Когда-то там были волки

Я качаю головой и продолжаю скрести стены.

Эван понижает голос:

— Думаю, в твоем положении не стоит этого делать.

Я замираю.

— Что?

— Больше никто не знает. Просто у меня три сестры и целая куча племянниц и племянников.

Не то чтобы я держу это в большом секрете, просто изо всех сил пытаюсь не думать об этом, а значит, и не говорить. Поэтому никто, кроме миссис Дойл — а теперь еще и Эвана, — не догадывается.

Я отдаю ему губку и молча вхожу в коттедж. На мгновение я останавливаюсь, положив руку на плотную выпуклость живота. Внутри целая вселенная.

Когда стены отмывают, насколько возможно, я отправляю Эвана и Нильса в лес искать стаи и скачивать последние данные с джипиэс-ошейников. Нужно узнать, который из волков убил корову. Стая Танар занята охотой на пятнистого оленя с огромными рогами очень далеко от фермы Шеймуса и Клэр. Сомневаюсь, что это были они. Стая Гленши находится ближе всех к пустоши, но, пока волчата молодые, в полном составе держится около логова и, скорее всего, останется там еще на несколько месяцев. Нужно придумать, как надеть на детенышей ошейники. Сведения с ошейника Номера Десять показывают, что она осталась со стаей, чего я не ожидала. Я могла бы поспорить на деньги, что корову уложила именно она. Тем временем стая Абернети счастливо укрывается в своем лесу, расположенном на севере. То есть загадка так и не получает объяснения.

Следующее нападение гораздо хуже, чем первое.

Приближается Хеллоуин. Улицы увешаны гирляндами в виде цепочек и паутины. Фонари из тыкв с вырезанными гротескными гримасами стоят на крыльцах и углах домов. Бесовские фигуры пялятся из окон, и костлявые руки высовываются из-под земли. Шотландцы любят свои легенды о чудовищах и наслаждаются кошмарами и страшилками.

Я еду по городу и останавливаюсь около толпы людей на дороге. Моя первая мысль: это уличная вечеринка. Но когда они расступаются, пропуская меня, я замечаю что-то висящее на знаке с названием города, и это не похоже на другие побрякушки, украшающие улицы к празднику. Какое-то серое пятно. Высунутый язык. В животе у меня все ухает вниз.

Отрубленная голова старого Номера Четырнадцать, серого волка, пережившего всевозможные перипетии и приведшего свою семью из загона в безопасное место, висит в петле; все четыре лапы отрублены и прилажены на стрелки, указывающие направление.

Я перестаю быть женщиной, человеком, животным, чем бы я ни была. Я превращаюсь в ярость, одетую плотью.

Вечером с полей приходят голодные духи, ища убежища от приближающейся зимы. Угости их едой и позволь погреться, чтобы умиротворить их жажду мщения. Тонка граница между этим миром и тем светом. Таковы поверья, лежащие в основе Самхей-на, гэльского праздника урожая, знаменующего собой начало темного времени года, наступление холодов. В сумерках в поле за городом зажигается огромный костер. Жители со всего Кернгормса съезжаются сюда, одетые в жутковатые костюмы. Раньше они убивали корову; я почти чую в воздухе запах крови, оставшийся от этого примитивного языческого обычая. Я брожу между ряженых тел, обуреваемая собственным голодом.

Оказывается, что монстр, которого я ищу, безмозглый баран. Он сохранил труп Номера Четырнадцать, вероятно, чтобы нелегально продать шкуру или в качестве трофея, не догадавшись снять с волка радиоошейник. Очевидно, он его разорвал или опустил в воду и счел, что этого достаточно. Но такие ошейники почти невозможно вывести из строя, и потому джипиэс продолжает подавать на наши приборы код смерти. Так я и нашла преступника.

Его зовут Кольм Макклеллан. Тридцать один год, разведен, имеет двоих детей, которые с ним не живут. Он даже не фермер — но ему доставляет удовольствие охота. Я слежу за ним сегодня от самого его дома и вижу, как он ведет детей на праздник, угощает их конфетами и позволяет побегать вокруг потрескивающего огня.

На нем маска в виде волка.

Есть много способов убить человека. Например, незаметно толкнуть его в костер.

Кто-то задевает меня в толпе. Меня берут за руку, отвлекая от кровожадных мыслей. Я перевожу глаза с Кольма на скрытое тенью лицо Дункана.

— У тебя все хорошо? — спрашивает он меня.

Я пытаюсь пройти мимо него, но он меня останавливает.

— Инти. Мне жаль, что так случилось.

Я смотрю ему в лицо.

— Правда? Я думала, ты, так же как все они, хочешь, чтобы волков здесь не было.

— Не говори так. Ты же знаешь, что я изменился. Ты изменила меня. Я не сразу это понял, но теперь не сомневаюсь.

— В чем ты не сомневаешься?

— В том, что ты пришла сюда с добром.

Подобное заявление заставляет меня остановиться.

— Что же тебя в этом убедило?

— Ты, — говорит он.

Дункан отпускает мою руку, но только чтобы провести пальцем по лицу. Я трепещу; он знает, что я это чувствую. Кончик его пальца пробегает, вызывая лихорадку, от моего лба по щеке к губам. Это не похоже на обман, в отличие от пространства между нашими телами, потому что у нас общие кожа, мышцы, кости и нервные окончания. Я так легко могу потерять голову; волна чувств вот-вот накроет меня. На долю секунды кроме него ничего не существует, он весь мир, и малышка внутри меня — вселенная для нас обоих, но много лет назад я уже посвятила себя другой вселенной, той, где есть только моя сестра и я, и не знаю, как переживу это. Думаю, Дункан видит во мне то, чего на самом деле нет.

— Ты выяснил, кто это сделал? спрашиваю я.

— Еще нет. Но выясню. — Дункан наклоняется ближе к моему лицу. Я его достану.

Нет, не достанет. Потому что я его опережу.

Кольм завозит детей к их матери и направляется домой. Я еду за ним на некотором расстоянии. Он живет на краю города. У него есть большой ангар на заднем дворе, но он ставит машину на подъездной дорожке и идет в дом.

У меня с собой ломик. Я купила его в хозтоварах.

В темноте я направляюсь к машине Макклеллана и разбиваю ломом ветровое стекло. Опускаю его, нанося удары снова и снова. Потом крушу стекла дверец, одно за другим, и заднее тоже. Хозяин выскакивает на улицу. Кричит на меня. Пока он обзывает меня всеми возможными грязными словами, я замахиваюсь на его ногу и чувствую, как трещит калено. Кольм орет от боли, я ору от боли. Я чуть не падаю, в глазах вспыхивает фонтан искр. Но я дышу, опираюсь на лом и, когда мука заканчивается, ощущаю себя другим человеком. Я осознаю, что сделала, и испытываю кайф, головокружительный, шокирующий. Я могу продолжить, но вместо этого иду мимо Кольма на задний двор. С помощью лома открываю плохо закрытый ангар, но не нахожу внутри останков Номера Четырнадцать, только его радиоошейник, выброшенный в ведро с мусором.

Я звоню Дункану.

— Записывай адрес. И фамилию.

— Инти, надеюсь, что ты не…

Я говорю ему, куда ехать, и отключаюсь, потом стираю отпечатки пальцев с лома — зачем, не знаю, — бросаю его на пол, он со звоном падает, и я уезжаю.

— Сучка! — кричит Кольм.

В зеркало я вижу, как он распластался во дворе и становится все меньше и меньше.

Дома я беру из шкафа бутылку вина и выхожу с ней в загон для выгула лошадей. Делаю несколько глотков и ложусь спиной на холодную траву, глядя на гигантскую луну над головой. Небо такое чистое, такое беспредельное, что я падаю в него.

Слезы затекают мне в волосы.

Шаги по траве, кто-то опускается рядом со мной. Сестра берет у меня из рук бутылку и пьет, потом ставит ее так, чтобы я не дотянулась, и тоже ложится в темноте.

Наши пальцы переплетаются. Где-то рядом слышен тихий храп приближающейся лошади.

— Как ты думаешь, — спрашиваю я, — человек властен над самим собой?

Она не убирает руку, чтобы ответить, а продолжает держать мою.

— Кажется, большая часть меня осталась в отцовском лесу. А сейчас я полностью состою из того, что ненавижу.

Я закрываю глаза, волосы влажнеют от слез, и теперь я вся из соли.

Рука Эгги быстро двигается. «Нет, — показывает она и повторяет: — Нет».

Я поворачиваюсь к ней, скручиваясь в клубок. Яд вытекает из меня, так я не плакала с тех самых пор, потому что не имела права, ведь это моя сестра пострадала, а даже она не могла плакать.

Эгги обнимает меня, она обнимает меня так крепко, прижавшись губами к моему виску, и целует снова и снова, и когда кончики ее пальцев отстукивают ритм по моему позвоночнику, я возвращаюсь в наши маленькие тела в отцовском сарае, когда она вернула меня к жизни самый первый раз, как возвращает сейчас.