Коллектор

— Я вот иногда думаю, сколько тебе лет-то на самом деле, братишка? — спросил Гриша. — Сто? Сто пятьдесят? Как можно не любить старый добрый хадркор?

— Глупости это все, — сказал я. — И протест ваш тоже глупость. Главное — выжить.

Мы нередко болтали об этом с Гришей. Мы с ним одногодки, с детства и до совершеннолетия были вместе. Когда нам было по двадцать лет, наши пути разошлись — без ссор и скандалов, просто так сложилась жизнь. За почти семь лет разлуки я часто думал о своем старом друге. Оказалось, он по мне тоже скучал, так что воссоединение получилось теплым и долгожданным. Коллекторская служба свела наши судьбы по счастливой случайности, мы встретились на тестах по стрельбе, где единственные во всей группе получили высший балл.

Конечно, изредка мы ссорились, но всегда мирились. Единственное, что я совсем не понимал, так это его молодежный протест. Гриша оставался панком и ненавистником системы, но при этом зарабатывал в компаниях, на которых эта система и построена.

А я... Да, когда-то был рокером. Но потом все изменилось. Бороться с корпоратами глупее, чем с ветряными мельницами. Но ещё глупее протестовать против них ночью, а потом работать на них днем.

Наверное, настоящие панки и рокеры только в Квартале и остались. Там не то, что у пиджаков власти нет, там даже законы Российской Федерации не работают. Правило там одно: кто сильнее, тот и прав. Так что заправляют там всем банды. Но они-то чем от корпоратов отличаются? Тем, что у них деляна меньше?

— Панки не протестуют, панки прикалываются, — ответил Гриша. — Рокеры поют о том, что надо взять пушку побольше и попустить пиджаков. У них все серьезно, они реально верят в то, что систему можно победить. А мы поём том, что корпораты — охеревшие, рокеры — умом слабые, а в центре кто? Мерки. Наймиты.

Я вздрогнул. Он не в курсе. Вообще никто не в курсе, я все связи с прошлой жизнью оборвал. Но все равно неприятно. Гриша быстро открыл мне правду о своем прошлом. А я врал в ответ на его честность — не смог так же прямо рассказать о том, как пять лет носился с пушкой по Москве, пока он гонял террористов и революционеров по Западной Африке.

— Среди наймитов рокеров и панков тоже немало, — ответил я. — Ты сходи в любой «андер» как-нибудь, послушай.

— Там пиджаки часто зависают, ищут кого бы на кошелек посадить. Да и наймиты там тоже друг друга высматривают, контракты обсуждают. Души в «андерах» нет, сплошная коммерция. Наемники же за рубли работают, а не ради идеи.

— А в чем идея заключается? — с нескрываемой иронией спросил я.

— А ты не знаешь? Я, — слова Гриши заглушило белым шумом в моей голове, — этот мир.

У меня на плате стоял софт, блокирующий мат в устной речи. Так что часто при общении я пропускал часть слов, не слышал их — о том, что фильтр сработал, я понимал по резкому звуку белого шума посреди предложения.

Обильное сквернословие — меньшее из моих преступлений. Я похищал людей, продавал людей, убивал людей. Впрочем, чем-то похожим я занимаюсь и сейчас. Но теперь хотя бы не матерюсь — уже прогресс.

— Давай по-нормальному, — попросил я, — у меня же фильтр стоит.

— Вот этого я никогда не пойму. Нафига?

— Ради дочери. Встретил бы ты меня за пару лет до ее рождения, удивился бы. Жизнь словно надвое переломило. Я раньше очень много матерился, а как стал отцом... В общем, стараюсь избавляться от старых привычек.

— Короче, я сказал, что ненавижу этот мир. Это философия панков.

— Здорово быть тобой, — я усмехнулся. — Панк, бунтарь, ненавистник корпораций. А сам на них работаешь.

— А смысл мне чистюлю изображать? — Гриша отмахнулся и уставился в окно, наблюдая за ходом машин. Я обгонял их по скоростной полосе. — Слушай, я же людей раньше убивал, дворцы штурмовал, деревни мы жгли. По норам ползали. Может, из-за меня в Мали никогда больше мирной жизни не будет?.. Местных загнали в рабство, а несогласных — в переработку. На мне столько преступлений... После такого жизнь с чистого листа уже не начнешь. Души у меня нет.

Я притормозил у лестницы, ведущей к станции монорельса. Мне очень хотелось ответить ему. Рассказать правду о себе. Он часто загонялся, вспоминая о травмирующем прошлом, и мне было что ему сказать. Но из раза в раз я молчал, притворяясь, будто не понимал его проблем. Я боялся открыть ему свое прошлое. С одной стороны, я ему доверял. С другой, переживал из-за возможных последствий.

— Ладно, — Гриша размял шею, так и не дождавшись от меня ответа. — Тебе не понять, не буду нагружать лишней фигней. Знаешь, завидую я тебе. Я бы тоже хотел совесть почище.

Я криво улыбнулся и похлопал друга по плечу.

— До завтра? — спросил я.

— Давай, чувак, пойду разгонять плесень, — он кивнул. — Завтра увидимся.

Мы с Гришей попрощались, пожали друг другу руки, и он вышел из тачки. Я поехал домой. Бросил взгляд на внутренние часы. Уже одиннадцать. Значит, меня ждет настоящая спецоперация по проникновению в собственную квартиру. Попасть внутрь так, чтобы не разбудить ни жену, ни дочку.

Из динамиков хриплый голос напевал что-то про «Питер и белые ночи». А ведь Питера уже нет. Ни Петрограда, ни Ленинграда, ни Санкт-Петербурга. Ничего нет. Город на берегу Финского залива оказался уничтожен во время Войны. Питер сохранился только на открытках. А крупнейший морской порт теперь в Выборге, в Свободной Экономической Зоне «Север-Запад».

Да уж. Эпоха ушла.

Хотя мне об этом размышлять глупо. Не застал я «город белых ночей и ветров». Родился уже после Войны. Так что остаётся только слушать песни и смотреть кино, которое там снимали.

Ладно, дорога неблизкая, и пусть улица пустая, гнать всё равно не буду. Тише едешь — дальше будешь. Меня дома ждут.

***

Весь подъем в лифте этот мужик косился на меня. Я знал его, он был моим соседом и примелькался, но даже не поздоровался. Думаю, я отпугнул его своей формой, по которой с первого взгляда был понятен род моих занятий. Я работаю в «ВСБ», и я точно не инкассатор. У них форма серая. У нас черная. Не перепутаешь.

Я уже привык к реакции людей. Без кредитов в современном мире никуда, ты просто не выживешь. И людей, которые по тем или иным причинам не могут вернуть долг, тоже полно. И ими занимаемся уже мы.

Так что наверняка кто-то из родственников этого мужика уже встречался с кем-нибудь из моих коллег. Вот и косится. Уж что-то со слишком откровенной враждебностью смотрит.

Я сам не понимал своего отношения к работе. С одной стороны, вроде бы и забираешь последнее, а с другой... Ну, работа — она и есть работа. Не горжусь, но и стыда особого не испытываю. Мне семью кормить нужно. И что мне делать, в частную армию идти? Там-то шансов умереть гораздо больше. Можно в мясной штурм попасть, могут с беспилотников накрыть. И родных с другого континента не увидишь. А так я при них, рядом.

Так что мне оставалось только нагло усмехнуться и посмотреть ему прямо в глаза. Он не выдержал, отвёл взгляд. Когда двери лифта раскрылись, я вышел первым и двинулся к двери своей квартиры, доставая ключ-карту.

— Мразь, — послышался за спиной шепот.

— Рот закрой, — не разворачиваясь, сказал я. — А не то заштопаю. Понял?

Он промолчал. Ну и хорошо, потому что я совсем не в духе.

Подошёл к двери своей квартиры, приложил карту к замку. Дверь едва слышно отворилась, я вошёл внутрь и сразу же нажал на кнопку закрытия, чтобы свет из коридора никого не разбудил. Дождался, пока оптика подстроит яркость и контрастность, отрегулируется, после чего стал стаскивать с себя форму. Повесил всё на вешалку и пошел в ванную комнату.