Кольцо Сатаны. (часть 2) Гонимые
Шрифт:
Стучать ему не пришлось, Оля услышала разговор, угадала — кто, и открыла сразу. Из двери наружу хлынул теплый и влажный воздух.
— Наконец-то! А ты говорил — на три дня. Замерз, поди?
– Ничего, привычка. Развязывай поклажу, я умоюсь пока.
Второй раз говорить об этом не пришлось. Ничего отрадней для молодой женщины нет, как обновы. Оля уже раскладывала и рассматривала добытые через Тоню Табышеву теплые заморские сапоги, платья, какие-то банки. На одной из них был изображен ананас.
– Господи, чудо-то какое! Только в романах и читала об этих ананасах! Небось, дороговизна страшная.
Выглядела она хорошо, была радостной. Ночь уже шла к концу, а они все разговаривали. Конечно, Оля примерила платья, и Морозов еще раз убедился, как хорошая одежда украшает
Из лагеря донесся первый удар по куску рельсы. Подъем. Потом еще и еще удары. Звон этот напоминал заупокойный, кладбищенский. Другие звоны — колокольные — в городах и весях христианской страны уже стали забываться. Зато распространился — и не только на Колыме! — вот такой звон, он подымал по утрам миллионы рабов, загнанных в лагеря. И если когда-то люди отзывались на звоны церковные крестным знамением, короткой молитвой, то теперь в бараках можно было услышать только матерщину и проклятия. Куда гонят тебя, тысячелетняя Россия?..
Сергей и Оля все-таки заснули, агроном мог позволить себе выйти несколько позже. По ту сторону ручья уже раздавались голоса, гудела водогрейка, доносился высокий жадный визг циркульной пилы, около которой всегда громоздились кучи бревен и пеньков. Рабочий день набирал силу.
Морозов не пустил жену на работу. Да она и сама не особенно рвалась, хотелось еще и еще рассмотреть подарки, она так долго не видела ничего красивого, не носила ничего нового. Тонкие, как паутинка, чулки натягивала с великой осторожностью и потом долго рассматривала, ощущала, как невесомо обтягивают они, приятно щекочут ноги. Ведь ее лучшие годы прошли в тюремной камере, в бараках, она знала, что такое одежда «б/у» — иначе говоря, «бывшее в употреблении», неизвестно с чьих плеч… А тут такое красивое новое белье, такие платья, туфли… Вот теперь она не откажется пойти с мужем в клуб, пусть смотрят и завидуют! Она придирчиво осмотрела, даже примерила и синюю куртку на молнии и с мехом, которую купил себе Сергей. В таких ходят только летчики.
В тот же день Морозов сказал начальнику совхоза, что неплохо бы информировать Кораблина о разговорах с генералом, которому Кораблин прямо подчинялся. Капитан с готовностью схватился за телефон. Хотя говорил он сбивчиво и не очень толково, Кораблин понял, о чем речь, и сказал:
– Приходите с Морозовым к четырем. Подготовьте заявки для совхоза.
Он принял их сразу, хотя в приемной и сидели четыре посетителя. Пожал руки, мельком прошелся взглядом по распахнутой куртке агронома, показал взглядом на вешалку, где капитан уже пристраивал свою шинель.
– Входим в контакт с авиаторами? — спросил Морозова, имея в виду куртку.
– Летчики тоже не стесняются торговать на магаданской барахолке. Как и моряки.
Странная улыбка возникла и погасла на лице Кораблина. Не сдержался, спросил:
– Тут ходят слухи, что магаданская молодежь выстраивается в очередь, чтобы попасть на корабли? Правда это?
— Я не был в порту. Но разговоры слышал. В двух средних школах из девятых и десятых классов ушла чуть не треть учеников, сыновья крупных деятелей. У них с документами порядок. После кратких курсов они становятся матросами. Пять-шесть рейсов туда-сюда — и можно жить без образования. Дворяне…
– А что же родители?
Морозов опустил глаза.
– У меня в кабинете подслушивающего устройства нет. Не бойтесь.
– По-моему, родители как раз поощряют, устраивают. Престижно, выгодно. Говорят, лови момент, школу можно и потом.
– Да таких родителей…
– До них трудно добраться. Они свою мораль исповедуют. Смену себе готовят.
Капитан не проронил ни слова. Сидел с испуганными глазами.
— Так что за разговоры были у генерала Комарова?
Сергей начал рассказ о встрече, о проблемах, положил на стол заявки на стекло, на машины для поля, на пасеку, на семена овощей и клевера, на коров и быков.
– Клевер-то зачем? Вымерзнет.
– Для пробы. Сеют же в Архангельске пермский клевер? У нас есть отличная
земля из теплиц. Устроим в поле пробную площадку, вот на ней и посеем. Если удастся, тогда будем пропускать всю землю из теплиц через клевер. Хоть раз за семь лет. Оздоровлять. Трава — самый лучший лекарь земли.– Вы нацелились жить здесь долго?
– Напротив. Я хочу начать… Придут другие агрономы и продолжат дело. Ведь плодородная земля нужна не только нам с вами.
– Это верно, — раздумчиво произнес Кораблин. — Жалко, что Федор Вячеславович в отъезде. Ему полезно услышать подобную мысль. Заявки постараемся протолкнуть, раз сам Комаров задал тон. А как там настроение в нашей колымской столице?
– Кажется, приподнятое. Корабли ходят, новые дома строят. И даже заключенных возят. Я видел колонну женщин…
Когда они шли обратно, капитан все хмыкал, переживал. Остановившись, сказал:
– Слушай, а он с тобой на равных разговаривает! Ты почуял?
– А почему бы и нет, — вдруг сердито ответил Морозов. — Мы из одного теста.
– Ну, не скажи! Ты вон какую страсть прошел. Так что насчет равенства это… Или про лагерь забыл?
– Нет, конечно. До конца дней своих не забуду. Но сегодня мне поручена серьезная работа. Вот, ездил в Магадан на совет. Из шести главных — пять бывших, как и я. А с какой страстью обсуждали мы проблемы агрономии на севере! Ведь эти проблемы далеко не решены. Ни Эйхвальдом, ни даже Вавиловым, который пропал. А тут богатейший континент, неизученный, но с перспективой. Лагеря не вечны, обычные люди будут жить. Что все возить и возить с материка? Нужны свои продукты, много и хороших. Нужна творческая жизнь, она сильней смерти или ее опасности. Страх лагеря? Конечно, он остался и дает о себе знать. Может, я и выжил потому, что была страсть к делу.
– Так! Значит, мне повезло, — капитан с каким-то удовольствием прихлопнул ладонью о ладонь и потер перчатки. Ошутил свою причастность к переменам в совхозе.
До поездки в Магадан Морозов довольно часто уходил по вечерам работать в свою конторку, чтобы не мешать Оле спать спокойно. Собрался и в тот день, но она вдруг запротестовала:
– Мне страшно, когда тебя нет. Не уходи!
– Я же рядом, окно в окно, через ручей. Чуть — что, и я вот он.
– Нет уж! — ее тон был решительным. — Я спокойней засыпаю, когда ты за этим столом. А лампу можно повернуть, чтобы свет падал только на бумагу. Сиди и работай здесь. Или пойдем в контору оба. Буду топить печку.
И Сергей сдался. С этого вечера садился к столу, поправлял абажур и склонялся над книгой Сумгина или Эйхвальда, Прянишникова или Докучаева. Ему много чего хотелось знать. Оля засыпала, ночные часы летели, и только когда возникала тупая боль в глазах, Сергей закрывал книгу, оставлял тетрадь и забирался под одеяло.
Сторож на агробазе говорил ему утром:
– Опять до первых петухов, Иваныч? Чего торопишься?
– Упущенное догоняю. Много чего упущено не по нашей с тобой вине.
Близилась весна. Война шла с прежним ожесточением. Все ждали открытия второго фронта. Теперь за судьбу России уже меньше тревожились, понимали, что вместе с Америкой, Францией и Англией немецкий фашизм удастся уничтожить. За этой мыслью рождалась другая: а как будем жить? Вот прорезалась на горизонте светлая полоска победы, но лагеря как были, так и остаются, как гибли в них люди, так и гибнут, чекисты не сложили руки, то там, то здесь кого-то арестовывали, особенно тех, кого рассчитывали сразу уморить в лагере, а они все держались за жизнь. На «Серпантин», по слухам, свозили старых большевиков, чем-то связанных с первыми советами. Оттуда они, конечно, не возвращались.
Все больше, все страшней разрастался контингент инвалидов. Расстреливать их, как в тридцатые годы?.. А если разойдется по миру?.. Машины с приисков «Ударник», «Мальдяк», «Челбанья», «Мяунджа», «Беличан», «Бурхала» везли инвалидов в Чай-Урью. Там, на берегу реки Берелех, разрастался огромный инвалидный лагерь, а за бараками — столь же обширная поляна смерти. Могилы тут не рыли, взрывами сбздавали огромные рвы, куда и сваливали несчастных с фанерной биркой с номером, привязанной на ногу… Могил на Колыме не было.