Кольцо леди Дианы

Трясущимися руками Лика вытащила из кармана джинсов мобильник и нашла в телефонной книге номер своего приятеля – судебного психиатра.

Надо с ним поговорить, срочно.

Все это может быть слишком опасным…

* * *

Транспортный поток, текущий по шоссе, впервые не раздражал Павла Егорова. Он осматривался по сторонам – впереди желтые «Жигули», сзади старенький грязный, похоже, синий «бумер», по бокам – светло-бежевый Lexus и вишневая Mazda – и с удивлением понимал: все изменилось. Вроде ему больше не хочется, чтобы все машины были отсортированы по цвету или марке. Конечно, это было бы желательно, больше порядка. Но нет тем не менее обычного мучительного, как зубная боль, раздражения. Оно отсутствует! И от этого на душе так легко, и кажется, что даже не едешь – паришь высоко в прозрачном морозном воздухе.

«Я поправился? Во всяком случае, наверное, поправляюсь, – рассуждал Павел, перестраиваясь из полосы в полосу, очень точно, но на скорости не выше шестидесяти километров в час. – А ведь врачи говорили – это навсегда. Что они знают! Я здоров. И, может, даже влюблен. Влюблен?.. Наверное, я смогу со временем жениться на Лике. Во всяком случае, она почти научилась аккуратно ставить обувь на коврик, а после того как принимает душ, развешивает полотенце на сушилке. И мне действительно нравится ее трогать и нравится, когда она трогает меня. Это было так странно: знакомы мало, в ресторан не ходили, я не дарил ей цветов. То есть я собирался все это сделать. Но только желание к ней прикоснуться, быстро, немедленно – было таким сильным, что я не справился, и это очень-очень странно…»

…Нет ничего хуже прикосновений. Особенно в детстве. От маминых поцелуев становится так неуютно, нестерпимо, до боли. Спрятаться бы от них. Но чем больше пытаешься уклониться, тем больше всего этого кошмара – прикосновений рук, чмоканья, дурацких игрушек. Постоянная боль от чужого тактильного вмешательства, она выплескивается истошным криком. Но очень быстро приходит понимание – кричать нельзя, от этого будет только хуже. Спасение в молчании. Лишь тогда меньше трогают и целуют.

Какое облегчение – правильные игрушки. Их можно выкладывать в определенном порядке. Красные кубики к красным, синие к синим. Или раскладывать игрушки по увеличении размеров: сначала солдатика, потом кубик, за ним пистолет, машинку. «Какой тихий ребенок. Играет себе и играет, не шумит, не плачет», – умиляются друзья родителей. И тянутся своими руками, губами, невыносимо пачкают кожу. Только сразу тереть щеки и ладони не стоит, надо дождаться, пока вся эта взрослая грязная масса уйдет подальше.

– Пашенька, скажи, ма-ма, – уже привычное почти не раздражающее мамино лицо озабочено. – Ма-ма, ма-ма! Пашенька, сынок… Повторяй за мной. – Она поворачивается к отцу, украдкой смахивает слезы. – Что нам делать?

Мальчику уже два года, он не говорит, вообще не говорит!

Повторять за мамой, говорить – ничего этого не хотелось. Глупости какие-то, мама, папа. На карнизе шторы крепятся двадцатью семью колечками, в кроватке с одной стороны восемь палочек, а с другой только семь (одна сломалась), на секции двенадцать золотистых ручек, у стола четыре ножки… Вот это интересно! Слова – нет, совершенно не привлекают. Ма-ма, па-па, Паша – зачем ерунду талдычить, если и так все ясно. Мама – это мама, папа – это папа, а Паша – это мальчик, который лежит в кроватке, а в нем есть еще кто-то, тот, кто думает, считает и приводит игрушки в порядок.

Говорить потом все-таки пришлось. Заставили, принесли в просторную комнату, стены которой были отделаны светло-зеленой кафельной плиткой (сорок восемь штук), с кушеткой (одна штука), столом (одна штука) и стульями (три штуки). В этой комнате находилась тетенька в белом халате, и она не понимала, что нельзя ставить рядом пирамидку и грузовик, а еще трогала, прикасалась, требовала:

– Не говори: «Паша пошел». Говори: «Я пошел», – твердила тетенька.

Разумеется, это было полным бредом. Пойти может только Паша, потому что «я» находится внутри Паши, а куда он может пойти сам? Никуда – ходит Паша, «я» считает шаги.

В конце концов, пришлось привыкнуть и к этому «я пошел». Чтобы отцепились.

В детском саду было совсем невыносимо. Грязная шумная орава детей, воспитательницы с потными руками, а еще сплошной беспорядок – кроватки в спальне поставлены неровно, в игровой комнате игрушки хранятся в больших коробках безо всякой системы! Из этого ада его спасли родители, забрали домой. И тот, кто находился в теле мальчика Паши, понял: мама и папа не только могут почти не трогать его, они помогают ему укрыться, придерживаются порядка, защищают. Все-таки они очень хорошие. Наверное, даже самые лучшие.

Жизнь наладилась. По утрам мама готовила завтрак: один день манную кашу, второй – гречневую, потом – обязательно овсяную, а потом снова манную. Ни разу ничего не перепутала в этом порядке, какое счастье! После завтрака начинались занятия. Одни ему нравились больше – математика просто вливалась в душу, казалась самой прекрасной, понятной и логичной. Другие занятия нравились меньше – рисование, например. Мама все пыталась убедить его, что если рисуешь картинку с небом, елочкой и дорожкой, то небо должно быть голубеньким, елка – зеленой, а для дорожки надо брать желтый карандаш. Хотя всем должно быть понятно: самая красивая картинка – это та, которая нарисована одним цветом, а не дикими яркими пятнами. После рисования начиналось чтение – вообще бессмысленное занятие. Легкое, но бессмысленное.

– И пошла Красная Шапочка в лес, а там, в домике, в постели бабушки оказался волк, – мама отрывает взгляд от книги и спрашивает: – Паша, ты понимаешь, как девочке было страшно? Волк вместо бабушки!

Лучше кивнуть, чтобы мама отцепилась. Знаем мы ее – как пристанет с объяснениями, а это долго и скучно. Тем более чем может бабушка быть лучше волка? Да ничем!

Мамочка продолжает чтение:

– А потом волк как схватит Красную Шапочку.

Вот! Теперь все яснее ясного. Если схватит своими грязными немытыми лапами – это и правда страшно и ужасно…

Очень больно было, когда этот привычный уклад жизни (завтрак – занятия с мамой, обед – прогулка, ужин – игры с отцом) оказался нарушен самым бесцеремонным образом. Школой. «Первый раз в первый класс!» – насвистывал папа, утюжа новенькую синюю форму. А мамочка очень волновалась и сто раз повторяла:

– Паша, ты должен слушать учительницу. Даже если тебе неинтересен урок, ты должен сидеть и слушать. Не выбегать из класса, не возвращаться домой, не заниматься другими делами.

– Но почему? А если это неинтересно?

– Потому что все дети должны учиться в школе. Мы тебя забрали из детского сада, а из школы уже не можем. Она нужна тебе, чтобы получить хорошее образование.

Сначала ему казалось: если родители не могут его забрать из школы, то нужно самому из нее уйти. Проще простого – выйти из класса прямо посередине урока и отправиться домой. Учительница, конечно, кричит, но не догоняет. Легко вернуться к маме. Очень легко!

Только мама ничуть не радовалась его самостоятельности, а отводила обратно в школу.

– Придурок! – стали дразниться одноклассники.

Учителя не дразнились, но лица у них были угрюмыми, рассказывали они преимущественно неинтересные вещи. Одно хорошо – почти не трогали. Если бы еще и прикосновения – выжить в этом кошмаре было бы сложно.

– Ты не придурок, – объясняла мама в ответ на его вопросы. – Ты здоровый красивый мальчик. Просто ты – другой. Ты многое воспринимаешь по-своему. Но большинство людей живет по другим правилам. И тебе, Паша, придется их изучать и им следовать.