"Коллекция военных приключений. Вече-3". Компиляция. Книги 1-17

– Случалось такое, приезжал.

– Я на ферме тогда возилась, может, поэтому и внимания на меня не обратили.

– Неужели не обратил? – Гродов прошелся взглядом по лицу, по фигуре женщины. Нет, припомнить ее не мог. «Хотя должен был бы» – назидательно молвил себе, а вслух произнес: – И правильно делал, что внимание не привлекал. Не хватало еще, чтобы ваш муж с вилами на меня бросался.

– Я же на вас не могла не обратить, – пропустила мимо ушей эту колкость «диверсантка». – Я ведь из офицерской семьи. Мой отец подполковником в финскую войну погиб, так что к военной форме привычная. Мать тоже из семьи военспеца, то есть бывшего царского офицера, согласившегося служить в Красной Армии. Поэтому-то и я замуж за военного собиралась.

– Военная косточка, традиции… Мне это понятно. Дочери знакомых мне офицеров тоже стремились выходить за военных. Их «гарнизонными дочерьми» называли…

– А еще были гарнизонные невесты и жены, – подхватила его мысль «диверсантка», – и даже «гарнизонные вдовы». Как видите, все знакомо, майор Гродов, я ведь тоже в свое время считалась «гарнизонной невестой». Подозреваю, что и вы слыли завидным «гарнизонным женихом». Давно женились?

– Пока не женат.

«Гарнизонная невеста» недоверчиво заглянула ему в глаза, и при этом ее собственные округлились от восторженного удивления.

– В такое, конечно, трудно поверить…

– Разве от вас это требуется? Главное, чтобы я поверил, что вы не завербованы вражеской разведкой, не диверсантка.

– Хватит говорить глупости, майор Гродов. Вы же прекрасно знаете, что это чепуха.

– Считайте, что пошутил, – сдержанно осадил ее Гродов. – Тема исчерпана. О чем еще вы хотели мне поведать?

– О том, что выйти за военного у меня не получилось, – сказала пленница без какого-либо огорчения в голосе. – Лейтенант этот, который гарнизонным женихом моим числился, погиб вместе со своим будущим тестем, причем в одном бою. Насколько я поняла, вы тоже из семьи военных? – тут же ушла она от скорбных воспоминаний.

– Почему бы не предположить и такое? – решил Гродов, что не обязан откровенничать с этой задержанной. Мало ли что ей захочется насочинять!

– Тогда вы все поймете, – не догадывалась о его сомнениях «диверсантка». – Поскольку своего жилья у нас не было, всё по гарнизонным общежитиям скитались, то в конце концов мать переехала в деревню, где купила у своих родственников дом, еще отцом присмотренный. Кстати, в этой же деревне я когда-то и родилась. Отец тогда служил в части, которая располагалась в Чабанке.

– В Котовских казармах?

– Точно, – трогательно обрадовалась «диверсантка» такому познанию. – У одной из них в самом деле был застрелен комбриг Котовский. Правда, по поводу того, как именно это произошло, ходит много слухов…

– Стоп, не будем уточнять! Пройдемся-ка лучше вдоль берега, – первым ступил комбат на хорошо утоптанную тропу, ведущую к полевому стану. – Как вас зовут?

– Давай уже на «ты». В нашем селе все женщины – Любы да Марии. Ну, еще Анны встречаются. А меня зовут Магдаленой, как и мою бабку-польку. Или просто, по-уличному, Магда.

– Прекрасное имя. Непонятно какое, явно неславянское, почти библейское, но… красивое.

– Тоже не жалуюсь. И фамилия подходящая – Ковач, потому как муж – из чехов, колония которых располагалась недалеко отсюда. Вот и предстаю перед тобой, майор, такой себе… почти иностранкой Магдой Ковач.

– А муж, как у всех прочих, на фронте?

– И даже успел погибнуть, – ни малейшего намека на жалость или тоску в ее словах Дмитрий не уловил. Что ж, сказал он себе: «Такое тоже случается». – Так уж распорядилась судьба, товарищ майор: погиб мой Ковач.

Комбат сочувственно вздохнул. Прирожденный солдат, он очень быстро и цепко постигал многие науки войны. Кроме одной – так и не научился словесно выражать хоть какое-то сочувствие всем тем, кому, потеряв близких, все еще выпадало жить.

– И как же распоряжалась судьба дальше?

– А что дальше? – пожала плечами.

– Рассказывай, Магда, рассказывай. Ты ведь не у румын на допросе, чтобы по слову из тебя вытягивать! И в особый отдел передавать тебя тоже не хочется, сама понимаешь, как трогательно там «любят» неразговорчивых женщин, да к тому же заподозренных в диверсиях.

– Догадываюсь, как там «любят».

– Тогда в чем дело? Давай, откровенничай.

Только теперь майор внимательно присмотрелся к ее лицу – открытому, полнощекому, с высоким лбом и четко очерченными, выразительными губами. Даже при свете луны бросались в глаза естественные завитки ее золотистых волос. Это была настоящая сельская львица, прирожденную красоту которой не могло умалить даже то странное, явно неженское одеяние, в котором она сейчас представала перед Дмитрием.

– А что тут рассказывать? Работал мой Ковач ветеринарным врачом в соседнем совхозе, я же числилась у него в санитарках да помощницах, а заодно училась тоже на ветеринарного фельдшера. Заочно, конечно. С поступлением он помог, давние связи. Вот только с учебой не получилось; не успела, война. Ковач мой готовился защищать кандидатскую диссертацию, но… судьба есть судьба. За три месяца до начала войны поженились, однако пожить по-людски опять не получилось… Даже забеременеть – и то не успела.

– Но-но, таких подробностей нам лучше избегать, – заметил Гродов, недовольно, стыдливо покряхтев.

– Почему же? Говорить так говорить, – спокойно возразила Магда. – Не спешили обзаводиться детьми, потому как оба в науку ударились. А поскольку уже на пятый день войны, то есть на второй день после мобилизации, Ковач мой погиб под бомбами, так и не дойдя до фронта, то выходит, что и повоевать у него тоже «не получилось». Жизни у меня не получилось – вот, что я тебе скажу, майор Гродов, – надрывно повысила голос женщина.

– Случается. Война не только твою жизнь огненно перепахала. И не только твоему Ковачу, – комбат обратил внимание, что Магда так ни разу и не назвала своего ветеринара мужем, только «мой Ковач». Но никак не мог понять: от любви это определение исходило или от холодной отстраненности?

– Однако же у тебя, Черный Комиссар, воевать вроде как получается. Даже враги признают, что воюешь, что надо. Страшно, то есть… воюешь.

– Наверное, потому, что нежно воевать пока еще никому не удавалось, – пресек Гродов ее дальнейшие рассуждения по этому поводу.

– А мой Ковач и в мирной жизни ни для чего, кроме как для конспектов своих ветеринарских, не годился. Даже с виду – хлипкий, неказистый. По теории ветеринарии у него вроде бы все складно получалось, а когда нужно было браться за скальпель или за нож-резак, чтобы скотину от мучений избавить, меня просил, сам только подсказывал. От крови его мутило, подступиться к скотине боялся. Ясное дело, что на людях порой и сам оперировал, но я видела: руки дрожат, в глазах – брезгливость. Кастрировать и то мне в большинстве случаев приходилось.