Когда падает небо 1

Эмилия прикинула, что именно безопасно будет рассказать прямо сейчас, и в который раз благословила заклинания против подслушивания.

— Видишь ли, — начала она, тщательнейшим образом подбирая слова, — с большой долей вероятности ты — потомок одного из путешественников между мирами, застрявшего в техногенном мире.

— То есть, кто-то из моих предков отсюда? — уточнила Кира. Удивлённой она, впрочем, не казалась: наверняка сама чувствовала сродство с основами шестого мира.

— Всё верно.

— И это был… не человек?

— Нет, совсем нет.

Ещё один кивок: очевидно, птенец и тут сложила два и два.

— Ты знаешь, кем был мой предок?

— Скажем так: догадываюсь, — да, Эмилия знала. — Похоже, твой предок был одной из вещих птиц.

Кира нервно хохотнула.

— Это как… вороны?

— Нет, с воронами-оборотнями довольно сложная отдельная история, которая сейчас не так важна. Тут скорее надо понимать, что вещие птицы, сирины и алконосты, это не то чтобы совсем птицы. Это скорее… магические существа сложного порядка.

— Сирины и алконосты? Это как… птицы с головой женщины?

— В промежуточной форме — да. Тебе подобные имеют несколько промежуточных форм, — если доживают до их проявления, конечно. — В полной трансформации вы, разумеется, птицы.

— И… я смогу превращаться в птицу? И… на самом деле летать? — впервые за разговор в глазах Киры появилось нечто, напоминающее искреннее воодушевление.

Ну да, первый и типичный вопрос любого условно крылатого полукровки.

Ответ “если доживёшь” был честен, но всё ещё не вполне уместен — нет смысла расшатывать и без того стоящую на краю психику.

— Возможно, — ответила Эмилия обтекаемо, — в случае с полукровками вроде тебя это сложно сказать наверняка.

— Ладно. Допустим. Но почему я слышу эти… вещи?

Довольно опасный вопрос, если вдуматься.

— На самом деле, их сейчас многие некоторым образом слышат. Такое порой случается, когда в воздухе становится слишком много эмоционального давления, когда горит небо. Для ментально чувствительных людей и провидцев такие моменты всегда сложны. А уж для тебя особенно…

— Почему особенно?

— Потому что это твоё предназначение: быть проводником для воли ушедших и преступивших грань, тёмных тайн и несказанных слов, непроизнесённой правды и последнего прощания — и ты не можешь своё предназначение не исполнять.

— Что?! — вот это Кира буквально выкрикнула, и теперь она выглядела по-настоящему испуганной.

В целом Эмилия даже понимала, почему: только полный идиот бы не испугался.

— Всё так. Только учти, что это не делает тебя непогрешимой, потому что в некоторых ситуациях очень легко ошибиться с интерпретацией. Для того, чтобы верно понимать происходящее, существам вроде тебя надо долго учиться — несколько лет, как правило. До того ты будешь скорее напоминать артефакт-дешифровщик, перехватывающий обрывки ментальных нитей.

— То есть, паршиво настроенную рацию, улавливающую всё подряд, особенно имеющее отношение к мертвецам, тёмным секретам и похороненной правде, — пробормотала Кира нечто, что, очевидно, имело отношение к причудливой артефакторике её родного мира. — Но… это же… в смысле… Как быстро меня убьют, если узнают? И как получилось, что существ с такими способностями ещё не перебили?!

В проницательности девочке не отказать.

— А их и перебили, — не стала делать вещи проще Эмилия. — Уничтожили под корень ещё при прошлой династии, даже раньше, чем остальных птичьих. Официально, если я не ошибаюсь, звучало что-то по поводу неуважения к княжеской власти и подстрекательство провинций к восстанию. Неофициально… ну, ты достаточно умна, чтобы и так понимать.

Кира выглядела, как будто ей очень хотелось схватиться за голову, упасть в обморок или очень грязно выругаться.

— Я ведь уже почти мертва, да? — пробормотала она.

Эмилия на это только пожала плечами.

— Если смотреть на это с такой точки зрения, то я уже довольно давно почти мертва. Ровно с тех пор, как мой сын составил приказ о моей казни и мой зять подписал его. Так что лично для меня, если изволишь, в ощущении самом по себе нет ровным счётом ничего нового. Как видишь, за время, что была почти мертва, я всё же успела вырастить парочку внуков, обустроить дом по своему вкусу и потерять его, увидеть и пережить много нового, насладиться плодами работы разных творцов, провести множество вечеров на веранде с видом на красивейшие горы этого мира… Неплохо для почти-мертвеца, а?

На лице девушки проскользнула лёгкая тень улыбки.

— И правда недурно. С этой точки зрения мы все почти-мертвецы, а?

Ну что же, по крайней мере, она не идиотка.

— Верно. Мы все больны, пока живы, и ещё никто не избежал летального исхода. Который, ко всему прочему, может наступить в любой момент. Но здесь и сейчас тебе стоит бояться не смерти, а страха.

— Бояться страха? Звучит немного… странно.

Эмилия вздохнула и присела рядом с Кирой на каменные плиты, откинув голову назад.

— Есть четыре главных врага ментальной стабильности, способных свести в могилу практически любого мага. Это страх, вина, отрицания и сожаления. В твоём состоянии они особенно опасны, потому что довольно быстро приведут к гибели. Ты не можешь позволить себе бояться.

— Я не уверена, что это действительно вопрос осознанного решения. Я почти хочу обратно на поле боя. Там не бояться проще.

Эмилия даже рассмеялась.

— Конечно проще! Ты думаешь, ты одна такая? Почти все, осознанно или нет, хотят вернуться на поле боя. Там нет времени думать, там бить-бежать-решать ситуация. Страх, который можно испытывать на поле боя — тяжёлый, давящий, но не слишком сложносочинённый. Там ты боишься объективных вещей, и такой страх проще. Он не столь разрушителен. Намного хуже тот страх, что приходит потом: с воспоминаниями, навязчивыми мыслями и паранойей. Если позволишь такому страху завладеть собой, считай, нет никакого смысла трепыхаться — контроль над силой теряется мгновенно. Это опасно для любого мага, а для тебя… особенно. Это — твоя слабая точка, которая, при неблагоприятных обстоятельствах, может либо убить тебя, либо превратить в подлинное чудовище.

Кира как-то устало хмыкнула.

— А я уже не чудовище? Ты меня, кажется, здорово переоцениваешь.

Эмилия даже головой покачала. Какой же она ещё ребёнок!

— Если тебе так нравится себя демонизировать, дело твоё. Но, если ты спросишь меня, все эти размышления о чудовищах с драматической дрожью в голосе — типичный детский лепет.

— Мой голос не дрожит! — теперь она немного зла. И кому, как ни Эмилии, знать, насколько опасна злость подобных тварей — но в данном случае злость всё же лучше, чем вина и страх. Ненамного, но на безрыбье… Тем более что очевидно: с гневом Кира справлялась весьма хорошо. Поразительно хорошо, можно даже сказать.

Ощущается привычка.

Вот и сейчас, вспыхнув, она довольно быстро взяла себя в руки.

— Ладно, — сказала она с усмешкой, — может, голос и дрожит. И может, я патетична и драматична. Но я всё ещё чудовище, и этот факт уже не изменить. После того, что я сделала…

Эмилия закатила глаза.

— А что именно ты сделала, осмелюсь ли я спросить? Хотя нет, неверная формулировка, начнём с чего-нибудь попроще. Можешь ли ты сказать, что сделала то, что должна была сделать, чтобы остаться в живых?