Кольцо графини Шереметевой

— Виноват, виноват я перед ней, Ваня... Твои-то сродники насели: объяви да объяви про невесту, а то, что Натальюшка моя в лихорадке, нипочём... А зверинец, зверинец-то к чему, Ваня?

— Ваше Величество, всё пустое! Звери и есть звери, что с них взять?.. Наплевать да и забыть сон сей!.. Скажите лучше, Пётр Алексеевич, какие ваши дела-заботы на завтрева? Ведь водосвятие...

Не без резона спрашивал о том Долгорукий: назавтра Шереметевы звали их вместе с государем после водосвятия.

— Завтра? — переспросил царь рассеянно. — Скоро Крещение... Помнишь, в Библии как про то написано? «И открылось небо, и Святой дух в виде голубя сошёл на Христа, и послышался голос Бога-Отца: «Сё сын мой возлюбленный, в нём моё благоволение»... К чему спрашиваешь? Не ведаешь разве, на водосвятие на Москве-реке гулянье, где царю место в такой день? Всеконечное дело — где народ, на реке, когда будут воду святить...

— А после, к вечеру куда путь держим? — не отстаёт Долгорукий, очень ему хочется зазвать государя к Шереметевым.

Но юный царь всё ещё во власти сновидения:

— Ваня, а ведь кота-то я видел... Усы у него так и топорщатся, сам сердитый и говорит человеческим голосом: «На тебя я, друг мой, надеюсь, а ты...» Ваня, ведь это Он! — Пётр поднял вверх палец. — Он спрашивал, исполняются ли его законы, а у нас законы только те, которые к веселию направлены, со тщанием исполняются. Велел он указы исполнять, к деловой жизни и учёности направленные, дьячкам приказывал учить латынь, прочие науки, а они?.. Нет, неладно живём мы, Ваня...

Мысль о Петре Великом для Петра Чиалого постоянно оборачивалась укором. Но царский любимец — потому и царский любимец, что знает, как отвлечь государя от мрачных мыслей: надобно говорить что-нибудь, балагурить. И Долгорукий, немалый мастер почесать языком, продолжал балагуры. Между делом ввернул и про Шереметевых, мол, приснилась ему Наталья Шереметева в обличье царевны-лягушки, что возле церкви была она, а церковь видеть — к свадьбе, вот какой сон, в руку!..

— Одно только и хорошо в этой свадьбе, — вздохнул царь, — что двойная она, вместе поженимся...

— Так едем ли мы завтра к Шереметевым? — нетерпеливо переступил с ноги на ногу Иван Алексеевич.

— Запряжём сани да и поедем! — наконец взбодрившись и хлопнув себя по коленям, проговорил молодой государь и поднялся.

II

В утро водосвятия Наталья встала чуть свет, накинула пуховый платок, сунула ноги в белые валеночки и кинулась во двор, к амбарам и погребицам. Сам государь будет у них нынче в гости! Надобно отобрать съестные запасы, наготовить угощений, проследить за всем. Сопровождали её три служанки.

Клетей и подклетей, сараев и амбаров в шереметевском дворе множество, и чего только там нет! В сараях — сёдла и узды, вожжи и оглобли, епанчи и попоны для лошадей. В амбарах крупы, отруби, мука разных сортов, перины, мешки меховые, холщовые пологи, обмотки, войлок. В клетях и подклетях — бочки, корчаги, фляги великие, горшки с молоком, сыром, сметаной, чаны с квасами да медами, ведёрки с лимонами, со сливами, вишни в патоке, красная рыба в рогоже... И везде чистота, и нигде худого воздуха, всякую неделю тут проверяют, не завелась ли плесень; ежели завелась — верх сливают, добавляют свежего рассолу, пускают в дело — ничто не пропадало в шереметевском хозяйстве. Пётр Борисович сам требует отчёта.

Нынче молодая хозяйка впервые сама отбирала продукты и передавала их дворовым девушкам.

— Держи, — она протянула Дуняше бутыль, доверху набитую крохотными рыжиками, — глянь, какие — бисерные!.. А вот клюква — государь жалуют клюкву в мёду.

Спустившись в ледник, отобрала самых жирных гусей — что за ужин без гуся, запечённого в тесте? Иван Алексеевич не так гуся, как зажаренную корочку уважает.

— Берите, девушки, — распоряжалась молодая хозяйка. — Да несите на кухню, ступайте... А вино я одной Дуняше могу доверить. Идём!

Через некоторое время на кухне кипела работа — топились печи, бурлило варево, потрошилась птица. А Натальино место теперь в гостиной — надо было проследить, как накрывают стол. Оглядев, хороши ли скатерти, какова посуда, побежала она на второй этаж, к бабушке. Вчерашний день нездоровилось ей, а как нынче? Захватив клюквенного морсу, с улыбкой влетела к Марье Ивановне.

В бабушкиной комнате время словно бы останавливалось. Эти старинные сундучки, воздуха, домотканые изделия.

Поставив морс, Наташа приобняла бабушку, спросила:

— Каково сердце-то?

— Ай, ничего, внучка, с моим сердцем ничего не станется до самой смерти, — отмахнулась Марья Ивановна. — Сядь-ко да погляди, чего я нашла. Эвон какое полотенце, матушка моя ещё вышивала... — Она развернула чуть тронутое желтизной полотенце с чёрно-красными петухами, вышитое крестом. — Рукодельница она была — страсть какая! В прежние-то годы всякая девка, царских ли кровей али подлого рождения, чуть не с детства приданое себе готовила, ткала, вышивала, шила. А это, матушка моя сказывала, вышивала она, когда невест для Алексея Михайловича выбирали... Знамо ли тебе, каково это делалось?

И хоть недосуг было молодой хозяйке, села она на маленькую скамейку возле кровати бабушкиной и выслушала её до конца.

— По весне и по осени привозили их, невест-то, со всех краёв российских. В разных покоях рассаживали, они там одевались, готовились, а то и вышивали... Царь то к одной, то к другой заглянет, ходил он неспешно, оглядывал всех зорко. Но пуще, чем он, глядели лекари да спальники, обсматривали, ощупывали: ладно ли плечо скатывается, нет ли худобы, хороша ли, бела ли кожа, блестит ли волос — все глядели... А ещё — довольно ли в груди, обильна ли в заде невеста... Ну и, ясное дело, богомольная ли. Наталья Кирилловна много книг священных читала, смирная, ладная да ласковая была, в Воскресенском монастыре в Смоленске воспитывалась, оттого и взял её Алексей Михайлович... А когда тяжёлая стала, так всё на небушко глядела, к простору влеклась, чтоб ребёночек к солнышку тянулся... Оттого и вышел на славу Пётр Алексеевич. Так-то и ты, моя ладушка, делай, как час твой придёт.

Наталья заалелась.

— Ой, да что это разболталась-то я? — остановила себя бабушка, вспоминая, что день сегодня особенный — Да и ты, голубушка, сидишь-рассиживаешь. Ну-ка марш в гостиную, да гляди, чтоб ладно всё там было. Знаю я, эти Глашки да Палашки салфетки забудут, ножи не к месту покладут... Дай-ка им от меня по грошику, — она порылась в широкой своей юбке и высыпала мелочь, — знаю я, как не доглядишь за ними, так и осрамишься. Иди!

— Накапать в чашку камфары? — спросила Наташа.