его созданием, которое он высекал из мрамора своими руками. Пытка была утонченной.

Она нуждалась в большем. Ее тело ныло от желания принадлежать ему, лететь на волнах его вожделения.

Черт с ним, с платьем. Черт с ним, с балом! Пусть он возьмет ее. Прямо здесь, в темноте, в тайном бесстыдном мире. Удовлетворит ее болезненное желание.

Он отнял руку, и ей захотелось громко закричать в отчаянии. Но он требовал ее молчания, и она подчинялась. Ее покорность зажила своей жизнью, словно Рен запер в клетку ее волю, и Калли не хотела покидать эту клетку.

Даже когда к лепесткам ее лона прижался холодный металлический набалдашник трости.

Хотя ледяной шок пронзил ее тело, она даже не поморщилась. Она не одна в этом путешествии. Если он хочет увидеть, как далеко она способна зайти, насколько преданна ему и есть ли предел, после которого она его отвергнет, идиоту придется долго ждать…

Тем не менее она словно окаменела, когда Рен вошел в нее золотым набалдашником и стал медленно им двигать, увлажняя его. Согревая.

Рен поднял голову, продолжая водить набалдашником по набухшему бутону плоти. Золото сияло в полумраке, мокрое и скользкое.

Она должна понять, что он намерен делать. Он хотел шокировать и насиловать ее, хотел подтолкнуть к краю и за край, заставить понять, что она не должна никогда его покидать. Что она принадлежит ему.

Он нажал на трость, снова войдя в нее. Фамильный герб исчез в ее сладостном жаре. Предупреждение. Обещание.

Она не шевелилась. Не протестовала.

Завороженный и одновременно обеспокоенный ее бесконечным терпением, он намеревался испытать эту восхитительную покорность до критической точки.

Калли ждала. Ее нервы были натянуты как струны, и лоно — горячее и пульсирующее — жаждало насыщения. От предвкушения его действий, тревожащих, возбуждающих, бесконечно распутных, сохло во рту и тревожно пульсировало в животе. Но она не двигалась.

— Миссис Портер, вы самое необычное создание, которое я когда-либо знал.

Его горячее дыхание щекотало мягкие завитки ее венерина холмика. Голос был хриплым от вожделения и изумления.

И тут он медленно проник в нее тростью. Проник, осторожно нажимая. Не слишком глубоко.

Калли старалась не дрогнуть, не переступать с ноги на ногу, хотя безумное наслаждение терзало ее. Глубина собственной распущенности поражай. Она хотела этого немыслимого вторжения. Более того, желала, чтобы он продолжал!

Рен помедлил, но Калли оставалась неподвижной и молчаливой.

Покорная богиня. Вихрь, укрощенный его рукой.

МОЯ.

Он, торжествуя, вновь прижался губами к ее лону, смакуя языком и медленно ублажая золотым набалдашником.

То, что она позволила сделать с собой такое, почти уничтожило его. Он чувствовал себя посрамленным, приниженным таким доверием, хотя фаллос пульсировал, возбужденный ее покорностью. Золотой набалдашник с фамильным гербом был глубоко в ней. Он поместил его туда.

Заклеймил ее своим тавром, поднимая до новых высот языком, зубами и губами. Знала ли она, что он тоже был ее добровольным рабом, привязанным к ней чем-то гораздо большим, чем отрезок кружева? Но откуда ей знать, если он пошел на все, чтобы это скрыть?!

Но теперь, доказав право обладания, он хотел большего. Хотел, чтобы она забилась в экстазе. Нуждался в доказательстве, что она желает его. Не просто застыла от омерзения.

И, чтобы быть честным с собой, он признал, что желает иметь власть над ее наслаждением.

Калли больше не думала о людях за занавеской, о своем платье и даже о том, что его поступок должен был шокировать ее до умопомрачения. Она окаменела, позволяя себе только чувствовать…

Толстый твердый набалдашник двигался в ней, потирая и перекатываясь, пока горячие губы поглощали ее, доводя до безумия, так что дыхание с шумом вырывалось из ее горла, а сердце бешено колотилось. Луч света ударил в ее ослепленные похотью глаза, превратился в звезду, и она летела к этой звезде, поднимаясь все выше.

Когда жесткие пальцы стали терзать ее соски, пока он ласкал языком набухший бугорок и вонзал набалдашник, страсть затмила весь мир. Калли чувствовала, как поднимается в ней наслаждение, унося в опасную высь. В этот момент она могла оглушительно закричать и была не в силах ничего с собой поделать…

Она взорвалась в экстазе. В этот момент Рен встал и страстно поцеловал ее, продолжая ласкать пальцами, проглатывая стоны, пока ее тело содрогалось в конвульсиях. Она чувствовала его вкус, свой вкус, и бесстыдство этого вело к наивысшему блаженству. Темные волны, которые мог породить только он, с шумом разбивались в ней, гася буйство жара и потаенной, разнузданной радости. Лоренс прижал жену к стене, высекая последние искры оргазма.

Ее колени подгибались, но он не давал ей упасть. Она никак не могла отдышаться, голова шла кругом, тело обмякло в его объятиях, и Калли смутно сознавала, что он развязывает ее руки, осторожно прячет распухшие соски в вырез платья, вытирает носовым платком ее скользкие бедра. Какой он странный… чудной… если требует столь извращенного повиновения!

И все же такой добрый.

Она точно понимала свою готовность подчиниться. Это ее великое приключение. Ее путешествие в неведомое. Можно видеть свет нового мира, и не ступив в тень.