Когда-то там были волки

Сегодня холодно, и я рада, что нахожусь в убежище. Ветер свистит в пустых горах вокруг меня, стучит в маленькое, скрытое от глаз строение. Не будь этого наблюдательного пункта, я бы не смогла находиться здесь в такую погоду — меня бы сдуло.

Я подношу к глазам бинокль, чтобы следить за стаей Пгенши.

Не слишком ли я их очеловечиваю, воображая, как они тоскуют по товарищу? Вообще-то это установленный факт, что волки оплакивают своих близких. Вряд ли я выдумываю, что они скучают по убитому Номеру Четырнадцать. Они кажутся подавленными — никто не играет, даже волчата не шалят. И пропал не только Четырнадцатый. Я не вижу и Десятую. Сведения с джипиэс говорят мне, что она где-то здесь, по крайней мере совсем недавно была. Но, подстроив бинокль, я замечаю в траве радиоошейник. Она отгрызла его. Значит, может быть где угодно.

— Только не это, — порывисто выдыхаю я. Вот доказательство, которое я искала.

Конечно, это была она.

Волчица, которая не боится ничего и никого, даже человека.

Мне снятся самцы оленя, дерущиеся в лесу за самку; их рык, который я слышу, ранним утром проходя мимо, звонкое клацанье, разносящееся в тумане по всем окрестностям.

«Клак, — сталкиваются их рога, и они бросаются друг на друга. — Клак».

Я с толчком просыпаюсь.

Клак.

Это не рога, а что-то колотится в окно. Что-то мокрое. Нечто похожее на мешок с глухим стуком тыкается в стекло.

Что за хрень?

Там кто-то есть. Я бросаюсь в комнату сестры и вытаскиваю ее из постели. Кладу Эгги ничком на пол, чтобы нас не видели через окно.

Теперь к стуку присоединяются голоса, несколько голосов, воющих по-волчьи.

— Черт-черт-черт-черт-черт. Оставайся здесь и не двигайся.

Я крадусь в свою комнату и хватаю телефон. Теперь дом окружают фигуры, я слышу, как они стучат в двери и в окна, пытаясь попасть внутрь. Одна из них сильно хромает, я вижу силуэт, и нет, нет-нет-нет, это не может быть он, пожалуйста, пусть это будет не он. Но тут лунный свет падает на лицо, и я вижу вовсе не Дункана, а Кольма Макклеллана, обязанного хромотой мне.

Долбаной связи нет, и в раздражении я чуть не швыряю телефон в стекло. Я забираю сестру из ее комнаты, и мы, согнувшись пополам, бежим в ванную. Там в самом углу есть поручень, и, держась за него одной рукой, я другой высоко поднимаю телефон, пока он не ловит сеть. Пальцы автоматически набирают номер экстренной службы, но я останавливаюсь и вместо этого жму кнопку с номером Дункана. Он ближе.

— Инти? — Голос то ли пьяный, то ли сонный.

— Он здесь, — шепчу я. — Кольм. Он не один, и они пытаются проникнуть в дом.

— Еду.

Эгги ползет в кухню.

— Подожди!

Я крадусь следом за ней.

Она тянется в ящик за ножом. Я соглашаюсь, что мы должны вооружиться, и тоже беру себе нож. Мы съеживаемся на полу в кухне, и мне вдруг приходит в голову, что точно в таком же положении я нашла сестру недавно, когда она будто бы слышала на улице чьи-то шаги. Тогда я сказала ей, что она помешалась, но, боже мой, может, она была права!

А может, мы обе сбрендили.

Над нами разбивается окно, осыпая нас дождем стекла. Я прижимаю руку ко рту. У Эгги широко распахнуты глаза. Думаю, у меня тоже.

Слышится рев мотора. Несколько фигур бросаются прочь, но две остаются. Я встаю и выглядываю на улицу сквозь разбитое окно. Дункан. Он не вооружен.

— Ты арестован, Кольм, — объявляет он. — И вся твоя шайка тоже. Садитесь в пикап.

— Да пошел ты, гребаный предатель! Заделался защитником окружающей среды? — орет Кольм и с разбегу набрасывается на него, несмотря на свою палку и сломанную ногу, и мне кажется, что он в состоянии какого-то психоза, потому что ведет себя совершенно неадекватно. Я оседаю на пол, не желая видеть, что будет дальше, и мы с сестрой обнимаемся, и я чувствую, что с меня довольно, — насилия, которое я повидала, хватит на тысячу жизней.

Кто-то открывает дверь и входит в дом, это Дункан, но я не могу понять, как он попал внутрь, пока не замечаю, что на двери стекло тоже разбито, а значит, он смог дотянуться до замка изнутри. Только от этого мое сердце скачет еще быстрее, потому что теперь кто угодно может ворваться к нам.

Дункан видит нас, идет к нам. Я не знаю, что произошло на улице, но ему как-то удалось одолеть нападавших. Мое тело реагирует — оно боится его.

— Не надо! — кричу я, и он останавливается.

Я не понимаю причины страха, не могу объяснить его даже самой себе, но он, этот самый страх, здесь и ясно заявляет о себе, а я хочу прогнать его.

— Ты не пострадала?

— Просто уходи, Дункан, пожалуйста.

— Нужно поехать в больницу, чтобы тебя осмотрели, дорогая.

— Мы в порядке, ничего не случилось. Прошу тебя.

Я не могу выбросить из головы картину: как его кулак забивает Стюарта почти до смерти в свете уличного фонаря. Я представляю его той же ночью в лесу и хочу изгнать эти образы из своих мыслей, хочу прогнать его из моего личного пространства, из моей жизни.

Его глаза опускаются — и видят то, что я больше не могу скрывать, даже когда сижу, сгорбившись, на полу. Мой распухший живот. Он видит его, он все понимает и снова направляется к нам, и теперь я не просто чувствую отвращение, а в тревоге встаю на дыбы.

— Убирайся, — говорю я.

Дункан останавливается, ошеломленный.

— Извини.

Эгги встает между нами, защищая меня, и вытягивает руки, чтобы не подпустить его, и я думаю, здесь моя сестра, и, поскольку он тоже смотрит на нее, я также думаю, слава богу, что она реальна, она жива, я не чокнутая.

— Пожалуйста, не бойся меня, — говорит Дункан. — Вы обе не бойтесь. Я пришел помочь. Я с ними разобрался, слышите? Эти мерзавцы заперты в пикапе. Они вам ничего не сделают, они просто пытались вас напугать.

Вот же гниды, им это удалось.

Его взгляд все время возвращается к моему животу.

— Это…

— Уходи, Дункан! — кричу я.

Я стою неподвижно, только самое мое ядро трепещет. Я жду, будет ли он снова приближаться ко мне. Успею ли я дотянуться до ножа?

Неимоверный ужас на его лице почти колеблет мою уверенность, что он представляет угрозу.

— Все хорошо, я ухожу, — говорит Дункан, — ты в безопасности, — и потом он действительно уходит.

Мы с Эгги бросаемся обниматься. Предельное ожесточение выражается во всем ее облике. Я ощущаю его более отчетливо, чем за все последние годы.

Она отстраняется и показывает знаками: «Это он отец?»

Я киваю.

«Не пускай его больше».

Я встречаюсь с сестрой глазами. Я думала, что ее страх продиктован сумасшествием, но нет ничего ненормального в том, чтобы учиться на своем опыте. Ее бдительность, может быть, самая здравая вещь в нашей жизни.

— Не пущу, — обещаю я.

Позже я узнаю, что в мешке, с помощью которого разбили наше окно, лежали останки Номера Четырнадцать.