Коло Жизни. Книга Четвертая. К вечности

И может как благо надолго.

Глава двадцатая.

В тот раз мне не удалось узреть Отца, лишь услышать. И посему мое негодование... раздражение... увеличились, стоило мне очнуться вновь на Земле обок сродников мальчика. И мое действие на него не уменьшилось, а вспять возросло. Днесь посылаемые мной сны носили и вовсе четкие фрагменты из жизни Еси и Влады. Яробор, ноне приобретший второе свое имя, Живко и также услышавший разговор Богов, теперь и сам перестал ощущать единство с членами общины. И стал задавать те самые нехорошие вопросы, приводящие старших в трепет... вопросы которые некогда были созданы мной.

За три года, что миновали с испытания, Яробор Живко вырос, превратившись в такого же худого, маломощного юношу. Его община, покинув дотоль обжитую местность, ушла много севернее к предгорьям, где как они считали, их не могли достать в своем религиозном безумие ашерские латники. Во время того перехода умер отец мальчика, а вслед за ним и мать. И та связь, что удерживала плоть подле сродников, разорвалась... Теперь я решил воспользоваться ее отсутствием и направить Яробора Живко к поискам истины. Еще и потому как стал ощущать, после пропущенного видения во мне появилось нечто новое то, что поколь я не умел... не мог контролировать. А именно, я стал воспринимать видения грядущего бессистемно и беспрестанно. Сокрытое даже для Богов будущее теперь стало яркими фрагментами, картинками али проходящими полосами бликов возникать во мне, особенно когда я негодовал.

Те туманно-непонятные эпизоды, а иноредь даже куски грядущего еще больше вызывали во мне напряжение. Абы не ведая как поступать с полученной информацией, я негодовал на Родителя, выкидывая сие напряжение горячим зовом. Я негодовал на своих братьев, делающих вид, что не замечают происходящего со мной. Не замечают моего страха, моего испуга, моей растерянности.

Посему мальчик, сам того не сильно жаждая, однако подталкиваемый мной, в одну из ночей ушел из общины. Я взрастил в нем мысль, начать поиски людей оные на равных бы величали и славили имена Богов: Першего и Неба, тех простых человеческих созданий, которые могли помочь и поддержать его трепещущий в поисках истины мозг. А взрастив данную мысль, направил его ход вверх по течению реки, впрочем, понимая, что берущая свой исток высоко в горах, она вряд ли поможет Яробору Живко найти родственных по мыслям и духу людей, в тех труднодоступных, непроходимых стремнистых грядах. Тем не менее, я велел плыть вверх, поелику дотоль в промелькнувшем видении узрел величественную гору до средины покрытую невысокой слепяще зеленой травой. Полоса растительности степенно переходила в каменистое полотно с нагромождением растрескавшихся громадных валунов, местами обнажая более плотную ее поверхность, состоящую из гранита и мрамора. Склоны горы были купно покрыты осыпью, из мелкого обломочного голыша, в коих таились пухлыми подухами мхи. Ближе к вершине лежали тонкие или широкие пежины белого снега. Эту картинку я видел несколько раз, и предположил, что горы сыграют в жизни мальчика какую-то роль. Сам Яробор Живко те эпизоды будущего еще не воспринимал, они поколь отражались в его мозгу всего-навсе блеклыми туманами.

Стройные лиственницы, оберегающие земли общинников по мере движения мальчика, степенно сменились на корявые кедры, с буро-серой, трещиновато-чешуйчатой корой, и темно-зеленой с сизым налетом хвоей, наполняющей те края сладко-горьким запахом. Под деревьями плотными стенами росли разнообразные кустарники, а сами стволы переплетались княжиком, усыпанным большими белыми али светло-фиолетовыми цветами.

Когда хвойные леса уступили место низкорослому кустарнику, ернику и невысокой ивы, зачастую кривиньким деревцам со стелющимися по оземея стволами, короткими веточками и жесткими листкочками, по обоим краям узбоя реки Белой Вады поднялись гряды гор. А само русло реки допрежь пролегающее в широкой лесистой долине приобрело вид каменистых утесистых брегов. Каменистым стало и само его дно, которое немного погодя, как, оказалось, брало свои воды из суженного в истоке огромного озера.

Напоминающая корыто горная долина, где лежали, похоже, в единый морг поднявшиеся горные гряды, наползшие всей мощью и вроде сочленившие свои скалистые грани со всем пространством округ. Само озеро окаймлялось низкими, крутыми, вогнутыми брегами, кажется единожды переходящими в кряжистые, высокие утесы. Справа те хребты поросли кедрами, а с иного берега были сложены из рыхлых каменных обломков прикрытых пухлыми мхами и низкими кустарниками.

Увы! это был не тот край, каковой я узрел в отрывочных фрагментах видений. А тяжелый поход, подорвав здоровье Яробора, как-то тягостно сказался и на мне...

И мне вдруг показалось, что я брошен... покинут своими сродниками... Что Родителю безразлична моя боль и обобщенно я стал не нужен своему Отцу, братьям... Смурь, она овладела мною так могутно, что придавила нас обоих, лучицу и плоть. И мы оба опустив руки, похоже, решили смириться с собственными переживаниями.

Утаенный в небольшой расщелине меж каменных обломков на более высоком левом берегу озера Яробор Живко еще, кажется, старался согреться у костра, и очевидно даже, что-то ел...

Мне же стало все безразлично.

Я был опустошен, подавлен... и коль б умел плакать, непременно, это проделал.

А мальчик привалившись спиной к поверхности камня смотрел на раскинувшиеся и нависающие над озером горные гряды...

И я тоже смотрел туда... Туда, где многажды выше за рядьями деревьев, оземь покрывали разноцветные полстины цветов, окрашивающие склоны в рыже-огнистые, темно-синие, голубые, белые или желтые полосы. Мы смотрели на цветы, сопровождающие своей красой жизнь человека, наполняющие ее будни не только яркостью красок, но и тонкостью ароматов.

Совсем чуть-чуть, пара дамахей и я остро ощутил мысли Яробора Живко. Таковые тягостные они, будто вязкое вещество протекли по его мозгу и наполнили мое сияние. И я сам напитался болью той, что правила в мальчике, неверностью избранного им пути... разочарованностью и неприкаянностью, подпетой и моими стенаниями...

Еще мгновение и в том тумане, где точно гасилась работа мозга и отключался от бытия я, яркой волной накатило воспоминание посланное, увы! не мной... а лишь моей гранью. Посланное Еси... Есиславой, составляющей часть меня, обаче всегда остающейся индивидом, отдельным человеческим я, обособленной, хотя и соучастной личностью. Воспоминание, как надежда... поддержка, в первый черед для юного божества, Крушеца. И я вдруг узрел помещение векошки с округлыми стенами и сводом, имеющее полусферическую форму, и ровный пол. В комнате и стены, и свод, и пол были белыми, с глянцевитым отблеском, насыщенно ярким. С одной стороны помещения поместились четыре мощных кресла, стоящие диагонально друг другу, в одном из которых сидела Есислава. В том же, что поместился несколько наискосок, расположился мой дорогой, любимый Отец с вельми осунувшимся каплевидным лицом, где черная кожа слегка подсвечивалась изнутри золотым сиянием, в белом долгополом одеянии. Мой Творец так ласково посмотрел на Есиславу, как мог смотреть токмо он и своим бас-баритоном по теплому молвил:

– Не нужно только так тревожиться, моя бесценная Еси. Вмале мы прибудем и всякая боль, тошнота, головокружение тебя покинут... Потерпи совсем немного.

– Ты Перший хотел поведать мне про беса... Что это такое?- прозвучал нежный девичий голос Есиславы, воочью исторгнутый из недр сияющей моей сути, желающий поддержать меня, как свою основу.

– Бес это создание,- словно нехотя отозвался Перший и его полные губы малозаметно живописали улыбку, а само лицо стало таким близким, кажется нависшим надо мной.- Создание оное придумано и сотворено мной лишь для одной цели присматривать за интересующим меня объектом и передавать о его состояние, самочувствие и мыслях информацию на Богов. И как всегда люди ошибаются, приписывая эти творения к духам и награждая их отрицательными качествами, такими как сбивать человека с прямой дороги, совращать души к Кривде. Ибо бесы не относятся к духам и вообще являются иными в физическом понимании созданиями...

Теперь шевельнулись сухие, обветренные губы Яробора Живко сами собой, точно на них надавил вже я, стараясь удержать воспоминание-сон, и тихо проронил, али громко прокричал:

– Почему? Почему меня не слышите? Сызнова... Ты, Родитель, сызнова меня обманываешь... Что ноне я сделал не так? Что не так сделал мой Отец? Не могу... не могу без него.

А после на меня и токмо на меня нахлынула молвь, озвученная голосом Седми, явно не желающего более хорониться, вспять жаждущего, абы я его услышал:

– Сделать все, чтобы мальчик наш жил. Хватит нам слышать недовольства Родителя. И раз велено излечить тут, так и делайте.

Звонкий тенор, с нотками драматической окраски, старшего брата наполнил меня такой любовью, которая качнув, махом облобызала все сияющее естество... придав сил, и словно съев мое напряжение. Определенно, Седми не раз поцеловал в лоб мальчика своим кораллово-красными губами, только потом передав на излечение бесицам-трясавицам.

Голос брата степенно угас, но всего-навсе затем, чтобы сменится на полюбовный, бархатистый баритон Вежды, и вовсе шепнувший явственно чрез беса, оного после испытания три года назад установили взанамест Лег-хранителя: