Колчаковщина (сборник)
Шрифт:
— Бедный Расхожев!
Наталья Федоровна безумно обрадовалась, когда через жену Хлебникова узнала, что Димитрий на свободе и находится в надежном месте.
Через два дня после провала к ней пришла жена Ломова Елена Ивановна.
— Вы знаете… Иван Александрович арестован.
— Знаю.
— Я нигде его не найду. В тюрьме нет, на гауптвахте нет, в контрразведке нет. Я обращалась всюду. Председатель правления ездил к начальнику штаба, и в штабе не знают. Начальник сказал, что предписания об аресте не давал… Я не знаю, жив ли Иван Александрович…
Елена Ивановна остановилась
— Послушайте… Вы не знаете?.. Говорят, Иван Александрович у Гинкеля…
Наталья Федоровна задрожала. Она знала, что к Гинкелю, отвозили только тех, кого забирали атамановцы, и что от Гинкеля почти никто не выходил живым.
Жена Ломова упала на стул.
— Иван… Иван…
В сухих, тоскующих глазах не было облегчающих слез.
К Расхожеву пришли те же двое — капитан Тарасов и другой, пониже, туго стянутый по животу ремнем. Теперь с ними было два солдата. Один молча поставил два табурета у стены, возле двери. Офицеры сели. Расхожев видел, что собираются пробыть долго. Остался сидеть на полу, как и сидел, прислонясь спиной к стене. Что еще думают делать? Пристрелили бы и конец. Тарасов вынул портсигар, предложил толстому, потом взял папиросу себе, постукал мундштуком по крышке портсигара и закурил. Положил было портсигар к себе в карман, потом, как будто спохватившись, торопливо вынул обратно и протянул Расхожеву, спокойно и почти дружески сказал:
— Вы курите, товарищ? Не угодно ли?
Расхожев не ответил. Тарасов с усмешкой пожал плечами.
— Как вам угодно, товарищ.
Капитан пустил под потолок струйку дыма и, все еще не меняя спокойного дружелюбного тона, спросил:
— Ну, скажете вы нам свою настоящую фамилию?
Расхожев молчал.
— Не желаете отвечать. Хорошо. Ну-ка, ребята.
Тарасов кивнул головой солдатам. Те бросились на Расхожева, сорвали, с него пальто, связали ноги, скрутили руки над головой, обнажили спину и зад. В руках у солдат появились шомпола.
— Постойте-ка, ребята, — сказал Тарасов, закуривая новую папиросу, — приведите арестованного из соседнего номера.
Солдаты вышли и через несколько минут вернулись с Ломовым. Тарасов поднялся с табурета, подошел к Расхожеву, брезгливо тронул его в обнаженный зад кончиком сапога.
— Ну, скажете вы свою фамилию или нет, последний раз вас спрашиваю?
Расхожев лежал на обледенелом асфальтовом полу голым животом и ногами, сжимал в комочек посиневшее тело, стараясь сделать кожу менее проницаемой для холода, и молчал.
Капитан повернулся к Ломову.
— Может быть, вы назовете настоящую фамилию Расхожева.
— Я уже сказал вам, что не знаю.
— Ха, не знаете?! Хорошо. Ну-ка, ребята, сначала вот этого субчика.
Солдаты встали по обеим сторонам Расхожева, взмахнули шомполами. Тарасов отошел к табурету, сел и, взяв щепотью за обсосанный мундштук папиросы, поднял ее вверх, как дирижерскую палочку.
— Раз!
Тело Расхожева судорожно дернулось, сквозь крепко стиснутые зубы вырвался стон. Из рассеченной кожи брызнула кровь.
— Два! Три! Четыре!
Иван Александрович закрыл рукой глаза.
— Что вы делаете, безумцы!
Толстый офицер вдруг сорвался с места, подбежал к Ломову.
— Гляди, гляди, не закрывай глаза!
Схватил Ивана Александровича за руки,
оторвал их от лица.— Гляди, гляди!
Хрипел Ломову в лицо, брызгал слюной.
Как сквозь туман увидел Иван Александрович толстое красное лицо офицера, круглые с невероятно большими зрачками глаза, плотоядно оскаленный рот. В страхе отшатнулся к стене.
— Отойди от меня, отойди!
Опять, запрыгало перед Ломовым толстое красное лицо, круглые глаза и хищно оскаленный рот.
— Отойди, отойди!
Не сознавая, что делает, Иван Александрович поднял руку и наотмашь ударил офицера по лицу. Офицер оторопело ступил шаг назад и вдруг взвизгнул тихонько и жалобно, как маленький бездомный щенок, и выхватил шашку.
Тарасов бросился к нему, схватил за руки.
— Не троньте, поручик, не троньте! Мы с ним по-другому разделаемся.
Утром к Ивану Александровичу пришли два солдата с ломом и лопатами. У самой стены, против двери, продолбили асфальт. Выкопали яму в аршин глубины. Работали сосредоточенно и молча, поплевывая на руки, как будто выполняли простую поденную работу. Принесли со двора двухвершковую доску, опустили в яму, засыпали землей, плотно утоптали место вокруг. Один из солдат вышел и вскоре вернулся с пучком веревок. Подошел к Ивану Александровичу.
— Ну ты, вставай!
Ломов сидел у стены, прислонившись к ней головой и закрыв глаза. Было безразлично, что будут с ним делать. Смерть? Пусть смерть. Правда, жизнь не жалко было бы отдать с большей пользой, а тут так глупо, так глупо. Детишки, жена! Но детишки еще глупы, мать им сейчас нужнее, чем отец, и гибель его пройдет для них незаметной. А лишняя смерть будет занесена в счет насильникам.
Солдат ткнул Ивана Александровича ногой.
— Тебе говорят!
Ломов не шевелился. Подошел другой, схватили Ивана Александровича за шиворот, подняли, поставили к доске, прикрутили к ней веревками.
Ломов понял, что собираются делать что-то страшное.
— Послушайте, что вы делаете? Ведь люди же вы?
— Разговаривай еще!
Солдат замахнулся на Ивана Александровича веревкой, но, не ударив, опустил. Вошли Тарасов и толстый поручик. Тарасов подошел к Ломову, потрогал за конец доски, — не шатается ли, потянул веревки и одобрительно кивнул головой.
— Так, хорошо!
Остановился против Ивана Александровича, заложил руки за спину и хмуро глянул ему в лицо.
— Ну-с, так как же!..
Хотел говорить спокойно и даже придать своему голосу оттенок легкой насмешки, а в груди клокотала тяжелая холодная злоба против этого бледного связанного человека. Тарасов переждал немного, пересилил злобу свою и медленно, отчеканивая слова, все еще с легкой дрожью в голосе сказал:
— Ну-с, теперь вы нам расскажете, кого из большевиков вы знаете, кто ходил к Мурыгину, как фамилия Расхожева.
Иван Александрович, не отрываясь, смотрел на Тарасова.
— Послушайте, неужели вы будете пытать?
Тарасов рассмеялся.
— А вы думали, что мы с вами о большевицкой программе разговаривать будем?
Ломов в тоскливом недоумении опустил голову на грудь, глубоко вздохнул и подумал:
«Только бы хватило сил перетерпеть до конца».
Поднял голову и негромко сказал:
— Я уже говорил вам, что никого не знаю. Если кто и ходил к Мурыгину, то я этим не интересовался.