Когда псы плачут

Ма сказала:

– Ты бы поспешил, Кэм. По-моему, Октавия тебя заждалась.

Я принял душ, оделся, и скоро мы с Октавией уже пошли со двора. Никаких напутствий вернуться к такому-то часу или не болтаться допоздна мне не было. Ничего подобного. Во-первых, мои привыкли, что я часами слоняюсь по улицам, во-вторых, если я приду слишком поздно, это мне припомнят, когда я в следующий раз отправлюсь погулять. В нашей семье каждому дается воля, и уж сколько сумеешь ей пользоваться, зависит от тебя. Сара уже несколько лет назад вышла из этого возраста, а Руб скоро выйдет. Что до меня, однако, мне пока еще нужно было соблюдать правила, и я об этом не забывал.

– Идем? – спросила Октавия, и я распахнул дверь. Мы двинулись.

Мы довольно далеко ушагали по улице, когда я сообразил, что не имею ни малейшего понятия, куда это мы направляемся. Я спросил.

Октавия, не отвлекаясь от мыслей о том месте, куда шла, ответила:

– Увидишь. Ничего такого.

У нее был довольный голос: будто, кроме нас, ничего не имело значения. Во всяком случае, в этот вечер. Ее рука нашарила мою, и пальцы сцепились. Без слов, но это не тяготило. Загорелся зеленый, перешли дорогу. Я постарался не запнуться о бордюр.

– Сюда, – чуть погодя сказала Октавия, уводя меня из толчеи к балаганчику кинотеатра в узком тесном переулке. – Не против зайти? – спросила она, – Я, знаешь, люблю старые фильмы, а тут по субботам идет старое кино.

– Запросто, – ответил я.

Ну, то есть давайте по-честному. Если бы эта девушка пригласила меня в преисподнюю, я бы и туда за ней последовал. Возражать у меня и в мыслях не было, и вот мы зашли.

Мы отправились в кино и угодили на хорошую картину.

Шел «Бешеный бык» [2] , а чувак на входе, видимо, знал Октавию и пропустил нас в зал, хотя мы и опоздали. Я думал о других фильмах, которые смотрел там, куда мои сверстники ходят на свидания, где они грызут попкорн, выпендриваются и щелкаются в фотобудках.

2

«Raging Bull» (1980) – кинодрама американского режиссера Мартина Скорсезе.

Одно было несомненно.

Это было не про нас.

Не про нас, потому что в какой-то момент Октавия прильнула ко мне, и я думал, сейчас поцелует. Но нет.

Она спала.

Я смотрел на нее и гладил по волосам, а она проспала всего Де Ниро, как он валтузил чуваков направо и налево, жирел, становился все безобразнее и сволочнее. Кино было черно-белое, на горле я чувствовал ее дыхание, ребрами – легкое касание ее груди.

Это было счастье.

По экрану побежали титры, и я фалангами пальцев осторожно погладил ее лицо.

Тихонько пошептал:

– Октавия.

И еще раз:

– Октавия.

Она проснулась, вздрогнула, испугавшись в темноте, тут же опомнилась.

– Слава богу, – прошептала она. – Это ты, Кэмерон.

Титры еще шли, Октавия чуть повозилась и тихо попросила:

– Можешь меня поцеловать, Кэмерон?

Обняв ее, я потянулся к ее губам.

Про тот момент я кое-что помню, и это одно из самых драгоценных моих воспоминаний.

Это мгновение, когда я склонился к ней, и она потянула меня к себе, и в темноте мы стукнулись зубами. Ее рот впустил меня, и тут как-то вдруг наши зубы столкнулись, и звук эхом пробежал по мне. И мне понравилось. Такая нечаянная истина.

В зале зажегся свет, и Октавия тихо сказала:

– А знаешь что, Кэмерон? До тебя я никого не хотела просить, чтоб меня поцеловали. Ты первый, кого я об этом просила.

Это меня удивило.

– Ты никогда не просила Руба?

– Его просить не приходилось.

– Да уж, наверное, – отозвался я, – Я как-то не подумал.

Если уж Руб чего хотел, он не ждал. А вот я – наоборот, ждал слишком долго.

– Штука в том… – Она легонько повернула мою голову к себе. – Мне нравится, что тебя надо просить. Это отличает тебя от всех, с кем я встречалась. – Она еще поцеловала меня. Нежно. Неспешно. – Вот такого человека я хочу рядом.

После кино Октавия решила, что пора домой, и мы пошли на вокзал и стали ждать поезда. На платформе была всегдашняя россыпь гуляк, психов, сигаретных воров и алкашей, и все их мысли и разговоры кувыркались по грязному перрону. А Октавия говорила мне про свою гармошку и про то, что из всех вещей она, наверное, ее единственную любила и от нее одной зависела. Подошел нужный поезд, мы стояли и смотрели. Мы смотрели, как двери распахнулись, а потом мы сели и смотрели, как поезд отвалил. Такое повторилось еще трижды.

– С ума сойти – я заснула.

Октавия покачала головой, на перрон налетел ветер от четвертого поезда. Он расшвырял мусор и послал по станции холодные волны.

И опять, когда поезд остановился и открыл двери, Октавия не двинулась с места. Я порадовался. Она попросила меня рассказать, что было в конце фильма, и в глазах, которым рассказывал, я видел, насколько они устали. Я видел: что-то спрятано или похоронено, но все еще не задавал вопросов. Я помнил, что по телефону Октавия пообещала что-то мне сказать, и я решил, что гармошка – это было вступление. Октавия рассказала, что начала играть в восемь лет, а в четырнадцать решила, что уже умеет настолько, чтобы этим зарабатывать. Я спросил, где ей приходилось играть, и она, как будто даже застеснявшись, перечислила с три десятка мест в разных концах города. Назвала песни. Первые, последние. Лучшие, худшие. Я видел ее с Рубом счастливой. Я видел ее счастливой и довольной со мной. Но такой я Октавию еще не видал. Тут была гордость, и в каком-то смысле мне это было близко – наверное, из-за того, что у меня начались слова.

Потом мы перешли на всякую всячину.

Что она раньше фанатела по «Чизлз» [3] .

Что терпеть не может Селин Дион.

Любит губгармошки, расстроенные скрипки и соленую воду.

Ее любимая певица: «Лайза Джермано [4] – убирает всех, на мили вокруг, на ветер, который дует в этих тоннелях».

Любимый фильм: «Какой-то французский. Не помню названия, но офигительный».

Любимая песня: «Невеликие головы» Лайзы Джермано». (Че, блин, за Лайза Джермано, в конце концов?)

3

Австралийская марка рисово-кукурузных колечек с сырным вкусом, производится с 1971 г. – Примеч. ред.

4

Лайза Рут Джермано (р. 1958) – американская фолк-роковая певица. – Примеч. ред.

Любимая одежда: «Это легко. Твоя ракушка».

Любимое человеческое изобретение: «Мосты. Для меня это чудо, как вообще можно вкопать опоры под водой».

Худший момент в жизни: «Не буду говорить».

Лучший момент: «Недавно. Это или когда я просила Кэмерона Волфа стоять у меня под окном, или когда в гавани опустилась с ним на колени и, отбросив все сомнения, прильнула к его губам».

Любимый напиток: «Нет такого».

Любимый звук: «Стук зубов при поцелуе в пустом кинозале» (я порадовался, что она это тоже запомнила).

Самая большая досада: «Скоро расскажу».

Подошел следующий поезд, Октавия сказала:

– Надо ехать.

Когда она в последний миг, уже из вагона, на прощанье тронула меня за рукав и начала что-то говорить, двери закрылись.

– Вот она, – крикнула она через окно. – Вот самая досада. И для меня, хоть Октавия перед кино и сказала, что будет завтра играть на улице: там же, где и в прошлый раз.

Поезд ушел, я поторчал немного на перроне и пошел к эскалатору, поднялся на Элизабет-стрит и направился домой.