Когда уходит земной полубог

— Граф Зинцендорф и принц Евгений схожи в своих мнениях с вами, что прямые интересы империи прежде всего. А вот вице-канцлер Шенборн — сплошное лукавство!

Толстой хорошо знал, что между вице-канцлером и вице-роем давно уже пробежала чёрная кошка, и не ошибся в своём расчёте: Даун взорвался как бочка с порохом!

— Этот интриган Шенборн всегда лезет туда, куда никто не просит! Ни разу за всю свою жизнь не держал в руках шпагу, а хочет втянуть нас в войну с таким могущественным государем, как царь Пётр! Он словно и не слышал никогда о виктории царя под Полтавой! Но мыто, военные, доннер-веттер, все знаем об этой битве. Недаром принц Евгений, первый полководец империи, хочет разрешить дело царевича полюбовно!

Принц Евгений Савойский был для генерала Дауна не только военным министром, но и живым символом армии Габсбургов.

— Того же мнения и граф Зинцендорф! А ведь он — канцлер империи, в то время как Шенборн — лишь его помощник! — тонко улыбаясь, заметил Толстой.

— Скверный помощник! — сердито буркнул вице-рой.

Пётр Андреевич развёл руками, безмолвно соглашаясь с рассердившимся генералом. А затем, как бы взбодрясь, продолжал свою мысль:

— Не кто иной, как сам ваш канцлер, позволил мне и капитану Румянцеву прибыть в Неаполь и уговорить царевича полюбовно отдаться на милость и прощение отца! Истинно, генерал, ваш канцлер мыслит по-государственному... Он обещал мне обязательно переговорить с императором на предмет выдачи нам царевича. Не пришло ли вам о том письмо от его величества? — спросил Толстой напрямую.

Но генерал Даун отрицательно покачал головой: из Вены не было пока никакого приказа императора. Зато во всём прочем вице-рой готов был оказать Толстому всевозможные услуги. Он согласился даже предоставить для повторной встречи Толстого с царевичем королевский дворец в Неаполе.

— Поскольку ваш царевич — лицо беглое, я прямого разговора с ним не веду, а все дела решаю через своего секретаря Вейнгардта. Вот он и посодействует вашей новой беседе с царевичем! — любезно разъяснил вице-рой и вызвал своего секретаря.

Явился аккуратненький и бледненький немчик, в маленьком паричке и тёмном платье. Он удивительно походил на своего прямого венского начальника господина Кейля и в любом случае был столь же ловок и обходителен в манерах. Толстой распознавал таких чиновничков с полуслова и сразу определял им цену. Этого он, зная его влияние на царевича, оценил в полтораста золотых и сразу легко и просто договорился о встрече. Тем же вечером Пётр Андреевич пил превосходное кьянти во дворцовом флигеле, где проживал секретарь.

— Так, значит, секретарь Кейль ваш-старый знакомец по Вене? — в какой уже раз переспрашивал осторожный Вейнгардт.

— Более того, господин докладчик Тайной канцелярии — мой прямой друг и обещал мне, что вы окажете мне полную поддержку. Само собой, за хороший бакшиш! — Пётр Андреевич плутовски улыбнулся Вейнгардту. Само слово «бакшиш» вызвало у него сладкие воспоминания о Стамбуле, где бакшиш от Толстого брал сам великий визирь. А тут какая-то канцелярская крыса... конечно, возьмёт! И не ошибся, господину Вейнгардту тоже было знакомо это сладкое слово «бакшиш»!

Прежде чем приступить к отнюдь не монашеской трапезе, царский посланец преподнёс секретарю небольшой презент: два бочонка с красной и чёрной икрой, доставленных из Архангельска купеческим домом Гваскони. А неаполитанскую серенаду для господина Вейнгардта сыграли сто шестьдесят золотых червонцев, высыпанных Толстым из заветного мешочка прямо на украшенный цветами пышный стол.

— Государь обещал ещё столько же в случае успеха нашего общего предприятия! — Толстой был сама любезность.: — Сумейте только убедить царевича, что ему нечего надеяться на помощь цесаря, и отставьте от него девку Ефросинью. Вижу, он и паса без оной быть не может! — Пётр Андреевич весело рассмеялся.

— Сделаю всё, что могу, ради такого нежданного гостя! — очень серьёзно пообещал аккуратный австриец.

И скоро оказалось, что сделать он может немало. Пользуясь тем, что все связи царевича с вице-роем шли через него, Вейнгардт на другой же день ловко намекнул Алексею, что цесарь ему сейчас ничем не может помочь, потому и допустил московитов в Неаполь. В любом случае воевать с великим Петром из-за царевича империя не будет.

— Но ведь граф Шенборн обещал мне поддержку и защиту! — Возбуждённый царевич забегал по мрачной парадной зале замка, где, несмотря на то что в саду ещё царило бабье лето, было сыро и холодно, как в погребе.

— Граф Шенборн, при всём моём почтении к нему, — только винтик в государственной машине империи. Направляет же общее движение только сам император! — вслух заявил Вейнгардт, а про себя подумал: «И мы, чиновники! Я и господин Кейль!»

— Но ведь цесарь — мой свояк, императрица — моя прямая родственница, сестра моей покойной Софьи-Шарлотты! — От бессонных ночей (а после приезда Толстого царевич почти не спал) глаза у Алексея были красные и слезились. Чтобы хоть как-то заснуть, царевич каждый вечер глушил водку, благо, стараниями Румянцева, целая бочка зелёного змия была доставлена знакомцу повару в замок. Вот и сейчас, поутру, от царевича несло таким перегаром, что чистоплюй Вейнгардт поспешил достать надушенный платочек с вышитой монограммой и прикрыл свой породистый нос. Ему удалось звонко чихнуть, и все раздражающие запахи отлетели вместе с тем чихом. Вейнгардт повеселел и бодро согласился с царевичем: никто и не возражает, что император и его жена царевичу свойственники, но, с другой стороны, без разрешения того же цесаря Толстой и этот силач капитан навряд ли посмели бы так открыто явиться в Неаполь.

Алексей пожал плечами, возражать на сей довод невозможно — и Толстой, и его компаньон прибыли с явного разрешения императорской Вены. И это больше всего угнетало царевича.

Но тем не менее и на втором свидании с Толстым, имевшем место во дворце вице-роя, Алексей держался твёрдо и наотрез отказался вернуться к отцу.

«Сколько можем видеть, — в отчаянии сообщал Толстой царю, — многими разговорами с нами только время продолжает, а ехать к вашему величеству не хочет, и не чаем, чтоб без крайнего принуждения поехал».

Такое «принуждение» можно было оказать только через Вену, и Толстой о том откровенно передал резиденту в австрийской столице Абраму Веселовскому: «Мои дела в великом находятся затруднении: ежели не откажется наше дитя от протекции, под которой живёт, никогда не помыслит ехать. Того ради надлежит вашей милости там на всех местах трудиться, чтоб ему явно показали, что его оружием защищать не будут, ведь он в том всё своё упование полагает».

И Абрам Веселовский «трудился», забыв обо всех своих прежних конфиденциях с графом Шенборном. Теперь он выполнял только царскую волю. Веселовский скоро нашёл, что не только Кейль, но и канцлер граф Зинцендорф к подарочкам охотлив. Но ещё боле повезло резиденту, что влиятельнейшее лицо в правящих имперских кругах, глава гофкригстрата и первая шпага империи Евгений Савойский, без всяких взяток и подкупов сказал своё веское слово. Как государственный муж принц, само собой, исходил из интересов империи и сумел убедить Карла VI, что, в то время когда война с турками ещё не окончена, а с Испанией вот-вот объявится, вступать в баталии с могущественным царём чистое безумие.

— У русских в одном Мекленбурге двадцать тысяч войска да столько же в Польше. Ничто не мешает им занять тотчас же нашу Силезию, а оттуда до Вены всего несколько солдатских переходов, — разъяснил знаменитый полководец императору. — И заметьте, ваше величество, они пойдут через славянские земли, Моравию и Чехию, и вся славянская чернь будет на стороне русских. Нам в таком случае ничего не останется, как уйти с Балкан, оставив туркам недавно отвоёванный Белград.

Отдавать Белград ни император, ни его покоритель принц Евгений, само собой, не хотели и потому решили единодушно: Карл VI лично напишет письмо вице-рою Дауну, дабы тот предложил царевичу самые сильные доводы, чтобы вернуть его в Россию. В крайнем случае Даун мог даже пригрозить Алексею высылкой из имперских владений Габсбургов.