Коко Шанель. Я сама — мода

Для Габриэль Рождество по многим причинам перестало быть праздником. Приближалась годовщина смерти Боя, и она словно заново переживала те чудовищные минуты, когда Этьен Бальсан сообщил ей, что Бой уже никогда не вернется. Она даже иногда жалела, что прогнала Стравинского — утонув в его любви, она могла бы забыть обо всем хоть на время. Друзья не могли заменить ей возлюбленного — как ни старались Мися и Хосе, и даже Этьен, пригласивший ее погостить в Руалье. Вместо того чтобы впустить Игоря в свою жизнь, она отправила подарки его жене и детям. И только потом узнала, что православные христиане празднуют Рождество не двадцать пятого декабря, а позже, в день Богоявления.

Тем временем покупательский пыл католиков и протестантов все больше набирал обороты, и цены на ароматы были высокими. Когда в понедельник после праздников Габриэль не спеша прогуливалась по парфюмерному отделу «Галери Лафайет», ее взгляду предстали пустые полки, которые еще совсем недавно буквально ломились от красивых коробочек с драгоценными флаконами внутри. Франсуа Коти, вероятно, досталась самая большая прибыль, но Поль Пуаре и братья Герлен, скорее всего, не сильно от него отставали. Габриэль досадовала, что другим с легкостью удавалось то, чего она добивалась так безуспешно. Она уже почти потеряла надежду отыскать формулу своей туалетной воды. Рукописи Екатерины и Марии Медичи обошлись ей в целых шесть тысяч франков, но оказались совершенно бесполезными. Специально нанятый историк обнаружил в них ровно столько, сколько химики Коти в носовом платке — то есть ничего, что могло бы ее порадовать. Мися в очередной раз оказалась права — надо было ее послушаться.

У дверей «Галери Лафайет» портье подозвал такси. До «Кафе де ля Пэ», где они с Мисей договорились встретиться, было всего пару шагов, но начинающийся дождь со снегом не располагал к прогулке.

В кафе на первом этаже «Гранд-отеля» было не так многолюдно, как обычно. Огромный зал с изящными колоннами и великолепными фресками всегда был битком набит посетителями, свободных столиков было не найти, а дополнительные стулья загромождали проходы, чрезвычайно осложняя работу официантов. Но сегодня тут было на удивление свободно, так что Габриэль сразу заметила подругу, хотя ту и загораживала кадка с пальмой. Мисина фетровая шляпка от Шанель была отличным опознавательным знаком.

— Ты сегодня рано, — констатировала Габриэль после традиционных приветственных поцелуев.

— А вот ты опоздала, — с улыбкой пожурила Мися. — Надеюсь, кофе, который я тебе заказала, еще не превратился в мороженое.

Габриэль со вздохом пожала плечами и опустилась на стул, услужливо пододвинутый официантом.

— Прости, в «Галери Лафайет» я забыла о времени, — призналась она и, взглянув на молодого человека за ее спиной протягивающего меню, добавила: — Спасибо, кофе у меня уже есть, больше пока ничего не нужно.

— Шампанского мы выпьем позже, — уверенно сказала Мися. — Нужно выпить за то, что Игорь Стравинский больше тебя не донимает, — продолжила она, когда официант удалился.

— Я не видела его с премьеры, — поспешно ответила Габриэль. Ей было не по себе — начало разговора ей не понравилось. С чего вдруг Мися завела речь о Стравинском?

После той вечеринки то и дело появлялись слухи о романе между ними, но Габриэль упорно их опровергала. С тех пор она не позволяла себе никаких опрометчивых поступков и надеялась, что суета праздничных дней пойдет на пользу если уж не ей самой, то хотя бы ее репутации. Парижане в эти дни настолько поглощены своей жизнью, что вряд ли обратят особое внимание на короткую, незначительную интрижку.

— Этот мужчина невыносим, — твердо заявила Мися. — Гений, бесспорно, но в жизни совершенно невыносим. Радуйся, что ты от него избавилась.

Габриэль задумчиво помешивала кофе, несмотря на то что в нем не было ни сахара, ни молока. Значит, подруга по-прежнему сгорает от любопытства.

— Стравинские по-прежнему живут в моем доме. — Она произнесла это так, будто говорила сама с собой. Затем, подняв голову, добавила: — Но если ты хочешь выпить за то, что он оставил меня в покое, — давай, я не против. Он действительно меня избегает. — Чего она сама никак не ожидала. — Ну что, ты довольна? — закончила она раздраженно.

Мися лишь отмахнулась.

— Коко, мы хотим, чтобы ты была счастлива. Поверь мне. Хосе даже пришлось поговорить с ним по душам ради тебя.

Габриэль в изумлении уставилась на подругу. Так значит, она начала весь этот разговор для того, чтобы посвятить ее в подробности, о которых она и понятия не имела?! Ну что ж, во всяком случае, она хотя бы узнает какие-то новости.

— Хосе пришлось сделать что?..

— Он объяснил Стравинскому, что Бой просил его — Хосе — заботиться о тебе. Это ведь так, ты согласна? Он чувствует свою ответственность, понимаешь? Мы оба чувствуем.

— Ну, конечно… — послушно пробормотала Габриэль.

Честно говоря, она не помнила, чтобы Бой хоть раз просил Серта о чем-то таком, но сердечность Хосе, безусловно, тронула ее. Хотя она почти не сомневалась, что это все идея Миси.

— Мой дорогой муж назвал Стравинского… — Мися замялась, затем смущенно улыбнулась и пояснила: — Ну в общем, он употребил одно грубое слово, которое не должны произносить дамы. — И, наклонившись к Габриэль, прошептала с плохо скрываемым восторгом: — Он назвал его говнюком!

— Ты хочешь сказать, что Хосе так сильно переживает за меня, что не придумал ничего лучше, как назвать Стравинского говнюком?..

Габриэль не знала — расхохотаться или разозлиться. Но голос ее дрогнул.

— Нет. Конечно, не поэтому. — Мися захихикала и снова откинулась на спинку стула. — Он назвал его так, потому что это правда. Наш с тобой друг как раз и есть самый настоящий… ну, в общем, ты поняла.

— А вам не кажется, что это уже перебор?

Мися саркастически усмехнулась.

— Я тебя умоляю! Он женатый человек. Отец четверых детей. И при этом повсюду трубит о том, что он тебя любит и хочет на тебе жениться. Страшно подумать, что будет с его больной женой, у нее ведь совершенно нет денег.

— Знаю.

Габриэль опустила глаза, чтобы скрыть от подруги, как взволновал ее этот разговор.

Мися была абсолютно права. И то, что Хосе Серт втайне от нее, оказывается, отстаивал ее интересы, не возмущало Габриэль. Что ее действительно раздражало, так это то, с какой страстью Мися и Хосе вмешивались в ее личную жизнь. Это так же утомительно, как и поклонение Стравинского — навязчиво и совершенно излишне. Правда ли Мися желала ей добра, пусть и таким странным способом — или в ней говорит ревность? Ревность к женщине, которая, как Мисе казалось, лишила ее очередного поклонника из круга Дягилева.

— Я не люблю Стравинского. И никогда не вышла бы за него замуж. Но спать с ним мне понравилось, — справедливости ради, она позволила себе произнести это вслух.

— Если бы этим все и ограничилось… — Мися вздохнула. — Судя по всему, он относится к вашей… к вашему роману гораздо серьезнее. Дягилев говорит, он просто помешался на тебе.

Странное чувство охватило Габриэль… То же самое она ощущала во время ежегодных модных показов, когда представляла новые коллекции избранной публике. Восхищение и признание — вот что было ее волшебным эликсиром. Французские королевы эпохи Возрождения жаждали мудрости и вечной красоты, для Габриэль же смысл существования заключался в вечном стремлении к успеху и одобрению — и в работе, и в личной жизни. Так было, еще когда она исполняла дурацкие песенки в кафешантане и впервые в жизни услышала аплодисменты зрителей. А позже именно поэтому бесстрашно взобралась в седло, желая доказать Этьену Бальсану, помешанному на лошадях, что она прекрасная наездница, а потому и подходящая спутница для него самого. Хотя ни то, ни другое не было правдой. Затем она стала модельером, и к ней пришел успех, а вместе с ним и восторг от осознания, что у нее настоящее чутье в этом деле. Но даже бурные овации ее почитателей меркли перед страстью гениального музыканта. И то, что он любил ее, Габриэль Шанель, сироту непонятного происхождения, так сильно, что ради нее был готов на что угодно, стало для нее чем-то вроде посвящения в рыцари.