Коло Жизни. Книга Четвертая. К вечности

Стынь смолк, а я дотоль не сводивший с его лица взора, так как дюже за ним наскучался, едва слышно дыхнул:

– Так больно...

– Да, мой бесценный,- торопко откликнулся Стынь и мясистые губы его изогнулись сопереживая мне.
– Надобно потерпеть. Рождение, увы! наш милый связано с болью.

– Стынь, ты понесешь меня,- додышал я и снова застонал, теперь, кажется, еще больней, пронзительней заныли мои губы. И зачем нужен был этот вопрос? Ведь все! все Боги знают в чью печищу я войду, какое выберу имя.

– Закон Бытия нарушать недолжно,- мягкий, лирический баритон Дажбы проколыхал пространство подле меня.

И я понял, что мне не надо говорить, всего-навсе послать им ответ мысленно. Стынь меж тем склонился ко мне. Он, бережно приподняв мою голову, просунул левую руку под шею, правой подхватив ноги под коленями.

– Драгоценный наш,- вкрадчиво произнес младший Димург, все еще не поднимая меня с ложа.- Ты только не кричи, потерпи. Круч очень юн, совсем дитя, также, как и Дажба. Твой крик будет для них тягостно-болезненным, особенно потому как ты вельми мощное божество. Он отдавался в нас все это время и сие вопреки закрытой чревоточине.

– Дюже потому как было больно,- досадливо отозвался я, послав данную молвь, однако, мысленно.

– Я знаю мой ненаглядный,- немедля произнес Стынь и я увидел, как черные почти не имеющие склеры, его глаза на мгновение остекленели, похоже переполнившись слезами.- Но этот путь. Путь до пирамидальных храмовых комплексов мы должны пройти вчетвером, чтобы через твою боль сплотить нашу чувственность, наши отношения. Чтобы потом... после... всегда быть единым целым и все время ощущать друг друга.

Стынь медлил еще пару бхараней, а когда прочитал в моих сияющих, ибо они поколь не имели цвета, очах согласие медленно и весьма бережно поднял меня с ложа на руки.

Все же я не удержался и вскрикнул.

Вскрикнул и тотчас отключился...

Уж было очень больно.

Не ведаю даже, как объяснить теперешнее мое состояние и ту боль, что я испытывал. Но если представить, что с тела содрали кожу, часть плоти и верно костей, оставив там главным образом мышцы, жилы, сосуды, нервы в какой-то вязкой субстанции, будет убийственно больно. Вот так ощущал себя и я.

Когда я вновь обрел себя, Стынь все еще находился в комнате, нежно прижимая мое стонущее тело к своей мощной груди, а Дажба и Круч поместились позади, крепко держась за его плечи.

Токмо одного взгляда мне хватило, чтобы понять ноне комната лишилась не только обстановки, но и самих стен. Понеже теперь по правую и левую от меня и братьев стороны, обаче, как спереди и сзади не существовало более каких преград. Восьмой этаж, на котором располагалась угловая квартира, выглядел стесанным. Не зрелось не то, чтобы стен, но даже и соседних квартир. Казалось, ноне это была смотровая площадка, открывающая вид на раскинувшиеся внизу пятиэтажки, детские площадки, парковки машин, проезжие части. Ближайшие здания те, что когда-то выглядели значительно выше дома Валентины, также лишились верхних этажей, в лучшем случае сровнявшись с тем, на котором находились мы. В худшем они многажды уменьшились так, вроде им запрещалось преграждать нам пространство. Кругом не слышалось никакого шума, допрежь наполняющего и сам город, и дом в котором обитала Валя. Точно от зова, что я исторгал из себя и сама планета, недвижно замедлив движение, замерши, стихла.

Лишь одного вздоха аль точнее молвить трепета естества хватило мне, абы ощутить собственную боль и пережитую по моей вине боль старших братьев.

– Простите,- едва шепнул я, шевельнув губами, чтобы данной нескончаемо протекающей болью встрепенуться, скрутить себя, собрать воедино и более не доставлять боли тем, кто был так мне близок.

– Ничего, наш любезный,- полюбовно отозвался Круч, стараясь, таким побытом меня поддержать. Хотя я чувствовал, он, будучи моложе всех, тяжелей других братьев пережил боль, посему и красно-смуглая его кожа местами растеряла золотое сияние.- Все хорошо, ты только потерпи.

– Сейчас мы перенесем тебя в пирамидальный храмовый комплекс, некогда возведенный гипоцентаврами,- вступил в толкование Дажба. Он стоял подле левого плеча Стыня и потому был ближе к моему лицу, и я без натуги мог его видеть.- Мы обратимся в искры и ты вместе с нами. Только ты, наша драгость, ни в коем случае ничего не делай. Ты должен всего-навсе подавить в себе крик, все остальное сделаем мы! Мы, младшие члены наших печищ, для того и прибыли сюда.

– Доверься нам малецык,- добавил Стынь и ласково мне улыбнулся.

Они улыбались все втроем, несмотря на только, что перенесенную боль. И, конечно, я им доверился, поелику любил их не меньше, да и у меня вряд ли б хватило сил самому обратиться сейчас в искру.

А немного погодя, Круч, так наверно полагалось, мысленно молвил: " Готов".

И немедля кожа все трех моих братьев ярко засветилась, запылала почти рдяными всполохами, в том сиянии сгущая наше общее естество. Широкие лучи света, выбивающиеся из тел Богов, образовали мощный пылающий шар. Они зримо для меня дрогнули и также резко их мерцающие рубежи сошлись в единую точку... крупинку... частичку огня. Ту самую кроху, что всегда, везде и во всем начинала процесс зарождения. В тот миг, когда мы с братьями сжались в единую мельчайшую искру, я ощутил такую боль. От каковой вже, похоже, и неможным стало кричать...выть...стенать, понеже рот как таковой не мог отвориться. Судя по всему, мое сжатое естество в тот момент принялось судорожно вибрировать. Поелику мгновение спустя, когда я, ощутив рывок пространства подле себя, оказался в тесном помещении в своем прежнем образе, мою голову крепко удерживал Дажба. А Стынь столь плотно прижимал меня к себе, что мое сияние, кажется, перемешивалось с его темной кожей.

– Тише, тише,- взволнованно шептал Дажба.

И руки младшего Раса обхватив, не столько фиксировали мое все еще рассеивающееся сияние, проникающее меж жилок, сосудов, мышц, сколько окутывали красно-коричневое, вязкое месиво, в которое превратилась плоть последней грани.

– Успокойся, успокойся,- голос Дажбы не раз мною слышанный был так нежен, он будто втягивал в себя мою боль... втягивал...

Лишь минуту спустя я понял, что Стынь и Дажба перекачивали на себя мою боль, одновременно, перемещая в меня свои силы. Посему вмале мне и стало легше. Потому, вероятно, и Круч, как самый юный из Богов, только держался за плечо Стыня, чтобы потерю сил и мою боль приняли на себя более старшие.

– Прекратите, прекратите,- торопко проронил я.

И это вопреки тому, что губы мои почти не шевелились, словно онемев. Теперь я только понял, что значит сплотиться с братьями через боль. Это значило, что младшие члены печищ должны были забрать у меня боль и передать свои силы, чтобы я помнил! Потом! всегда помнил их жертву! Чтобы потом! всегда помнил, что они пережили во имя меня.

– Не надо. Прекратите,- теперь я шептал, ощущая, как перекачивают братья из меня боль. Ощущая, как мягче и тише она становится. Видя, как сияние кожи Стыня, Дажбы и Круча медлительно перемещается в мое естество, подсвечивая красно-коричневость золотыми переливами. И с тем единожды теряя собственную насыщенность, одиночно поблескивая на их коже тонкими полосами, мельчайшими пежинами золотого света.

– Да прекратите же вы!- теперь я уже и вовсе гулко дыхнул.

Нет! Нет! я не крикнул, всего-навсе дыхнул.

Однако братья зараз качнулись оттого дыхания, словно их толкнул резонанс дуновения, резкого возросшего в амплитуде и колебании волн моего голоса. Отозвавшись, определенно, не только от тел моих братьев, но и стенок помещения, в оном мы находились, от каждой его грани.

Стынь первым пришел в себя от посланного мной толчка, и беспокойно переглянувшись с Дажбой, с особым волнением оглядел Круча. Конечно, он тут был главным и вмале должен стать более старшим в своей печище. Наверно брат это уже стал ощущать. Потому проверив состояние младших, медленно направился к овальному, каменному ложу, поместившемуся в помещение, и бережно уложил меня спиной на него. Я, было, попытался шевельнуть конечностями, но они мне не подчинялись. Впрочем, оттого рывка внутри составляющего меня естества медленно качнулась вязкая переработанная красно-коричневая материя, чем-то напоминающая студни, структурированные жидкие системы, обладающие способностью сберегать форму, прочность, упругость, при сем не обладая текучестью. И как только та переработанная человеческая материя колыхнулась, я застонал. Боль, как, оказалось, только утихла, однако не ушла, а продолжала меня наполнять.