Когда тают льды. Песнь о Сибранде

Пальцы задели пояс, и хрустнувшая под ним бумага тотчас привела в чувство. Так ведь и не прочёл послание от Витольда!

Торопясь, достал сложенную записку, развернул, вглядываясь в мелкие буквы в вечерних сумерках.

«На востоке беспокойно. Оставайся в гильдии. Приказ: защитить крепость магов любой ценой».

Витольд даже не подписался по старой привычке, но почерк начальника особых дел я и без того помнил: не подделаешь. Великий Дух! На альдской границе треволнения, совсем рядом с Ло-Хельмом, а бывший товарищ отдаёт приказ о защите колдовской крепости! Той самой, которую собирался вроде как уничтожить!

Зло скомкав записку, рывком поднялся, разворачиваясь к скрипнувшей двери. Шагнувший наружу мельник едва не шатнулся назад от неожиданного напора.

– Там друг твой оклемался, – ворчливо доложил старик. – Лежит, стонет. Ты мне вот что скажи, – задержал меня на пороге добрый хозяин, – как тебя угораздило? Вроде человек ты честный, но тот, который в моём доме лежит – как есть шельма! Зачем тебе с ним знаться? И с колдунами этими…

Я глянул на беспокойного мельника, но объясняться не стал: недосуг. Кому какое дело, по-честному? Праздное любопытство, да и только…

– Так получилось, отец, – ответил устало.

Старик с неожиданным пониманием кивнул, пропуская меня в дом. Поднявшись по скрипящей лестнице в комнату, я толкнул хлипкую дверь. Люсьен, видимо, только и ждал моего появления.

– Где… мы? – с усилием выговорил он.

Брутт сидел на лавке, вцепившись в неё обеими руками, и пошатывался от слабости, – но взгляд оставался цепким, почти незамутнённым ни болью, ни пробуждением.

– Где… – снова начал молодой колдун, рассматривая комнату. Сложенные в углу вещи с неизменным посохом его тотчас успокоили, он вновь поднял на меня глаза.

– На мельнице, – ответил я, подходя к столу. Хозяин остался на пороге, подозрительно вглядываясь в очнувшегося гостя. Теперь, когда Люсьен явно набирал силу, прежняя ненависть к магам вкупе со страхом снова взяла своё.

Я протянул ковш, но Люсьен только помотал головой.

– Надо… в крепость.

– Ночь на дворе. Добрый хозяин разрешил нам остаться, подождём до утра.

О причинах я деликатно умолчал: конечно, я мог бы выгнать Ветра в ночь на горную дорогу, но за лошадь моего спутника не ручался – переломает ведь ноги, и дело с концом. Главный вопрос заключался в самом Люсьене – если брутт на лавке-то с трудом сидит, то уж в седле даже до тропы не доедет, свалится у подножия.

– И сколько…

– День пролежал, – правильно понял вопрос я.

На лице молодого колдуна, впервые на моей памяти, проступили вполне искренние чувства – тревога, нерешительность, слабость, беспокойство – а затем Люсьен коротко выдохнул, мотнув головой.

– Слышишь… варвар… – голос тут же сорвался; брутт закашлялся, бросая взгляд на ковш с водой.

Я молча поднёс к самым губам, не надеясь на дрожащие руки молодого колдуна; Люсьен сделал несколько жадных глотков, давясь и едва не захлёбываясь.

– Слышишь, – хрипло повторил он, утолив жажду, – никому не говори. Никому, ладно? Если спросят, где задержались…

Мельник хмыкнул, покидая комнату, а я неспешно отставил ковш, присаживаясь на уже привычный пень. Теперь Люсьену не приходилось так уж сильно задирать голову, чтобы смотреть на меня.

– А по-честному? – поинтересовался я. – Что с тобой произошло?

Молодой колдун глянул на меня коротко, исподлобья, но отмолчаться ему я не дал.

– Это не твоя боль, – медленно проговорил я, размышляя вслух. – Деметра как-то говорила… когда снимаешь, то сразу понятно, где своё, а где чужое… На тебе – чужое.

Объяснял я так себе, но Люсьен понял: усмехнулся невесело, покачал растрёпанной головой.

– Зачем ты такой умный, варвар? – беззлобно спросил он. – Ты вот что… об этом не говори тоже. По-дружески… советую.

– Кто тебя так? – не отставал я.

Если у молодого брутта в гильдии появились враги, которые наложили на него проклятие или болезнь – уж по крайней мере не будет лишним знать имена. Может, и выстроится наконец логическая цепочка у меня в голове.

– А вот это не твоё дело, староста, – посерьёзнел Люсьен. – Не то чтобы мне твоя жизнь была дорога, но… не знаю, какого Тёмного я в тебе нашёл. Раз со мной случилось – значит, заслужил. И всё на этом.

От такого почти душеспасительного разговора я умолк, и вовремя: дверь открылась, впуская внутрь мельника с дымящейся миской.

– Вот, – буркнул старик. – Голодные небось.

В углу висел символ Великого Духа; я поклонился в ту сторону, принял угощение, пододвигая ближе к Люсьену. Против обыкновения, брутт не оскалился презрительно в мою сторону и ни единого хульного слова не проронил, пока я осенял себя священным знамением. Лицемерил я, конечно, в тот миг изрядно: проверял. Что во мне от веры осталось? Тёмных духов в последнее время я призывал чаще, чем благодать Великого…

Люсьен следил за мной молча; чёрные глаза на исхудавшем лице казались огромными провалами. Мельник тоже наблюдал с заметным интересом.

– Что ж вы… – не выдержал старик, – Духа тоже почитаете?

– А ты думал, в гильдии все как один Тёмному кланяются? – ответил я словами Деметры. – Не скрою, многие. Но не все, отец, далеко не все.

Трапеза выдалась молчаливой: я всё пододвигал печёные овощи своему спутнику, внимательно наблюдая за тем, чтобы тот всё же доносил пищу до рта. Обычно жизнерадостный и бесшабашный брутт словно потерял вкус к жизни, медленно уходя в себя. Сейчас он вновь стал похож на того, который нехотя открыл мне дверь в свою келью – и то лишь потому, что я очень крепко и настойчиво стучал. Как он там сказал? Если случилось – значит, заслужил…

Теперь я понял, что расценил его слова превратно: Люсьен говорил вовсе не о высоких материях. Видимо, и в самом деле сделал что-то, за что его… наказали? И если так, то кто?

Всплыл в голове образ, виденный у Живых Ключей – истинный облик молодого брутта. Тогда я решил, что унесу его с собой в могилу, – теперь примерял увиденное так и эдак, чувствуя себя младенцем, собирающим головоломку. Вроде все детали на месте, но не сходится никак…

Эх, верно сказал про меня зеленокожий Оук! Тугодум, да и только.

– Дочь ожидаю, – подал вдруг голос мельник. – Это, видимо, они. Придётся вас стеснить немножко… Я сейчас, – засуетился хозяин, покидая комнату.

Хлопнула дверь. Я вслушался: далеко за окном, эхом раздаваясь в низине, доносился топот копыт, почти на границе слуха. Различить его мог лишь человек, который очень, очень ждёт.

Мы с Люсьеном переглянулись.

– Поехали, староста, – попросил колдун, отставляя кружку. – Люди, шум… не могу я сейчас, – почти умоляюще закончил гордый брутт.