Когда я вгляделся в твои черты

Харуми была в растерянности и неловкости. Бруно же принял весть о потенциальном богатом женихе с небывалым энтузиазмом. Будто собираясь на ярмарку продать подороже ездовую клячу, он выплясывал перед Дементьевым замысловатые танцы лизоблюдства. Даже к выпивке не прикасался уже два месяца, лишь бы жирная рыба не сбрыкнулась с крючка из-за его неосторожности. Микаса испытывала омерзение к отчиму сильнее, чем когда-либо прежде, и каждый день была готова к тому, что вот сейчас он сорвётся.

И он сорвался. Сразу, как богатый жених улетел по делам.

— Мика, сходи за пивком, — онемевшим языком промямлил Бруно.

— Я упала, нога болит. Попроси маму… пожалуйста, — мягко добавила она, боясь навлечь на себя пьяный гнев.

— Чё ты выдумываешь, сучка! — рявкнул отчим. — Мы с матерью для тебя всё, а ты даже сраное пиво принести не можешь. Только подставлять щёлку взрослым мужикам горазда. — Он двинулся с крыльца, шатаясь из стороны в сторону. — Я тебя сейчас научу уважать родителей!

— Что ты сказал, мразь? — с обманчивым спокойствием произнёс Эрен, и его голос надломился.

Он обступил Микасу, выставив перед ней руку привычным оберегающим жестом, и свирепо уставился на Бруно.

— Отойди, ебучий щенок! Не то вломлю так, что в этот раз не поднимешься!

— Закрой свой поганый рот! — истошно закричал Эрен и налетел на отчима, повалив того на земь.

Вопя, как дикий зверь, он принялся наносить удар за ударом по челюсти не успевшего опомниться Бруно.

— Подонок! Мразь! Изувечу! Убью! — до хрипа надрывался Эрен, не чувствуя, как саднят раны на обагрившихся пальцах. — Ещё хоть раз к ней притронешься, хоть раз выдохнешь в её сторону, я тебя разорву!

Микаса не могла пошевелиться от пронзившего всё тело морозного ужаса. Она просто стояла и смотрела, как алые бисерины окропляли обезображенное гневом лицо Эрена, как напуганным червём под ним извивался Бруно, кошмарно скуля.

— Не смей уворачиваться! Не смей вставать!

Физиономия Бруно превращалась в окровавленное распухшее месиво. Безжалостные кулаки продолжали лупить раскуроченную плоть.

— Эрен, хватит! — вскрикнула Микаса, сбросив оцепенение, и прильнула к его спине, крепко обвив руками окаменевшую грудь. — Прекрати! Умоляю…

Занесённый над скулой жалко хрипящего Бруно кулак замер, с костяшек капнула густая тёмная кровь. Эрен жадно глотал воздух, трясясь от ярости, и постепенно успокаивался. Поднявшись, он покачнулся и как будто даже удивлённо взглянул на еле живого противника. В изумруде радужки блеснул зловещий фосфорический свет. Микаса уже видела его однажды. Ей было страшно приблизиться.

Лицо Эрена вдруг переменилось, и с глубины зрачков поднялись растерянность и боль. Он стыдливо повесил голову, и Микаса увидела того поверженного безрассудного мальчика, с чьих губ вытирала кровь, пока грязные ночные улицы пели им двоим колыбельную. В несколько шагов достигнув Эрена, Микаса прикоснулась указательным пальцем к его подбородку и легонько приподняла. Уставилась в тёмно-зелёные колодцы, в непроглядную бездну тоски.

«Печальный и прекрасный. Совсем как в тот далёкий вечер, когда он подарил мне свой шарф».

По-хозяйски достала из его карманов пачку сигарет и зажигалку, вложила в рот Эрена одну штуку и поднесла трепещущий огонёк. Над их головами взвились густые клубки дыма. Сухие листья жалобно скреблись по земле и сбивали друг друга.

Праздновать Рождество с семьёй Микаса не желала. Куда уютнее было провести вечер в компании Армина. Они сидели у него дома в одинаковых пижамах с оленями и снежинками, щёлкая на ютубе праздничные кинообзоры. Обложившись закусками и поставив рядом с кроватью графин глинтвейна, друзья предавались смеху и праздным разговорам.

– Слушай, Арми, ты не знаешь, почему Эрен уехал?

– заговорила вдруг Микаса.

– А я уж было подумал, что ты не станешь спрашивать. Особенно в эту ночь.

– Он себя так странно ведёт с тех пор, как мы поссорились, и мне всё чаще приходит в голову, что дело не в разбитом сердце. Или не только в нём. Не знаю… Просто уехать на новогодние каникулы по волонтёрской программе помощи бедному африканскому населению - не безумная прихоть юного идеалиста, а результат каких-то немыслимо сильных переживаний, о которых он никогда прежде не говорил.

Армин резко выдохнул, прижался спиной к стене и обхватил обеими руками колени.

– Ты не представляешь, как же мне хочется вас обоих послать на хер, когда вы начинаете спрашивать друг о друге…

– Он тоже спрашивает обо мне?

– Разумеется, дурёха!
– Армин печально хмыкнул.
– Только и думаю о том, какого чёрта вы сами не зададите друг другу эти вопросы, ведь очевидно, что скучаете и всё такое. Ты можешь набрать ему. Или сообщение настрочить: это несложно, поверь.

– Я больше не могу ему написать. Не могу с ним дружить. Не могу его… - Она умолкла и стиснула зубы.

– Извини, конечно, но это какая-то тупая ебанина! И я ещё молчу о том, что не понимаю, как ты вообще спуталась с тем типом да ещё и замуж за него собралась выскочить. Выскочить - не выйти. Знаю, у тебя в семье полная жопа, но это уже слишком.

– Я не могу всего объяснить.

– Говоришь прямо как Эрен.
– Налив себе глинтвейна, Армин сделал несколько больших согревающих глотков.
– Насчёт него: я ещё мог объяснить банальным любопытством его внезапный интерес к истории Холокоста?{?}[Истребление нацистской Германией во время Второй мировой войны еврейского народа.] и геноцида в Руанде?{?}[Массовая резня в Руанде, произошедшая в 1994-м году, в результате которой представители племени хуту истребили по разным оценкам от 800 тысяч до 1 миллиона человек из племени тутси.], а потом, буквально за несколько дней до его отъезда, у нас состоялся весьма странный разговор.

Микаса внимательно посмотрела на своего друга и вопросительно сощурилась.

Армин запомнил до мелочей содержание той беседы, она въелась ему под кожу, словно отрава, и вызывала приступы бессонницы. Тем вечером они впервые за последние месяцы говорили открыто и о Микасе, и о терзаниях Эрена.

– Видишь ли, дело не только в разбитых любовных надеждах, - признавался ему Йегер, - я бы даже сказал, дело не столько в них, сколько в моём отношении к миру. Ты удивишься, но у меня были очень жестокие… выводы обо всех людях, живущих на земле. Я рыдал и чувствовал бессилие. Гнев, несоизмеримый с моей ничтожной личностью. Всё думал, могу ли я победить ненависть. Где взять для этого силы? Даже пришёл к выводу, что решение проблемы нужно взвалить на себя одного. Чтобы никто другой не марал руки.

– Ты хоть осознаёшь, как это крипово звучит? К тому же я не особо понимаю, о чём именно речь. Ну, типа, я тоже переживаю из-за расизма, из-за того, что люди навоеваться друг с другом не могут и вообще создали хрень вроде ядерки. Но у меня неприятное ощущение, что ты несколько о другом.

— Понимаешь, когда-то я был убеждён, и это не метафора, что единственный способ исцелить мир от ненависти и жестокости — это истребить всё человечество. За боль и разочарования. Я бы покончил со всем собственными руками.