Коло Жизни. Книга Четвертая. К вечности

И я почувствовал, что еще чуть-чуть и мной полностью овладеет дотоль утихшее раздражение и напряжение...

Мне вдруг показалось, что и сама суть моя состоящая из символов, письмен, рун, литер, свастик, ваджер, букв, иероглифов, цифр, знаков, графем, а также геометрических фигур, образов людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик прекратит свой ход, изменит свое структурное построение. А после, и те самые, единящие меня с Отцом вже появившиеся на голове, оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц и жилок лопнут, распавшись на отдельные волоконца.

Благо, что вмале сие дребезжание стихло, одначе, напряжение во мне лишь стало нарастать. И посему я вновь вздрогнул, испугался, когда услышал голос своего Творца:

– Крушец, ты только не волнуйся,- бас-баритон Першего нежданно потух.

И тотчас я сызнова дернулся, завибрировав сиянием, теперь уже испугавшись за моего Отца.

– Громче Господь, говорите громче,- послышался голос Кали-Даруги.

– Крушец,- немедля услыхал я Отца и ноне голос его плыл с положенной мощью.- Малецык мой бесценный, не пугайся. Как я тебе и сказывал допрежь того, мы перенесем тебя и мозг мальчика в новую плоть. Прошу тебя только, мой милый, во время перемещения не паниковать. Ни в коем случае не рвать связь с мозгом. Находится в ровном, спокойном состоянии, а иначе ты навредишь себе, мой малецык.

После слов моего Творца я несколько успокоился, прошел страх, но осталось напряжение. Обаче, я взял себя в руки, и, следуя ранее выданным мне наставлениям, плеснул клинопись в места стыков, нервных узлов, соединений мозга и обобщенно плоти, зараз обрезая сии связи.

И наново во мне всколыхнулось напряжение, кое особенно возросло, когда бесицы-трясавицы открыли свод черепа, а посем, приставили к внутренности черепной коробки высокие борта лоханки. Нестабильно колыхающиеся стенки лоханки резко выдвинулись вперед, и, просочившись непосредственно в глубины нижней части черепа, произвели значимый звук хлюпанья, всосав в себя и мозг, и меня.

Теперь я уже запаниковал...

Запаниковал когда мозг и меня, развернув, принялись перемещать...

Очевидно, что-то говорил Отец и Кали, только я ничего не слышал. Напряжение дотоль мною так долго владевшее с удвоенной силой выплеснулись из сияния, разворошив некогда подзабытую кодировку у Родителя и Его лечение с больно бьющей в макушку молнией, электрического искрового разряда, являющегося носителем больших температур и мощности.

Я очнулся, точнее сказать обрел себя, когда перста Отца надавили на откос разворачивающийся моей головы. И легкое золотое сияние собранное Першим в левой руке, в предплечье мгновенно переместившись в перста, вошло в макушку моей головы, замедлив там трепетание жилок и остановив колебание замкнутого в клубах сияния человеческого мозга.

– Прекрати! Прошу тебя мой милый прекрати!- проплыл надо мной голос Отца.

И вторя ему, донеслись укачивания напевной песни Кали-Даруги:

– Господь Крушец! Господь, что вы творите? Вы днесь убьете себя и своего Отца. Вы же знаете, что ваш Отец болен. Если вы сейчас ошибетесь, он того не переживет. Возьмите себя в руки,- голос рани теперь запел... заворковал,- успокойтесь Господь Крушец. Успокойтесь бесценный наш мальчик, наше бесценное божество.

И та погудка голоса демоницы, та жертва Отца возвернула меня к происходящему, дала возможность взять себя в руки, и притянуть собственную голову к мозгу. А Трясца-не-всипуха меж тем уже вогнала подвижные борта лохани в глубины черепной коробки новой плоти, и, не сильно качнув ей переместила и мозг, и меня внутрь головы. Тончайшие нити, проводники, едва зримые и в свое время обрезавшие сосуды, нервы и жилки меж мозгом и старой плотью сейчас спешно вклинились в зачаточные узлы, образовывая связи новой плоти и мозга, притянувшись на вроде противоположно-заряженных мельчайших частиц. А я, мощно засияв, и плеснув немного клинописи, те новые стыки, узлы срастил. А срастив, не менее резко отключился, от испытуемого волнения.

Я пришел в себя уже в комле на маковке, и, не узрев подле себя Отца и Кали заволновался. Напряжение с меня несколько спало, но страх... страх остался...

Страх...

Я почувствовал, что когда отключился в кирке, что-то произошло с Першим. Потому, когда ко мне пришел Небо и попытался поговорить, потребовал одного, отнести к Отцу.

– Небо, отнеси к Отцу! Что, что с ним?- с горячностью дыхнул я, и переложил свой страх в плоть так, что от боли вскрикнул только днесь пробудившийся Яробор Живко.

Небо отнес меня к Першему немного позже, сославшись на то, что последний пребывал допрежь в отключенном состоянии. Впрочем, он все же принес плоть со мной к Отцу. И я обдал его таким ярким проблеском сияния, вырвавшегося из головы, что, определенно, ослепил и самого мальчика.

Яробор Живко тогда прилег на облако, висевшее подле головы моего Творца, и, повернувшись на левый бок, крепко обнял правой рукой его за шею, миг спустя уснув.

И я тогда понял, что там в кирке, абы не допустить моей гибели, абы погасить мою панику Отец пожертвовал свои последние силы.

Потому за последующие тридцать лет жизни Яробора Живко я вел себя смирно. Я видел, ощущал слабость моего Творца, ибо он так и не поднялся, не встал с выря и все время проводил в дольней комнате. Именно поэтому я многажды позже, когда Небо увез Першего в Березань воспринял все с пониманием и обещал исполнить все дотоль им указанное. Я тогда спросил у Небо только одно:

– Отец поправится?

– Конечно, моя драгость, не беспокойся,- протянул старший Рас и нежно поцеловал спящего Яробора Живко в лоб.

За два дня до смерти плоти, о которой меня предупредили, из Млечного Пути улетела Кали-Даруга. Как я теперь знал, и это пояснил мне Отец, демоница, чтобы не допустить его гибели, тогда в кирке, отдала ему собственные накопленные силы, чуть было не сгубив себя. И также как Перший находилась все последующие тридцать лет жизни Яробора Живко в состоянии слабости. Она перед самым отлетом сказала мне:

– Ом! Господь Крушец прошу вас только, будьте умничкой. Я вас очень люблю. Вмале надеюсь увидеть вас в моем тереме на Пеколе.

Яробор Живко умер рано утром.

Последнее, что он увидел, открыв глаза, белый свод своей спальни, украшенный лепниной, а засим глубоко вздохнув, сим дуновением остановил биение собственного сердца. В этот раз я не стал оборачиваться в искру. Я просто нарастил собственное сияние, и, разорвав надвое черепную коробку, покинул голову плоти. Уж слишком я был расстроен и тем, что Отца увезли, и тем, что ослабла Кали и, безусловно, тем, что предстояла столь долгая разлука с моими сродниками.

Глава двадцать третья.

Я выполнил все, о чем меня просил Отец. С рождением не тянул, выбрал здоровую, крепкую плоть. Ей-ей, не сумел отказать себе в достойном мозге, и, конечно, с искрой. В недрах пористого вещества густо розового цвета испещренного многочисленными разветвленными сосудами, сияла рдяно-золотая искра, с тончайшими, платиновыми четырьмя лучиками, имеющими несколько зеленоватые острия. Вероятно, не надобно повторяться, что я вселился в уже достаточно взрослую плоть. Девочке было почти два года по земным меркам, а ее искра вже набухала, воочью жаждая отпочковаться. Впрочем, ноне у меня был столь большой рот, не впадинка, понеже я мигом ее проглотил. В этот раз я действовал столь мягко, точнее будет сказать опытней, степенней, что и сама плоть, и бывшие подле нее люди не приметили моего появления внутри черепной коробки.