Когда псы плачут

Рука Руба легла на мое плечо. На этом точка, и мы отправились домой.

В пятницу Октавия пришла пораньше, и мы с ней с крыльца видели, как Руб тащит домой боксерский мешок.

– Решил немного потренироваться.

Он улыбнулся нам, мы придержали ему двери, и мешок исчез в подвале.

Руб подвесил его к балке и где-то с час мы слышали, как он его лупит. В принципе, всякого, кто захотел бы смахнуться с Рубом, можно было только пожалеть. И даже если их будет несколько, не один успеет как следует огрестись, потому что у Руба есть мощь и скорость, и он не раздумывает.

Зазвонил телефон, я взял трубку и попросил чувака на том конце обождать.

– Брат хочет с тобой поговорить, – сказал я. – А то уже как-то смешно. Ты звонишь по три раза на дню и молчишь. Мне уж кажется, ты не на драку нарываешься, а просто запал на моего брата – иначе ты бы его отлупил, и дело с концом. Так что обожди. Пять сек.

Я спустился к Руб.

– Чего там?

Обычно он не особо потел, но в этот раз после часа молотьбы в подвале был хоть выжимай.

– Это он, – сказал я.

Руб поднялся по холодным бетонным ступеням и чуть не переломил, схватив, телефонную трубку.

– Слушай сюда, – зарычал он, – я тебя жду завтра у старого депо в восемь вечера. Знаешь, где? Да, то самое. Если я тебе нужен, приходи и поговорим. А нет – прекрати мне звонить. Достал дальше некуда. – Потом долгое молчание. Руб слушал. – Ладно, – заговорил он снова, – ты и я, один на один. – И снова слушал. – Ладно, мы можем привести кого-нибудь, но когда дойдет до дела – один на один. Без помощников, без фокусов, и покончим с этим делом. Пока.

Руб шваркнул трубку на рычаг, а я видел, что мысленно он уже ведет бой.

– Значит, договорились? – спросил я.

– Похоже. – И Руб пошел притворить подвальную дверь. – И слава богу.

И тут телефон. Опять звонит.

– Не бери, – бросил мне Руб, двинувшись к аппарату, – я отвечу.

Он снял трубку, и я в ту же секунду понял, что это опять тот перец. Руб не очень-то обрадовался.

– Ну что там еще? – Он забивал слова в телефонную трубку. – Не сможешь!? – Он разъярялся с каждой секундой. – Послушай-ка, парень. Это ведь ты меня хочешь убить, так что ты уж определись, когда это тебе будет удобно. – Руб подумал. – На неделе? Нет? Ладно, в субботу? Давай-ка сверься с ежедневником: ничего другого нет на это время? – Руб ждал. – Точно? Уверен? Не бросишься звонить через две минуты и переносить? Нет? В субботу вечером тебе удобно будет меня убить? Отлично. На том же месте, в то же время. Следующая суббота. Всё.

И он опять крепко грохнул трубку на аппарат. Тряхнул головой, но потом рассмеялся.

– Ну и цирк с этим пацанчиком.

Руб отломил хлеба и стал есть, ему пора было идти гулять с Джулией – первопричиной всей этой кутерьмы. Я честно пытался не любить эту девицу и только ее винить в получившемся раскладе, но на самом-то деле я знал. Не в ней было дело. Дело было в моем брате Рубе. Он сам наскреб на свою голову: нарвался не на ту девицу, и, может, впервые в жизни ему придется поплатиться. Конечно, я признавал, что раньше ошибался – Руб избежал многих неприятных ситуаций единственно тем, что он – Рубен Волф, а Рубен Волф умеет справиться с любой бедой.

Кулаками ли.

Своим лихим обаянием ли.

Да хоть как.

А вот на этот раз уверенности мне не хватало. Все было не как всегда. Что ж, похоже, мы все узнаем через неделю…

Мы с Октавией в тот вечер сидели дома, в моей комнате: то слушали музыку, то Октавия играла на своей гармошке. Иногда она подыгрывала музыке, но по большей части мы разговаривали. О днях, проведенных на улице с гармошкой ради заработка, о типах, что встречались ей в гавани и вообще в центре. Я рассказывал про школу, как я сидел там, на стене, а через меня текли истории и слова, как разные люди время от времени подходили и говорили со мной. Про бывших друзей и случайные встречи.

Рассказал, что про мои слова не знает никто, кроме нее.

И это вышло здорово.

Общая тайна.

Октавия была в джинсах, кеды и носки она сняла, и, помню, я разглядывал ее ступни, пока она сидела по-турецки у меня на кровати. Разглядывал пальцы и лодыжки. Мне нравились ее лодыжки, и, конечно, когда я снова переводил взгляд на ее лицо, мне оно нравилось – когда Октавия говорила, слушала, думала. Она над многим смеялась. Над пивными кубиками, над случаями, которые я рассказывал про нас с Рубом, над нашими походами на собачьи бега просто поглазеть, погоготать да раз в год сыграть чисто от балды.

Разговаривать получалось хорошо.

Обычное дело вроде, но так я сумел лучше узнать Октавию: по тому, как она говорила, по моментам, когда она задумывалась, а потом сообщала, о чем. Мне кажется, если человек рассказывает тебе то, что ото всех прячет, ты чувствуешь себя особенным – не потому, что знаешь такое, чего не знают другие, а потому, что тебя выбрали. Ты понимаешь, что этот человек хочет, чтобы ваши жизни как-то пересеклись. Вот это и есть, я думаю, самое приятное.

И я уже почти, почти спросил про ее семью, но все же не смог. Чувствовал, что это такая тема, где начинать разговор Октавия должна сама.

Назавтра она пришла к нам днем, и поскольку папаша в тот день не кормил нас с Рубом на обед рыбой в тесте, мне хотелось чего-то такого. Мы пошли в ближний магаз и приволокли домой вагон этой рыбы. Миссис Волф была довольна, что не надо разогревать остатки, и мы все ели прямо с бумаги на кухне.

Нашу семью не назовешь обеспеченной.

Нас много чем не назовешь.

Но я заметил, пока мы дружно пожирали рыбу с картошкой, а Руб наезжал на меня за то, что я уронил кусок на пол, и отец урезонил его подзатыльником: Октавия наблюдала с теплым блеском в глазах.

Ей у нас нравилось, это было ясно.

Ей нравилось общаться с Сарой и с моей матерью, а теперь вот уже и с моим отцом, который посвящал ее в тонкости установки, ремонта и переустройства туалетных систем. Грубовато, конечно, но это было настоящее. Все – от упавшей на пол картошки до общей перебранки и соли, застрявшей у едоков в углах губ.

В какой-то момент, когда Сара рассказывала, что у них на работе есть девчонка, у которой адски, смертоубийственно воняет изо рта, Октавия посмотрела на меня. Она улыбалась.

В этом доме все устроено правильно.

Не идеально.

Правильно.

Я вспомнил об этом на следующий день на нашем обычном месте в гавани, когда Октавия играла, а я сидел в стороне, слушал ее и кое-что записывал на листке.

Она закончила играть, я подошел, помог ей собрать деньги. Октавия подняла на меня взгляд и, зажмурив от солнца один глаз, сказала: