Когда псы плачут

– Если какая будет заваруха, – сказал я ему, – я впрягаюсь, понял?

Руб кивнул.

– Спасибо, брат. – И улыбнулся.

Телефон звонил и на следующий вечер, и на следующий после следующего.

В пятницу на третий раз Руб схватил трубку и заорал:

– Что?!

И сразу остыл.

– Да. – Пауза. – Да, извините. – Он поглядел на меня, пожав плечами. – Сейчас позову.

Он отнял трубку от уха и прикрыл микрофон ладонью.

– Тебя.

Протянул мне трубку, что-то обдумывая. Что же он обдумывал?

– Алло.

– Это я, – сказала она. Ее голос, дотянувшись сквозь телефон, обнял меня. – Работаешь завтра?

– Где-то до полпятого.

Она секунду подумала.

– Может, – продолжила она, – встретимся, когда освободишься. Я тебя кое-куда свожу. – Голос у нее был мягким, но настойчивым. – Кое-что расскажу.

Голос был восторг. Голос был дрожь.

Я улыбнулся. Не смог удержаться.

– Конечно.

– Отлично, я приду после половины пятого.

– Хорошо, тогда увидимся.

– Мне пора. – Она практически оборвала меня и потом не сказала «До свидания». А сказала: – Считаю минуты.

И исчезла.

Едва я положил трубку, Руб спросил то, что должен был спросить.

– Кто это? – Он куснул яблоко. – Знакомый голос.

Я подошел поближе, сел к столу, сглотнул. Поймал дыхание. Вот и настал момент. Настал момент, и мне придется сказать. Я сказал:

– Октавию помнишь?

Никакой реакции.

Капля сорвалась с крана.

Взорвалась в раковине.

Руб откусил следующий кусок яблока и тут понял, что я сказал.

Он склонил голову набок. Дожевал и что-то подсчитал про себя, пока я сидел и думал: «Ой, нет, что-то сейчас случится?»

Кое-что случилось.

Случилось – когда Руб встал, закрыл кран, развернулся и сказал:

– Ну что, Кэм.

Он засмеялся.

Хороший это смех или плохой? Хороший или плохой? Хороший? Плохой? Я не мог понять. Я ждал.

– Что? – спросил я. Не выдержал.

– Ну, расскажи.

Напрягшись, я стал рассказывать про все. Рассказал, как стоял у дома в Глибе. И как появилась Октавия. Про поезд и про поездки в Хёрствилл, и про ракушку, и…

– Все правильно, – прервал меня Руб. Его лицо светилось почти гордостью. – Ну и Октавия… – Тут он покачал головой. – Она отличная девчонка, скажу тебе. Немного с приветом, конечно, и все же… – продолжил он, – классная. Ты ее стоишь, Кэм, больше чем я когда-нибудь мог бы. – Он выждал, пока я на него посмотрю. Вышло не сразу. – Да ведь?

Я медленно кивнул, соглашаясь.

– Да.

– Отлично.

– Ты не злишься?

– Пф, какого ляда я буду злиться? С такой девушкой надо обращаться, как с королевой, ты это умеешь. А я – нет.

После этого он вывалил правду, наотмашь, как Стиву и не снилось. Только Руб высказал ее сам себе.

– Я-то? – сказал он. – Я об эту девушку чуть только ноги не вытирал, а теперь вот у нее есть ты. Ты на нее, наверное, молиться будешь, как на богиню. А, Кэм?

Я улыбнулся, не показывая зубов.

Он повторил:

– Будешь, Кэм?

Потому что мы оба знали ответ.

На этот раз я не смог спрятать улыбки. Мы с Рубом посмеялись и еще посидели вместе на кухне.

– Вы чего такие довольные? – спросила, войдя к нам, Сара. – Прям, блин, конец серии про Скуби-Ду, блин.

Руб хлопнул в ладоши.

– Ты щас кой-чего услышишь, – почти выкрикнул он. – Октавию помнишь?

– Само собой.

– Ну, так знаешь что. Ты ее скоро снова будешь тут встречать, потому что…

– Я так и знала! – оборвала его Сара. Она указала на меня пальцем. – А я блин, знала, что у тебя девушка, а ты ничего не сказал, паршивец! – Никогда не видел, чтобы Сара так лыбилась. – Погодите! – скомандовала она и где-то через полминуты вернулась со своим «Поляроидом» в руке и щелкнула нас с Рубом, как мы смеемся и болтаем, опершись о мойку.

Мы обступили Сару, наблюдая, как проявляется карточка, и вот уже я угадал своевольные вихры Руба и свой собственный улыбающийся рот. Яблоко – на ладони у брата, мы хохочем, оба в старых джинсах, Руб в рабочей фланельке, я – в старой ветровке. Руб смотрит на меня, говорит что-то, а у меня на лице пропечатан смех.

Сара поднесла карточку к груди.

– Мне нравится этот снимок, – объявила она без раздумий, – сразу видно: братья.

«Братья, какими они должны быть», – подумал я, и мы рассматривали фотографию, а капли с крана падали и падали в раковину, разбиваясь уже потише.

Потом я и к Саре в комнату зашел – еще разок взглянуть на фотографию.

– Октавия, ага? – сказала Сара. Лица ее мне видно не было, но в голосе я услышал восторг. – Прекрасная девушка, Камерон. – Таким тихим голосом. Таким тихим, что я едва услышал. – Прекрасная.

– Как и ты, – хотел сказать я, но не сумел.

Сара уже довольно долго была одна. После нескольких неудачных романов она пока никого себе не нашла, но я смотрел на нее и понимал, что она не выглядит несчастной. И она повторила сказанное тогда вечером в коридоре – казалось, несколько лет назад:

– Молодец, Кэм. Молодец.

Назавтра работа тянулась мучительно медленно, я не мог дождаться конца. Как будто каждый час полз на четвереньках, его тянули вперед против его воли.

Домой мы вернулись к пяти, а не к половине пятого, так что Октавия уже ждала на кухне. Они поболтали с Рубом, и между ними не было никакой враждебности. Никакой неловкости.

А вот я – я стоял ошалелый.

На ней не было косметики, ничего не набрызгано в волосы, одежда самая обычная. Ни маечки в облипочку. Ни джинсов в обтяжку. Никаких украшений, кроме ракушки на шнурке.

Но она была хороша.

Она была такая…

Боже мой, я не могу объяснить. Даже сейчас – не могу.

– Ну? – Она рассеяла мои думы своим тихим голосом и простым взглядом. – Ты меня поцелуешь, Кэмерон?

Это было потрясение.

От ее красоты.

От слов.

«Давай иди», – приказал я себе и через секунду взял ее руку, поцеловал ее, поцеловал запястье, а потом поцеловал Октавию в губы.

– Он нашел тебя, – сказала миссис Волф. – Это здорово.

Мать вошла на кухню и посмотрела на меня, а я вспомнил, что она говорила мне на этом самом месте когда-то в начале зимы. Она рассказывала про брата, который однажды повзрослеет, убеждала не стыдиться. Может, сейчас и она об этом вспомнила.