Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы
Шрифт:
Как отрадно убедиться в том, что в сердце человека еще теплится огонек, что до сих пор еще живы певец человеческого сердца, дитя человеческого воображения и царица страны прекрасных фей! До тех пор пока они живы, жив и человек, и ни капитализм, ни империализм, ни фашизм — самая мрачная реакция на свете — не в силах уничтожить его! Я верю в будущее человека!
С точки зрения богатых туристов, отель «Фирдаус» был довольно плохоньким дешевым отелем. Мне же он казался дорогим.
Что поделаешь? Все отели были переполнены, и мне поневоле пришлось остановиться в «Фирдаусе». Больше половины постояльцев были европейцами, остальные — местные жители. Прислуга говорила на каком-то немыслимом языке, который явно не был ни английским, ни урду, а, скорее всего, являлся их незаконным отпрыском. Питались в отеле при помощи ножей и вилок,
Ругательства и чаевые — вот основа всей жизни лакея. Иногда он сначала выслушивает ругательства, а потом получает чаевые, иногда ему сначала дают чаевые, а уж потом ругают его, но в обоих случаях он остается одинаково доволен. Самая серьезная ошибка английской политики в Индии заключается в том, что англичане судят обо всем индийском народе по нескольким лакеям и пробуют обращаться с индийцами, как со своими лакеями. Но индийцы — упрямый народ, и они почему-то не бывают довольны ни ругательствами, ни чаевыми.
Управляющим отеля был кашмирский мусульманин по имени Ухадджо, тощий кашмирец, губы которого казались посыпанными пеплом безнадежности, а глаза были полны тоски о несбывшихся мечтах. Хозяин отеля, плотник по профессии, платил ему сорок рупий жалованья. Хозяин когда-то сам построил это здание, наворовав достаточно лесу в окрестностях. Сам вор, он считал вором и управляющего и ежедневно проверял все счета по отелю, лично выдавал на кухню молоко, масло и мед, но, несмотря на все это, не чувствовал себя спокойно. Для усиления контроля он нанял еще одного служащего, молодого сикха, надеясь, что мусульманин и сикх между собой не столкуются. Подозрительность породила недоверие: и управляющему и сикху стал чудиться подвох в каждом слове. Их было даже жаль: в сердцах обоих бушевала буря сомнений и подозрений, глаза их потеряли прежний блеск и ясность, они привыкли на все смотреть подозрительно, сердце разучилось желать смерти ненавистного врага, теперь гнев скрывался в неестественной улыбке. Понемногу дело дошло до того, что все только следили друг за другом, а отелем стал заправлять метрдотель.
Метрдотель постоянно улыбается, особенно когда ему дают на чай. Он напоминает мне весы-автомат: бросаешь ана — и в следующее мгновение машина лязгает и выбрасывает билетик, на котором обозначен вес. Метрдотель очень похож на эту машину — суешь ему чаевые в руку, и в следующее мгновение он с лязгом обнажает все тридцать два зуба в почтительной улыбке. В конце концов мне эта улыбка даже стала нравиться, и я частенько давал ему на чай только для того, чтобы вызвать этот механический эффект. О боже, с какой быстротой обнажал он зубы в улыбке — он работал быстрее самой совершенной машины! Тем, кто считает, что человек не может работать, как машина, нужно просто прийти в отель «Фирдаус» и посмотреть на тамошнего метрдотеля.
Старший водонос отеля «Фирдаус» — Абдулла. Это грубый кашмирский крестьянин, уродливый и неуклюжий. Под глазами его залегли черные круги, щеки изрезаны глубокими морщинами, передних зубов нет. Абдулле уже за шестьдесят. У него есть сын, который производит впечатление сироты. Ему лет одиннадцать, руки и ноги его страшно грязны, он носит короткие, до колен, штаны и рубаху с продранными локтями, давно не стриженные волосы вечно спутаны. Но глаза его похожи на лотосы, пронизанные светом, — огромные глаза на невинном личике. Он напоминал мне нежный цветок, тонущий в грязи нищеты и взывающий о помощи. Постояльцы называли его «маленький водонос», а отец звал его Гариб, что значит «бедняк». Странное имя! — Я содрогнулся, когда впервые услыхал его. Нищета — самый страшный из пороков этого мира, поэтому ни один отец не смеет дать своему ребенку имя Гариб. Но может быть, Абдулла просто не желал обманывать себя и весь мир, называя своего сына «маленьким раджей», он просто хотел сказать правду?..
В отеле работал еще один водонос, по имени Юсуф. Ох и глуп был этот водонос! Его били каждый день, а он все равно, пока не обругаешь, за работу не принимается! Кроме того, он не брезговал чарасом и поставлял женщин желающим. Дружил он с младшим официантом, человеком сдержанным, очень исполнительным и молчаливым. Никто не слышал от него ни слова, кроме подобострастного,
вечно повторяемого им «джихан». Он был похож на комочек топленого масла. Его манера держаться и говорить была тоже льстивой и угодливой до такой степени, что всем становилось противно. Я никогда в жизни не встречал человека настолько изощренного в искусстве лести и угодничества! Он тоже поставляет женщин, но занимается исключительно англичанками и англо-индийскими девушками. Зовут его… Да как же зовут его? Совсем простое имя, и на тебе — на языке вертится, а вспомнить не могу! Да, вспомнил! Заман-хан! Его зовут Заман-хан! Я пишу здесь его имя, тебе, может быть, тоже когда-нибудь захочется побывать в «Фирдаусе», так ты не забывай — Заман-хан. Единственный грешник в раю — «Фирдаусе».Описание нашего похожего на корабль отеля не будет полным, если я не упомяну об одном из постоянных его обитателей — о старике ирландце, который вот уже десять лет безвыездно живет в Гульмарге, в этом отеле. Бородатый, голова его напоминает голову Эйнштейна, широкий лоб, над которым вздымается копна непокорных волос, иудейский рисунок губ и носа, небольшая бородавка у правой ноздри. Я никак не мог определить, какого цвета у него глаза: иногда они казались голубыми, как небесная синева, а иногда становились зеленоватыми, как вода в озерных глубинах.
Временами и лицо старика окутывало облако таинственного тумана. Это облако бывало похожим на те нежные легчайшие хлопья, которые порой вплывали в мою комнату откуда-то из Гульмарга… Иногда туман совершенно окутывал лицо О’Брайена (так все называли старика), а иногда только легкой дымкой скользил по нему.
О’Брайен много пил, и только дорогие вина. Опьянев, он начинал философствовать, зло шутить. Он мог говорить часами, так же как мог часами молчать. Он не интересовался охотой, не обращал внимания на женщин и, самое удивительное, был вегетарианцем. О’Брайен очень любил сыр и частенько говаривал:
— Я десять дней могу прожить на одном кусочке сыра. Ты-то еще мальчишка, вот достигнешь моего возраста, тогда и поймешь, что кусочек сыра и капля вина придают силу, какой не увидишь даже у женщин в расцвете лет. Пей и снова пей! Пей и любуйся прекрасным закатом, кипящие кровавые краски которого сделали небо на западе вдвойне прекрасным!
О’Брайен был философом «Фирдауса». Если ты поедешь в Гульмарг, обязательно разыщи его. Он расскажет тебе о той правде жизни, которую он познал на опыте собственных ран. Горьким будет его рассказ, но ведь и раны его еще сочатся болью; страшной и ядовитой будет его правда, но по волнам яда скользит тень его губительной усмешки — и ты не сможешь не полюбить этого человека!
Сынишка водоноса Абдуллы очень любит писать и читать. Он выучил уже всю грамматику урду и теперь читает свою первую книжку, на которую его отец часто ставит свою хукку. Как только у Абдуллы выдается свободная минутка, он забирается в свою каморку и наслаждается там хуккой. Если же он видит, что и я свободен, он иногда приходит ко мне на веранду. Я даю уроки его сыну, а он рассказывает мне невеселую повесть своей жизни. Он рассказывает ее мне кусочками, ломтиками, перемежая ее слезами и улыбками, кашляя и сплевывая и борясь с приступами одышки. История жизни Абдуллы — это не романтическая любовная повесть и не трагическая поэма, это жизнь крестьянина, в которой было немного радостей и без счета слез.
Абдулла имел когда-то несколько бигхов земли. Молодым он женился. Женился по любви. Несколько лет все было хорошо, и Абдулле казалось, что жизнь прекрасна. Бывали, конечно, и неприятности, но горячая кровь молодости быстро омывала их. После смерти родителей Абдулле удалось выплатить долг ростовщику, и он стал задумываться над тем, как повысить урожайность своей земли. Часть земли он отделил и разбил на ней плодовый сад. Сердце его полнилось надеждами, он мечтал о том, что станет заминдаром… Однако ему пришлось снова немного занять у ростовщика. Потом два года подряд дождей выпадало так мало, что сад его не смог подняться. Начался голод, и землю пришлось продать. Старший сын умер, жена тоже не вынесла голода и умерла, и Абдулла навсегда ушел из деревни, прижимая к груди своего младшего, теперь единственного, сына. Щеки его ввалились, в глазах угас прежний блеск, у него появилась одышка. После шести лет скитаний Абдулла возвратился на родину, потому что родная земля всегда зовет душу странника, как бы далеко он ни забрел. Вот уже шесть лет он работает в этом отеле.