Когда рассеется туман

Последние лучи зимнего солнца пробивались через застекленную дверь, играли в золотых локонах Эммелин и, устав, ложились бледными квадратами у ее ног. Обласканная солнцем, она крутилась туда-сюда у зеркала, шелестя розовой тафтой и подпевая пластинке нежным голоском, тоскующим по своей собственной любви. С последним лучом замолкла и песня, а пластинка все крутилась и похрипывала. Эммелин бросила платье в пустое кресло и провальсировала через всю комнату. Приподняла иглу и снова переставила ее на край пластинки.

Ханна подняла глаза от книги. Ее длинные косы исчезли вместе с другими признаками детства — стриженые по плечи волосы вились золотыми волнами.

— Только не это! — взмолилась она. — Поставь что-нибудь другое. Что угодно.

— А эта — моя любимая.

— На этой неделе, — фыркнула Ханна. Эммелин делано оскорбилась.

— А что бы сказал бедный Стивен, если бы узнал, что ты не слушаешь его пластинку? Это ведь подарок, и им положено наслаждаться.

— Мы насладились ею по полной программе, — ответила Ханна и наконец заметила меня. — Правда, Грейс?

Я сделала реверанс и покраснела, не зная, что ответить. Пришлось притвориться, что мне нужно срочно зажечь газовую лампу.

— Если бы у меня был такой поклонник, как Стивен, — мечтательно продолжала Эммелин, — я бы слушала его пластинку по сотне раз на дню.

— Стивен Хардкасл никакой не поклонник! — сказала Ханна, потрясенная, казалось, самим предположением. — Мы с ним всю жизнь знакомы! Он просто друг. Крестник леди Клементины.

— Крестник или не крестник — вряд ли он прибегал на Кенситгтон-плейс каждый выходной только для того, чтобы справиться о здоровье леди Клем. Как считаешь?

— Почему бы и нет? — ощетинилась Ханна. — Он ее очень любит.

— Ой, Ханна, — вздохнула сестра. — Столько читаешь, а такая глупая! Даже Фэнни заметила. — Она покрутила ручку граммофона, и пластинка завертелась снова. Зазвучало сентиментальное вступление. — Стивен хотел, чтобы ты дала ему обещание.

Ханна сложила страницу, на которой была открыта книга, снова разогнула ее, потерла складку пальцем.

— Понимаешь? — страстно допрашивала ее Эммелин. — Обещание выйти за него замуж.

Я затаила дыхание: оказывается Ханне делали предложение, а я и не знала.

— Я тебе не идиотка, — ответила Ханна, не поднимая взгляда от загнутого уголка. — Знаю я, чего он хотел.

— А почему тогда не…

— Не хочу я давать обещание, которое не сдержу, — пробормотала Ханна.

— Какая же ты противная! Ну почему было не посмеяться его шуткам, не пошептаться наедине? А ты все про войну да про войну… Не будь ты такой упрямой, Стивен увез бы с собой на фронт чудные воспоминания.

Ханна сунула в книгу закладку, захлопнула ее и положила на кушетку рядом с собой.

— А что бы я делала после его возвращения? Мямлила бы, что не имела в виду ничего такого?

Уверенность Эммелин на секунду поколебалась, но тут же вернулась обратно.

— Так в том-то и дело, что Стивен Хардкасл не вернулся.

— Так ведь может еще.

Эммелин пожала плечами.

— Может, конечно. Но если он вернется, то будет так счастлив, что ему будет не до тебя.

В комнате воцарилась упрямая тишина. Даже вещи, казалось, поделились на два лагеря: стены и занавески поддерживали Ханну, а граммофон горой стоял за Эммелин.

Эммелин перекинула через плечо длинные, собранные в хвост волосы и начала теребить кончики. Достала из ящика под зеркалом щетку и стала расчесываться — долгими мягкими движениями. Щетинки негромко посвистывали. Ханна некоторое время разглядывала сестру — то ли с недоверием, то ли с досадой — а потом вернулась к Джойсу.

Я взяла с кресла новое розовое платье и негромко спросила:

— Вы наденете его сегодня вечером, мисс?

— Ой! — подскочила от неожиданности Эммелин. — Не смей больше так подкрадываться! Ты меня до полусмерти перепутала!

— Прошу прощения, мисс. — У меня запылали щеки. Я кинула взгляд на Ханну, но она, казалось, ничего не слышала. — Вы наденете это платье, мисс?

— Да. — Эммелин прикусила нижнюю губу. — Во всяком случае, я так думаю. — Она оглядела платье, пощупала оборку. — А ты как думаешь, Ханна? Голубое или розовое?

— Голубое.

— Да? — Эммелин задумалась. — А я хотела розовое.

— Тогда розовое.

— Ты даже не смотришь!

Ханна с неохотой подняла глаза:

— Или то. Или другое. — Оба хороши.

— Принеси-ка голубое, — капризно велела мне Эммелин. — Посмотрю еще раз.

Я покорно присела и испарилась за дверью ее спальни. Пока я рылась в гардеробе, Эммелин сказала сестре:

— Мне очень важно, что я надену сегодня, Ханна. Вечером я впервые присутствую на званом обеде и хочу выглядеть потрясающе. Тебе тоже надо привести себя в порядок. Лакстоны — американцы.

— И что с того?

— Ты же не хочешь, чтобы они решили, что мы какие-то неотесанные?

— Мне все равно, что они там решат.

— А зря. Они очень нужны Па для его бизнеса. — Эммелин понизила голос, и я застыла, прижавшись щекой к платьям, чтобы услышать ее слова. — Я случайно услышала, как он разговаривал с бабушкой…

— Скорей, подслушала, — перебила ее Ханна. — А бабушка-то говорит, что это я у нас испорченная девчонка!

— Как хочешь, — сказала Эммелин, и я поняла, что она пожимает плечами. — Могу не рассказывать.

— Не можешь. У тебя на лбу написано, что ты умираешь от желания разболтать мне все, что подслушала.

Эммелин помолчала, смакуя свой добытый неправедным путем секрет.

— Ну… ладно. Скажу, раз уж ты так настаиваешь. — Она с важностью откашлялась. — Сперва бабушка начала расписывать, сколько горя принесла война нашей семье. Что немцы отняли будущее у рода Эшбери и что дедушка в гробу бы перевернулся, если б узнал, как идут дела. Па пытался объяснить, что все не так плохо, но бабушка не желала слушать. Она сказала, что старше и лучше знает, и как еще назвать наше положение, если не безнадежным — ведь Па последний в роду и у него нет наследников. Назвала его глупым упрямцем за то, что не делал, как ему было сказано, и не женился на Фэнни, когда была такая возможность.