Коллекционер дождя

На краю тропинки он остановился, присел, замер, не отрывая взгляд от чего-то, что показалось ему важнее всего на свете, важнее этого таинственного перешептывания листьев, и полета белых бабочек, и басовитого гудения шмеля, и пятен солнечного света на траве, и негромкого пересвиста птиц, и запаха разогретой сосновой хвои. И далекого, но отчетливо слышного рокота, который был похож на рокот моря; но это было не море, а всего лишь далекая автострада, по которой катили тяжело груженые трейлеры с «Кока-Колой», микроавтобусы и «Нивы-Шевроле» с клубникой из ближних дач.

***

Самым первым в комнату старика приходило солнце, без спроса, легко проникая сквозь щели жалюзи, и, следуя причудливому ходу ветра и облаков, создавало мимолетные и прихотливые сочетания света и тени в маленькой и опрятной комнате. Большой, до потолка, в две стены, тяжелый книжный стеллаж темного дерева был главным здесь и определял интерьер этой скромно обставленной комнаты. Интерьер дополнялся рабочим столом такого же темного дерева, который приютился в углу, между окном и открытым балконом. На столе лежал раскрытый ноутбук, лежали вперемежку письма, счета, газеты и разные другие бумаги. На балконе стояло небольшое кресло-качалка, да была еще пара больших кресел темной кожи в самой комнате.

Еще был диван, такой же темной кожи как и кресла, чуть продавленный, на диване этом спал старик, укрывшись темно-синим клетчатым пледом. Солнце будило старика, он открывал глаза, и так лежал сколько то времени, бездумно вглядываясь в колышущиеся тени на потолке. Глядя в потолок, он вспоминал то, что не должно было случиться, но всё-таки случилось. «Что же, ничего не поделаешь», – говорил он себе. Потом он вставал. Вставал он обычно рано, часов в шесть утра, пил крепкий черный кофе со сливками, сыром и булочкой. Потом он работал, сидя за столом, если не было приступов мучительной боли в груди, которая неотступно преследовала его все последнее время. Он правил старые тексты, набирал и отправлял по электронной почте письма, просматривал новости, снова правил и набирал тексты, и так работал до полудня, а потом уходил обедать в ближайший ресторанчик. После обеда он шел на пляж или гулял по улочкам небольшого курортного городка. Так было, и, казалось, будет всегда, будет крутиться это колесо по давно обозначенному кругу, но сегодня он заснул совсем поздно, даже не заснул, а просто провалился куда-то в забытье и так, в полудреме, он пробыл до того самого момента, пока не звякнул колокольчик наружной двери.

– Buona giornea! – прозвучал молодой и яркий голос снизу, из домофона. Это была медсестра, которая приходила к нему из муниципальной клиники. Досадуя, что проспал, он быстро накинул халат, пригладил короткие седые волосы и открыл дверь. Медсестра поднялась наверх, по старой деревянной лестнице, легкими и неслышными шагами. Казалось, сама свежесть утра входила вместе с ней в эту маленькую комнату с балконом, откуда было видно море. Ее красота, ее легкий оливковый загар, темные, чуть вьющиеся волосы с пробором посредине, ее неброские изысканные украшения и стройная фигура настоящей итальянки – все нравилось старику, и он улыбнулся ей в ответ: «Buona giornea, signora!»

– How are you sleeping, mr Andre? – спросила она.

Английский язык в ее итальянском произношении звучал мягко, певуче, и слово Andre она произносила почти по-русски: «Андрей». Не дождавшись ответа, она сказала уже чуть более сухо: «Let me see your Holter, please». Аккуратным движением она вынула флэш-карту из датчика Холтера, который был прикреплен на крепкой груди старика, среди зарослей седых волос, и вставила ее в свой маленький ноутбук. Потом она долго просматривала ЭКГ и, нахмурившись, спросила:

– You were flying this night again, yes?

– Yes, I was, – сказал старик.

Да какой он был к черту старик, ему было всего 64 года, это много разве что по русским меркам, и совсем пустяк по итальянским. Еще совсем недавно, с месяц тому назад, перед тем как он слег после второго инфаркта, он любил прогуливаться по этому маленькому городку туристов и рыбаков, любил выходить на пляж, где вдоль берега, словно верстовые столбы, стояли, торгуя бижутерией, шляпками, майками, часами и другой мелочевкой, высокие лиловые негры. И где неспешно шагали вдоль влажной кромки прибоя, бережно поддерживая друг друга, пожилые пары, многим из которых было лет за восемьдесят. Ему нравились итальянские старики, нравилась Адриатика, море было серое и невзрачное в спокойную погоду, или бурное в шторм, бросавшее огромные волны вместе с зелеными водорослями на чистенький песок пляжа. Но к вечеру волны обычно стихали и рано утром приезжали маленькие оранжевые муниципальные машины-уборщики, они чистили пляж от водорослей, и к девяти, к приходу туристов, пляж был снова как новенький.

Он жил в арендованном маленьком домике, что был сразу за рядом разноцветных отелей в два этажа, аренда обходилась ему не так дорого даже в этом провинциальном нешумном городке туристов и рыбаков. Аренда была его единственная, в сущности, серьезная статья расходов, больше ему некуда было тратить свои деньги. Здесь все было недорого и недалеко, его узнавали, когда он приходил в местный магазинчик за сыром, оливковым маслом, красными перцами, зеленью и вином. Вино было в больших плетеных бутылях, и он брал обычно secco, белое или красное, но еще чаще prosecco, которое можно было покупать в винной лавочке, в небольшом переулке невдалеке от его дома. Там prosecco было всегда свежим и прохладным, шипело легкими пузырьками, и два молодых курчавых парня, которые разливали вино, улыбались ему, потому что знали, что он из Russia.

«Buona giornea!» – слышал он привычное и ему просто показывали табло, на котором высвечивалась стоимость всего им накупленного в гастрономе. Это было недорого, даже по его меркам, десять или пятнадцать евро за полную корзинку всякого добра. Иногда он заходил еще куда-нибудь, в местную пиццерию, например, где пекли настоящую пиццу в печи, и где по вечерам сидели за бокалом prosecco или чашечкой кофе и совсем молодые пары, и красивые седые старики, которым даже он годился в сыновья. «Наверное, они воевали вместе с Муссолини. Или против Муссолини, – думал он иногда. Как их теперь различишь?»

Вечером, когда он приходил домой, он готовил себе салат из помидоров и больших красных перцев, и это было самое легкое и простое, что можно было придумать после дневной жары. Он выпивал холодного вина, совсем немного, пока ел, потом устраивался на балконе с большим бокалом вина и какой-нибудь книгой. Книгу он выбирал подолгу, обходя полки, и, понимая, что многое из того, что написано, он уже никогда не успеет прочитать; поэтому выбирал он обычно что-нибудь давно читаное и хорошо ему известное. Там, на книжных полках, были разные книги, в красивых обложках, и в совсем простеньких обложках, изданные в разных странах и на разных языках. Он иногда смотрел на них, но никогда не брал с собой на балкон.

Время от времени он читал что-нибудь по-английски, ему нравились тонкий психологизм и изящество рассказов Герберта Лоуренса, или простота и ясность Уильяма Сарояна. Ему обязательно нужна была книга на вечер, и он читал допоздна, до заката, пока различал буквы своим не по стариковски острым зрением. Он читал, сидя в кресле с бокалом вина и прикрывая ноги пледом, если вдруг задувал прохладный ветер с моря. Зимой холодный ветер дул с гор, но сейчас было лето, конец июля, и ветер вместе с грозой приходил со стороны моря, с Адриатики.

Потом он уходил спать в комнату, на диван, забирая книгу с собой, а дверь на балкон оставляя открытой, если не было грозы и ливня. Лежа в постели, и вспоминая перечитанный на который раз рассказ про мальчика на деревянной лошадке, он думал о том, как найти соответствие английскому winner, и понимал, что такого соответствия нет. И что меньше всего подходит для перевода слово «победитель». Но в русском переводе стояло именно это слово, и вот так, пытаясь подобрать нужное русское слово, он засыпал. Он плохо спал почти всю свою жизнь, но в последнее время спал совсем плохо, урывками, и, проснувшись среди ночи, он снова читал при свете ночника, слушая далекий, но отчетливо слышный шум моря.