Кока-гола компани

Роберт: Да не стал бы я, в конце концов, так вот таскаться по пятам говняных посредственностей, как я таскаюсь у тебя по пятам — в своем собственном доме. Во всяком случае, в свободное от работы время… хе хе хе (неуверенно смеется)… а я сейчас не при исполнении…

Симпель: Хе хе (что можно истолковать как примирительный смешок).

Роберт: …хотя, пожалуй, мне бы и хотелось быть при исполнении…

Симпель: Это как понимать?

Роберт (решается рискнуть): Мне кажется, ваш проект настолько любопытен, что мне бы очень хотелось создать из него повод. Из вашего проекта, значит…

Симпель: Какой такой повод?

Роберт: Ну… это… информационный повод… такой… сюжет…

В этот же момент подходит жена Роберта и зовет его за собой. Она говорит, что это серьезно, и Симпель по цвету ее лица видит, что она не придуривается. Она мертвенно бледна, и двигается она определенно более неуклюже и дергано, чем до того. Роберт пытается было вытянуть из нее, в чем дело, но она категорически отказывается. Он идет с ней. Симпелю страшно любопытно. Он никак не в состоянии уяснить, что такого ужасного могло случиться, если он сам в этом не задействован. Лониль один-одинешенек сидит все в той же комнате, он и мухи не обидел. «Если кто обвинит Лониля в плохом поведении сегодня, то уж я ему на хер выскажу все, что я о нем думаю», клянется Симпель. Он видит, как Роберт с женой выходят в прихожую и поднимаются по лестнице, ведущей на второй и третий этажи. Совсем скоро Роберт возвращается. Он быстро проходит прямо к Симпелю, берет его под локоток и с напряжением говорит:

— Симпель, пойдем со мной.

Симпель, ругнувшись, спрашивает, что еще к ебене матери такое. «Я же бля ничего не делал», говорит он, как если бы его задержала полиция. Проходя к прихожей, он видит, что место Каско пустует. «Хрен, что, Каско опять? Так?» говорит он. Роберт, не отвечая, тянет Симпеля за собой по лестнице. Ступени покрывает ковровая дорожка; поднимаются они беззвучно. В конце коридора на втором этаже одна из дверей приоткрыта. Роберт прикладывает указательный палец к губам, затем указывает на открытую дверь. Симпеля он подталкивает перед собой. Симпель, примолкнув, тихонько идет вперед, по пятам за ним следует Роберт. Подойдя к приоткрытой двери, Симпель осторожно наклоняется вперед, придержав дыхание. И вот что он видит: маму Султана, животом улегшуюся на какой-то рабочий столик, с задранной выше талии арабской юбкой, и Каско, который стоит на коленях, всем лицом погрузившись ей в попу, и дрочит. Оба обращены лицом вполоборота прочь от двери. Симпель поворачивается к работнику СМИ Роберту, который резво просунул свою голову в отверстие двери мимо него. Роберт поднимает миниатюрный компактный фотоаппарат и кивает с выражением смешанного с ужасом энтузиазма. Он подносит фотоаппарат к своему слегка вспотевшему лицу и наводит объектив. В момент, когда срабатывает вспышка, дверь с грохотом распахивается, Симпель получает удар коленом по затылку и пулей влетает в комнату. Это папа Султана Хассан почуял неладное и прет как носорог. Ворвавшись в комнату, он вбирает в себя всю картину и с воплем «БЛЯЯЯЯДУУУУН!» бросается на Каско. Ошеломленный Каско пытается уклониться и встать на ноги, натягивая в то же время штаны. Его наполовину опустившийся прибор, когда Хассан кидается к нему, чтобы врезать как следует, шлепается об ляжки. Первый удар мимо. В комнате мелькает вспышка Роберта. Симпель, придя в себя, кричит: «А НУ, ВСТАВАЙ, КАСКО!» и хватает Хассана за лацканы пиджака. Швы на пиджаке разъяренного араба трещат и рвутся, у Каско есть какая-то секунда, чтобы проскакать на другую сторону комнаты. Хассан поливает Симпеля руганью по-арабски и чувствительно бьет его по костяшкам пальцев. Мигает вспышка. «АААЙЙЙБЛЛЛЯЯЯЯДЬ ПАЛЬЦЫ МОИ», вопит Симпель. Каско, подтянув брюки повыше, устремляется к двери, а Хассан с воплем «КАКОЙ ПОЗОР!» поворачивается к жене и дает ей такой подзатыльник, что она врезается мордой об стол. Каско это видит, ему это явно кажется выходящим за все рамки, потому что он совершает скачок и, уцепив Хассана за шею согнутой в локте рукой, тянет его назад. Хассан, взмахнув руками, валится на спину. Вновь мелькает вспышка. На полу Симпель прижимает телом одну руку араба, Каско держит вторую и орет: «ВЫМЕТАЙСЯ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!» матери Султана. Она, пошатываясь, пробирается мимо троих мужиков к Роберту. Мелькание вспышки. Хасан, метаясь головой из стороны в сторону, все изрыгает арабские проклятия. Чтобы удержать плотного араба на полу, Каско и Симпелю приходится налегать на него изо всех сил. «НУ-КА ПРЕКРАТИ, СЛЫШИШЬ? ПРЕКРАТИ НЕМЕДЛЕННО! СЛЫШИШЬ ТЫ?» орет ему Симпель. «Я ВАС ВСЕХ УБИИИТЬ! ЯЯ ВАС ВСЕЕЕХ УБИИИИТЬ! УБИИИИТЬ ВСЕЕЕХ!» причитает Хассан. Каско видит, что Роберт запирает комнату, чтобы не пустить на место преступления толпой поднимающихся по лестнице родителей с детьми. Всем было слышно, когда 130-килограммовый Хассан бухнулся об пол на втором этаже. Симпель зовет Роберта, тот возвращается, и Симпель говорит ему, чтобы он с кем-нибудь еще из родителей придержал Хассана, пока они с Каско и Лонилем не уберутся. Роберт действует эффективно, несмотря на то, что Хассан обзывает их всех нацистами и угрожает убить. На выручку приходят отцы Коре, Ларса и Фредрика. Они сменяют Каско и Симпеля, отец Ларса садится ему на ноги. Симпелю с Каско с трудом удается протиснуться в дверь, потому что на нее наваливаются почти все присутствующие, так им хочется в комнату, посмотреть. «Да пропустите же, вуайеристы паршивые!», орет Симпель, и в ответ получает от одной из дамочек «…вы с вашим ребенком весь класс развратили!». Каско так до сих пор и держит брюки руками. В гостиной внизу сидит Лониль, надкусывая очередную сосиску. «Лониль! Мы уходим! Праздник кончился! Пошли!» вопит Симпель. Как ни странно, Лониль слушается, очевидно, он понял, что если остаться здесь, будет худо. «Дядя Каско поможет тебе обуться!» «Ты так думаешь?» самоуверенно отвечает Каско. «Затыкай, Каско, тебе еще предстоит держать ответ за сегодняшнее, помоги-ка Лонилю, или я тебе так врежу!» шипит Симпель. Каско застегивает брюки, нагибается и зашнуровывает Лонилю ботиночки. Спустившийся на первый этаж Роберт высовывает голову в прихожую и, подмигивая Симпелю, шепчет: «Поговорим потом!» «Ммм», говорит Симпель.

Выйдя на улицу, они довольно далеко продвигаются в полном молчании. Лониль в кои-то веки держит Симпеля за руку, Каско идет с другого боку от Лониля. Как-то он вдруг рассупонился, Каско, снег начинает рассасываться, и он думает главным образом о том, как бы опять стимульнуться. Он подумывает о том, не зайти ли ненадолго к Симпелю; у него же можно будет немного пошмыгать, нету сил сразу же тащиться домой. Он пытается определить, насколько зол Симпель. Когда временами им в спину дует едва заметный ветерок, он замечает, что от его лица несет вагинальным секретом. Мать Султана как бы надушила ему бороду. Под ногами всех троих похрупывает подмерзшая слякоть.

— Да уж, Каско, ты, едри тебя в качель, настоящий друг, что познается в беде, внезапно говорит Симпель.

— Да?.. или… как это? По голосу Симпеля Каско слышит, что он не так уж и зол.

— А вот так, я тебя на рождественский праздник не совсем уж для того звал, чтобы ты затрахал всех присутствующих мамаш? Я вроде не выражал пожелания, чтобы ты этим там занялся, или не так? Так, так, паря. До чего же ты, блин, бываешь дурковатым. Ладно, радуйся, козел, повезло тебе, что мы так классно погутарили с хозяином, с мужиком, которому дом принадлежит, если бы не это, ну я к дьяволу даже не знаю, что бы я с тобой сделал. Дебил вонючий. Какого черта на тебя нашло, а? Ты че, снегом накумарился по самую маковку, что ли?

— А где снег? говорит Лониль.

— Ну, я ведь тоже волновался, ты же понимаешь, Симпель, я у Айзенманна разжился снегом, так, чуть-чуть, чтобы снять напряжение. Но честно, это только чтобы не сдрейфить пойти с тобой… ведь мне же тоже неловко было, когда в прошлом году так получилось…

— Да, ты уж проделал феноменальный труд, чтобы исправить впечатление, которое у них создалось от тебя… отлично сработано, Каско… ты просто семи пядей, должен я сказать. Трудно представить, какие такие ответные меры может насочинять этот чертов черножопый, блин, ты не мог по крайней мере выбрать бабу отстойного белого слабака? А? Нет, тебе было как бы просто необходимо лизать жопу жены арабского мафиози? Да? Еб твою мать, да с тобой на хрен опасно, ну просто на хуй опасно, вот так. На две минуты спустишь с тебя глаза, а ты уже и при деле. Ты, может, еще и снегу ей подсунул, так?

— А где снег? говорит Лониль.

— Ага… хехе… ну подсыпал ей щепоточку… прилично даже подсыпал, да… но и у нее к едрене фене нос не целка, так и запиши, она так трубу заправляла, будто у нас действительно Рождество…

— Ах вот как… ну вот, видишь, еще одно к дьяволу приятное предзнаменование. Супруга святейшего Арбааджи нельзя сказать, чтобы славилась как известная нюхачка снега, но ты кажется так это истолковал?

— Ну я как бы не особенно об этом думал, видишь ли…

— Нет… и это не такая к дьяволу большая неожиданность. Ты же уже даже и хуем своим не думаешь больше. Думал бы хуем, так ты, например, закрыл бы дверь в свое любовное гнездышко, хотя бы для того только, чтобы завершить случку, ан нет, тебе, видите ли, чтобы хватило времени и концентрации, чтобы трахаться как пожелаете, необходимо дверь распахнуть настежь, ну ты просто бесподобен, Каско, это уже каким надо быть виртуозом, исхитриться оказаться глупее собственного хуя, Каско, надеюсь, ты это осознаешь… во блин… дверь нараспашку, о чем ты только думал? А? Мне-то на это более или менее насрать, чтоб ты знал. Что касается нашего статуса в этом классе, так мы тут решительно занимаем самые нижние места. И наплевать, но все равно, ведь надо же было постараться еще испортить ситуацию, но ладно, наплевать, единственное, что, вероятно, и могло бы переплюнуть твою маленькую камерную постановочку, так это если бы мы замочили всю компашку, но если отвлечься от этого, то ты сделал худшее из того, что могло быть сделано в той обстановке, просто непостижимую гадость ты совершил, Каско, но и на это с высокой башни наплевать, я просто пытаюсь до тебя донести, насколько на хуй глупо было пытаться оградить тебя от себя самого, если ты способен отчебучить такую глупость в такой к блядям ситуации, я даже и подумать боюсь, на что ты способен, когда встанешь не с той ноги. Ты что ли слишком уж на хуй привык к вниманию публики, когда трахаешься, так, может быть? Не встает у тебя, что ли, если публики собралось меньше десятка? А? Хехе. Так, значит? А? Вот уж к богу в рай так оно и есть, похоже. Если перепихиваться, так уж пусть двери нараспашку… и двери обязательно нараспашку… ну как такое может втемяшиться. Хехе… ну же ты бля и дураком выглядел, когда сидел там и себя барал и… хехе… ты че, серьезно думаешь, что всем так уж до усеру интересно на каждом гребаном рождественском празднике смотреть, как ты полируешь свой болт? Хехе… Ты уж себя показал во всей красе на двух рождественских праздниках два года подряд, раскрыв полностью свой талант порнозвезды, вот это по мне так к ебене матери безусловный успех, молоток, Каско, 100 % попадание, два из двух возможных, ебля без перерыва. Для ЕБУНТа хорошо, конечно, что ты свой единственный талант принимаешь настолько всерьез. Надо же, даже и в свободное время репетируешь. Неплохо. Ну просто еб твою мать. Хехе. Ты на хрен такой дурак, что у меня даже настроение поднимается. Елки зеленые, я-то каким местом думал? Каким я местом думал, когда приглашал тебя, тебя, из всех тухляков в этом гребаном отстойном мире я ухитрился пригласить с собой на праздник рождества и окончания четверти к своему сыну тебя, да, умно, нечего сказать. Я иногда начинаю подозревать, что я сам дальше своего хезника не вижу, Каско, и вот один из поводов так думать как раз сегодня представился… чтоб мне треснуть, я, должно быть, на хуй уставился глубоко точно в собственную сраку, если сподобился позвать с собой тебя на этот хренов праздник рождества и окончания четверти, на который я и вообще-то побаивался идти, ты это знай бля, я поджал хвост как сучка, и тебе на хрен следовало скумекать малехо и остановить меня, когда я тебя с собой тянул, да уж, хорош ты друг, Каско, выручил в беде…

— Не, ты уж на хрен кончай это базарить… Я ж тебе сто к блядям раз говорил, что не надо меня брать с собой… говорит Каско.

— ЗАААТКНИИИСЬ! Ты-то уж помалкивай в варежку теперь, раскорячился, язык глубоко так воткнул в задницу мамаши Султана, и башка полнехонька снега…

— А где снег? говорит Лониль.

— …Да, снега… так что ты, козел, даже и позабудь вылезать со своими жалкими отстойными возражениями, Каско. Положи на них с прибором. Положи на них, это я тебе говорю… Забей… Еб, уж я сейчас почти было пришел в хорошее настроение, постарайся думать в следующий раз, когда тебе приспичит встрять с идиотским неподобающим возражением, Каско, у меня из-за тебя опять настроение испортилось.

— Ну даа, даа… говорит Каско пришибленно. — А можно, я к вам ненадолго поднимусь? Не знаю даже, неохота вот так сразу домой переться…

— Пожалуйста, если это тебе кажется таким заманчивым…

— Да не, просто неохота сразу домой тащиться, вот и все, а еще у меня немножко снега осталось, может, Мома-Айше захочется чуть-чуть?

— Да я-то откуда на хер знаю, спрашивай у нее…

Наша троица плетется к Жидписовой точке, как местные окрестили этот типовой дом. Был там некий вдохновленный Гропиусом градостроитель, как бы с широким видением перспективы, который счел, что некоторые кварталы в пригородах так до невозможности умно спроектированы, что сливки общества вот-вот вцепятся друг другу в глотки, чтобы им только позволили жить в типовых домах; результатом его так и не совершившей переворота в архитектуре мысли и является типовой дом, где живет Симпель с семьей, самого гнусного типа дом, на сооружение которого в одном из самых престижных районов города вышеупомянутый градостроитель жизнь положил, в слепой вере в свои представления о будущем симбиозе типового строительства и сливок общества. Поэтому, и только поэтому, Лониль ходит в свою школу, которая в принципе является школой для детей верхнего среднего и высшего классов. Дом этот — просто стыдоба, как ни посмотри; живущие в округе не любят тех, кто живет в нем, живущие в нем не любят живущих в округе, живущим в округе не нравится дом как таковой, живущим в доме тоже не нравится их дом как таковой, и уж, если на то пошло, живущие в доме и сами себе не нравятся; в общем и целом, те, кто вынужден жить в этом типовом доме, это либо отбросы общества, с кем общаться невозможно, и которые предпочли бы жить в каком-нибудь гомогенном микрорайоне на отшибе, если бы могли выбирать, либо это иммигранты среднего класса, которых никто и не пытается ни ассимилировать, ни интегрировать ни во что. Может статься, Симпель единственный, кто в определенной степени доволен, что живет в этом доме, но главным образом это из-за Жидписа и той помощи, которую он оказывает Симпелю в осуществлении его собственных проектов.

Когда они заходят в квартиру, Мома-Айша выказывает живейший интерес к тому, как прошел праздник. Она спрашивает Лониля, но не получает ответа. Прежде чем ей удается вытянуть что-либо из Симпеля и Каско, проходит немало времени. Первым раскалывается Каско, он изо всех сил старается представить эту историю посмешнее, но, пока он рассказывает, Мома-Айша только сидит и качает головой. Симпель, уже постаравшийся забыть всю эту историю, в глубине квартиры совершает отважные попытки уложить Лониля в постель. С чисткой зубов, надеванием пижамы, чтением сказочки на ночь ничего не выходит, но зато Каско еще и историю свою до конца не рассказал, а Лониль уже лежит в постельке — то есть, в своем углу, куда Симпель натащил и набросал всяких мягких шмоток — и уже одно это совсем неплохо. Каско завершает свой рассказ так, как, ему кажется, он должен бы иметь успех у Мома-Айши, но Мома-Айше, очевидно, не кажется таким уж забавным, что ему нужно пойти в ванную и смыть с бороды «слабый аромат арабской задницы». Однако она предпочитает промолчать и кивком соглашается на предложенный Каско снег, который он тут же и выкладывает в несколько неожиданной тишине, последовавшей за его рассказом. Симпель напрочь отказывается; смесь ксанакса и снега не кажется ему самой удачной комбинацией на свете — он остается посидеть в тишине и покурить сигареты Мома-Айши. Каско раскочегаривает телевизор, а Мома-Айша торопится на кухню жарить замбезики; это такие оладьи на молоке, которые наверняка пользуются успехом в какой-нибудь африканской стране. Остаток вечера проходит без каких-либо происшествий, они смотрят телек и едят замбезики; Мома-Айша и Каско едят без аппетита, но быстро, а Симпель ест их медленно.

ЧЕТВЕРГ, 17 ДЕКАБРЯ, 11.00

То есть на следующий день после праздника елки и окончания четверти, и за неделю до сочельника. Моника Б. Лексов уже два дня лежит в палате интенсивной терапии. Эпизод с татуировкой оказал на ее психику сильнейшее воздействие. Она гораздо больше обычного плачет, Берлиц с переменным успехом пытается соответствовать изменениям в ее настроении, более того, супруги в общем-то стараются совместно справиться с ситуацией, хотя Моника из тех, кто любит страдать, а Берлиц нельзя сказать, чтобы был преисполнен искренней симпатией к супруге.