Колхозное строительство 8

— Нет! Все части, конечно, в ружьё стоят, но на границе тишина. Но, знаете, бережёного, его таки… в общем, добровольные военные сборы тут у нас. Каждый день два часа по вечерам. К нам из Израиля пока всего пара десятков человек перебралась, но они к такому напряжению привычные — сразу сами в военкоматы заявились, потребовали начать обучение, подготовку. Мы с Яковом Григорьевичем услышали — думаем, вэй змир! Что устроить хотят! Вспомнишь тут политинформацию — израильская военщина, чего там ещё говорят… мы-то к такому не привыкли. Или — отвыкли… не сорок же первый год, чтоб толпы добровольцев на площадях. Фу, фу, ди цунг зол мир опфалн, не дай Всевышний! А потом котелками поварили — ведь идея недурна. У них там, знаете же, нельзя иначе — в любую минуту может завертеться, вот и стараются люди, кто поответственней, держать себя в форме, в тонусе. Мало ли что!

— И правда. Вот, сразу польза. А кто ж занимается?

— О, Пётр Миронович, кому заниматься — у нас фоле жлукте! Хоть отбавляй. Сами же и эти ребята, кто из Израиля приехал — фронтовики, а теперь к нам военные пенсионеры со всего Союза съезжаться стали. Одних генералов — не сосчитать! Сквирский, Дашевский, Прусс, Пласкин, оба Кацнельсона… не поверите, адмирал даже свой есть, Беляев Илья Иосифович! Речников гоняет. Да и прочие, кто званием пониже, не отстают. У нас ведь знаете, кого заведовать горбольницей прислали? Сам Деген, Ион Лазаревич! Мы-то, генералы, командовать привыкли — а он на самой сковородке посидел, горел, ломался, ног едва не лишился. Не один десяток панцерманов на тот свет собственными руками отправил, да и гроз зол аф ир ваксн! Так он, хоть и бывший танкист, а не военврач, так уже успел своих натаскать — в два часа разворачивают полевой госпиталь…

— Воинственный вы народ! И что ж раньше-то никто не додумался — евреев дальние границы оборонять посылать? Прямо казаки… — Пётр осёкся было, решив, что сказал бестактность, но тут из трубки послышался истерический, клекочущий хохот.

— Арон Давидович?..

— Ох… Уморили! Да неужели вам кто рассказал?! Поверить не могу!

— Да о чём?!

— Как вы сказали — казаки? Да ведь вот неделю назад у нас концерт в клубе готовили, там заведующий — такой Алик Фарбер, одессит… мы с Григорьичем ходили прогон слушать, потом, как водится, по рюмочке под форшмак — из кеты, по местной моде. Так Алик за рояль сел и песню нам спел — про еврейское казачество! Ох и смешная песня! Но очень уж еврейская — не пойму, откуда вы… Он вообще говорил — сам сочинил.

— Погодите, это там, где «мы защищали нашего раввина — он бойко нам патроны продавал»?

Снова взрыв восторга на том конце провода.

— Нет… такого там не было! «Патроны продавал»?! Азохн вэй! Не могу! Яков! Ким а гер, что я тебе расскажу!

— Погодите, вы там сейчас весь свой партактив соберёте, собрание устроите с песнями и бродячими клезмерами! Не слышал я, так, что-то кто-то болтал… Вы лучше скажите толком — чего звонили-то? Ведь не похвастаться же — чую, дело у вас ко мне какое-то. Прямо тухесом чую, простите мне моих грубых слов.

— Нет, Пётр Миронович, вы мне пообещайте, что вспомните, что этот «кто-то» вам болтал, и на бумажку спишете — тут уже я тухесом чую, что будет номер на века для нашего народного ансамбля! Ух, простите, что-то я в раж совсем вошёл, сердце заёкало даже…

— Так! Партийное задание вам от члена Политбюро — немедленно Голде звоните, пусть кладёт вас туда же, где Крейзер лечился. Не хватало, чтоб всё руководство республики тут от смеха раньше времени к вашему Всевышнему на отчёт поехало. И всё же — какое дело-то у вас ко мне было?

— Есть позвонить… А дело вот такое. Граница у нас, конечно, на замке, но на днях к нам перебежали очень интересные люди. Не военные, не политики — просто люди, но… наши люди. Один — бывший эмигрант, который после Революции в Харбине осел, да так потом никуда и не уехал, когда все в Америку да на Тайвань когти рвали. А ещё несколько — китайцы… но тоже наши. Тамошние иудеи.

— Эт-то ещё что за чудо природы?!

— Да я и сам поразился — думал, мишигеры какие-то, или нудлн мне на уши вешают. Ан нет! В Китае, оказывается, ещё с первого тысячелетия свои иудеи водятся. Перебрались откуда-то с Ближнего Востока, да и осели, даже город у них свой был — Кайфын. Не сказать, чтоб очень уж много, да и многие поуезжали, за двадцатый век истинных правоверных почти и не осталось. Ещё и Мао их прижимал, так что сейчас и осталось-то всего несколько сотен — но это, так сказать, официальных, кто открыто традиции блюдёт. А вообще людей, кто веру помнит, или хоть слышал чего-то от бабушек-дедушек, немало — и они сейчас всеми правдами и неправдами на север стягиваются. В Китае народ уже вполне уверен, что будет гражданская война, только никто не понимает, кто с кем, и, главное, за что будет воевать. Вот иудеи в этом участвовать не хотят никак, ни на какой стороне. Нашёлся кто-то хитромудрый у них — пустил, поц этакий, слух, что СССР будет иудеев из Китая в нашу республику пускать. А мы тут — ни сном, ни духом! А там — тысячи человек! Нам эти вот гонцы от их лидеров определённо говорили, что не менее пяти тысяч уже собрались в окрестностях Харбина — и готовы сниматься с места, если только мы согласимся их взять. Евреи они, конечно, те ещё — одно название, разве что помнят, что есть какой-то Му Сю, это Моисея они так зовут, да ермолки носят дома. Но ведь люди же!

— Чтоб их, ещё и эти… Арон Давидович, вы как чувствовали. Я тут у себя не знаю, куда беженцев распихать, теперь там ещё! Да ко мне-то вы зачем с этим? У меня — Казахстан! Я к Еврейской Республике никаким боком…

— Как же! А кто нам эту республику создал?! Вы у нас всё одно, что Бен-Гурион с Жаботинским! Можно сказать, наш… — Кац вдруг снова разразился смехом-кашлем. — Ах-ха-кха-кха… Ох! Чуть было не сказал — «крёстный отец»! Сами видите — из меня и самого еврей тот ещё… Но, Пётр Миронович, — голос генерала посерьёзнел, — нам здесь на самом деле очень не помешали бы рабочие руки. Это не какие-нибудь спекулянты или жулики — те давно сбежали в Гонконг, в Америку, на Тайвань — куда угодно. Эти — самые несчастные бедняки, у которых не было даже денег на самый дешёвый билет на пароход, или которые вообще не знали, что где-то на свете есть места, где иудеи могут жить своей жизнью, как нормальные люди. Чтобы выжить, отказались от всего, но не забыли, что-то осталось в душе. Они просто не хотят быть забритыми в солдаты и умереть с палкой или старым ружьём в руках, непонятно за что, за кого. Они это всё уже видели, всё пережили. Будут копать, строить, рубить лес. Детей в школы отдадут. Давайте попробуем помочь, а, Пётр Миронович?

Штелле по ходу этой горячей речи Каца всё мрачнел. Это ведь не пять, или сколько там, тысяч китайских иудеев стоят перед такой поганой перспективой. Это сотни миллионов людей. Ну, китайцы они — так что же, не люди теперь? И за что будут умирать? За что умирали в отрядах маоистов и гоминьдановцев? Такие же забитые, забритые, палками и пинками согнанные.

Тьфу. Отвратительная штука — власть. Заставляет поверить, что можешь повлиять на многое, и начинает глодать, когда понимаешь, что реально у тебя в руках гораздо меньшее, да и то бьётся и выворачивается, как свежепойманный лосось. Рекордсмена, какого-нибудь ротастого зверюгу-тайменя из верховий Чёрного Иртыша на два аршина и три пуда, голыми руками не словить. Не заставить даже плыть, куда тебе надо. Хоть маленького-то удержать бы да направить в садок, где кормят, лечат, бережно икорку выдаивают. Помочь? Попробовать, разве что…

— Хорошо, допустим — но как я помогу? Они не пройдут ко мне через весь Синьцзян, а к вам через границу китайские войска столько народу ни за что не пропустят.

— Они откуда-то узнали, что у Кима корейского с Израилем разрядка намечается. Вот хотят проситься, чтобы он сначала пропустил их через границу к себе, а потом уж к нам — но я что-то не верю, что он на это сам пойдёт. Перестраховщик. Побоится рассердить Китай — хотя и непонятно, кого там сейчас можно рассердить, кто и как его может захотеть за это наказать. А вы, Пётр Миронович, с ним знакомы неплохо, выручили даже. Может, позвоните, замолвите словечко? А мы уж бы его отблагодарили, чем сможем — грибов насолим в бочках, папоротника, рыбки наловим… Ведь плохо у них с продовольствием. У нас тоже не то, чтобы богато, но уж постараемся. Соберём, что сможем. Кровь — не водица. Ради своих…

— Ну будет, будет, — Штелле слышал, что у старика даже голос начал дрожать. Что, сам не человек, что ли? Малька этого, на песок выброшенного, обратно в воду выпустить — невелик труд. Может, зачтётся ему где-нибудь. Когда-нибудь. В третьей жизни. — Позвоню. Колотите бочки.

Глянул на карту, что висела на стене. Недавно повесил и отмечал, что там в Поднебесной и вокруг творится. От Харбина до корейского Наджина неблизко, да ещё и по горам придётся тащиться.

Тяжёлая китайским евреям предстоит дорога в светлое будущее.

Интермеццо двадцать первое

— На последних олимпийских соревнованиях стрельбе наш стрелок попал в тройку призёров!

— А нефиг было подпрыгивать!

Сержант Каблет Мырзахметов, которого за глаза именовали «Кабриолетом», долг Родине отдавал в Чехословакии — потому на русских, что переделали его имя, сильно и не обижался. «Кабриолет» даже нашёл в одном польском журнале, «Урода» называется, эту машину — там шикарная девица в таком «мерседесе»-кабриолете сидела, ручкой махала. Журнал опера изъяли у спекулянта. Выпросил сержант себе, вырезал картинку и приклеил на шкафчик в раздевалке секции по самбо. Пусть все знают, что это — шкафчик кандидата в мастера спорта по самбо и классической борьбе Каблета-Кабриолета.