Когда загорится свет

— Эй, это что за пострел здесь вертится?

— Мальчонка, — неубедительно объяснил усатый солдат.

— Что за мальчонка, откуда?

Алексей молчал, боясь, что его отправят домой.

— Будешь ты говорить или нет?

У прапорщика были маленькие, бесцветные глаза, пронзительно холодные. Алексей съежился в ожидании удара. И удар обрушился.

— Шпиона подослали, он тут шатается по окопам, а эти дураки…

Удар был такой, что Алексей некоторое время не слышал на одно ухо. Его потащили в какой-то хлев, где он два дня сидел без воды и без хлеба, потом снова вывели, снова били и, наконец, решили отправить домой. Подвода немилосердно трясла, солдат с винтовкой сурово покрикивал на него, подозревая, что маленький узник попытается бежать, что подтвердило бы подозрения прапорщика. Реквизированная худая кляча едва вытаскивала ноги из грязи. Алексей сидел с опухшим, окровавленным лицом и бессмысленно смотрел в пространство. Теперь ему уже было все равно. Отцовский ремень и сравнить нельзя было с кулаком того человека с бесцветными глазами. Алексей нащупал языком шатавшийся зуб, и губы его искривились от сдерживаемого плача. Он чувствовал себя глубоко обиженным, несчастным, одиноким. Вдобавок его кольнула мысль, что солдаты отняли у него перочинный ножик отца.

Но дома его приняли совершенно иначе, чем он ожидал. Мать — обильными слезами, возгласами, волной нежности. Сестра Сонька — робкими, осторожными заботами. А отец — как ни в чем не бывало, словно ничего не случилось и сын, как обычно, вернулся из школы.

Несколько дней Алексей чувствовал себя очень неуверенно, угнетенный сознанием, что гроза должна разразиться и будет тем страшней, чем дольше собирается. Ожидание терзало его. Бывали минуты, когда ему хотелось подойти к стене, снять с гвоздя ремень и подать его отцу. Вот бей, только сейчас, немедленно.

Но проходили дни, а отец не упоминал о случившемся, не спросил даже о ножике. Алексей стал дышать свободно, и иногда ему казалось, что так и должно быть. Он чувствовал себя прямо-таки обиженным, когда после долгого отсутствия учителя снова начались занятия в школе и отец после обеда, как прежде, сказал: «Бери книжки и готовь уроки».

Теперь ему казалось, что «там» все было не так уж плохо. Алексей стал припоминать подробности, которые тогда словно прошли мимо него, а быть может, никогда и не существовали, и по секрету рассказывал их Васе и другим мальчикам. Здесь, в кругу своих товарищей, он получал полное удовлетворение. На него смотрели с восхищением, верили всем его выдумкам, которые рождались ежедневно, украшая, расцвечивая, покрывая чудесным блеском неудавшееся приключение.

Ложась спать по вечерам, Алексей придумывал продолжение истории своего побега, представляя ее себе так, как ему бы хотелось. Бой. Он пробирается на позиции врага и приносит важные сведения. «Нет, не сюда, нужно обойти лесок, идемте, я вас проведу, полковник». Алексей на мгновенье приостанавливается: да был ли там полковник? Ну, все равно, полковник говорит: «Ребята, вперед за этим маленьким героем, он нас поведет». И Алексей ведет. Они обходят позиции немцев, идут в атаку. Алексей впереди. Пуля пронзила ему грудь, но немецкие окопы уже захвачены. Тяжело раненный Алексей лежит на пригорке, перед ним проходят части с развернутыми знаменами. О, как прекрасно! Из груди течет струйка крови. Алексей зажимает ее левой рукой, правой салютуя знаменам. Подходит прапорщик с бесцветными глазами и становится на колени. «Прости меня, герой…» Всякий раз, как он доходит до этого места, у Алексея становится мокро в носу. Он великодушно опускает окровавленную руку на голову прапорщика: «Иди спокойно, я умираю, простив тебя».

Но, разумеется, он не умирает, в этом не было бы ни малейшего смысла. Его отправляют в госпиталь…

Или нет… Алексей приносит важные сведения. Вот он сидит с полковником за столом, заваленным картами. И вдруг полковник доверительно говорит: «Знаешь, мне что-то подозрителен этот прапорщик. Не займешься ли ты им?» И Алексей выслеживает прапорщика. Он ходит за ним, как тень, ползет за ним до немецких окопов. Крадет из немецкой ставки документы, подтверждающие предательство, приносит их. Уничтоженный, бледный, стоит прапорщик перед полковником.

— Откуда вы знаете? — шепчет он посиневшими губами, и полковник показывает на Алексея.

— Вот этот бесстрашный молодой патриот разоблачил тебя, подлый шпион!

И Алексей с презрением смотрит в бесцветные глаза, в которых теперь появляется неудержимый страх.

Алексею жаль засыпать, ему хочется без конца думать об этом. Но сон побеждает мечту. И продолжать ее можно только на другой день.

Но вот налетает вихрь, который уносит с собой создаваемую изо дня в день сказку. Теперь налицо действительность.

На станции гремят голоса, на перевернутой бочке стоит машинист и, колотя себя кулаками в грудь, произносит речь. Толпа отвечает ему одобрительным криком. На рынке толпа, лавки заперты, люди ходят и поют, на здании станции развевается красный флаг. Никому и в голову не приходит заглянуть в школу. Учитель уехал в город и больше не появляется. Алексей бегает, как ошалелый. Не все понимая, он нахватался упоительных слов: свобода, революция, права. Он ходит с толпой по местечку. Ветер треплет волосы на голове, радость распирает легкие. Там, на углу, — нет, нет, это невозможно, но все происходит именно так, — на углу, на сколоченной из досок трибуне стоит отец, он произносит речь. Снизу подымаются руки, и все кричат, и отец возвышается над толпой, прекрасный, сильный, и его голос раздается далеко, гремит по всему местечку, наполняет улицы. Алексей в восторге подкидывает вверх рваную шапку. Домой он забегает только поесть. Мать вздыхает и плачет, отца никогда нет, утюг остыл, недошитый костюм управляющего мельницей валяется в углу, рыжий Толя давно исчез.

На дребезжащем, как куча железного лома, грузовике появляются матросы. Самый главный из них, вылезая из машины, говорит Алексею:

— Эй, товарищ, достань-ка нам воды в радиатор. Совсем перегрелся мотор.

Мгновенье Алексей смотрит исподлобья, но это не шутка. Высокий матрос всерьез обращается к нему, как к взрослому, и с этого момента Алексей прилипает к обмотанному пулеметными лентами кудрявому Максиму, с интересом созерцает сине-зеленую татуировку на его руках, торопливо подает винтовку, бегает за ним, как собачонка, и Максим привыкает к мальчугану, который смотрит на него влюбленными глазами. По рельсам гремят поезда, полные солдат, на паровозах развеваются маленькие красные флажки. На конце балки, торчащей из крыши сарая, рядом со станцией, вешают шпика Слепцова, и Алексей присутствует при этом, ощущая радостную и жуткую дрожь. Он не возвращается домой даже на ночь, ездит с Максимом на грузовике по окрестностям, и, когда ветер хлещет в лицо и матросы поют новые, никогда не слышанные Алексеем песни, мальчик чувствует непередаваемый восторг и поднимающийся в груди, неописуемый захлестывающий вкус к жизни. Нет, это уже не таинственный запах листка мяты, и не упругость разгрызаемого зубами яблока, и не глупый побег на фронт — это, наконец, настоящая жизнь. И мать испуганными глазами смотрит на сына. Загорелый, оборванный, полный энергии, он лишь второпях забегает домой. Мальчик в это время растет, как на дрожжах, и его серые глаза сверкают лихорадочным огнем.

На станции трещат выстрелы, Максим пропал, отец тоже словно сквозь землю провалился, красные флаги исчезают. По мостовой стучит твердый, мерный шаг, и Алексей, бледнея, с ненавистью смотрит через приоткрытое окно на тех, других, которые пришли сюда.

Но потом снова слышатся выстрелы, и появляется отец, а вместе с ним Максим. Отец в кожаной куртке, на шапке у него красная звезда. Он участвует в похоронах старого Юдки и его бледного внука, которых «те» в первый же день своего прихода убили и кинули в канаву. Алексея охватывает гнев, любовь и ненависть, еще смутная, еще ни с чем не связанная. Одно чистое чувство, страстное и неудержимое.

Потом начинается. Те, эти, те, эти. Гремят выстрелы, и вечером никогда не известно, чья власть будет в местечке утром. Алексей знает: если напротив у торговца Скорынина окна открыты и его размалеванная дочка сидит у окна, то в местечке белые или петлюровцы. Если же ставни закрыты и дом словно вымер — значит, в городе свои — красные. Из местечка попеременно исчезают то отец и Максим, то Скорынин. Мать теряется среди всего этого, ходит с обвязанной мокрым платком головой, глаза ее распухают от слез, она ломает руки и не спит по ночам, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги мужа, которых не слышно уже неделю. Потом к матери приходит заплаканная Скорынина, также ничего не понимающая, что происходит. Они обе сидят и плачут, связанные этим странным и непонятным явлением, — присутствие в городке мужа одной из них неизбежно влечет за собой отсутствие другого.

Однажды белые вваливаются в дом. Их трое. Мать стоит бледная, вся вытянувшись. Алексей дрожит в углу комнаты. Но когда один из тех, выбритый, вылощенный, в кожаных перчатках, начинает орать на мать, Алексей придвигается ближе.

— Не знаю, — говорит мать тихо, но отчетливо.

Хлыст поднимается вверх. Но прежде чем он опускается, Алексей бросается между офицером и матерью, целясь головой в живот врага.

— Ах ты, щенок…

Жесткая рука хватает его за воротник. Обезумевший Алексей колотит кулаками, бьет головой, вырывается и вонзает зубы, чувствуя сквозь кожу перчатки мякоть руки. Пинок в живот валит его на землю. Но он еще борется — колотит руками, ногами в безумном бешенстве. Один за другим падают свистящие удары хлыста, и Алексей знает — это бьют его и мать. Не чувствуя боли, он теряет сознание.