Колония

Откройте глаза, Марейд. Пожалуйста.

Она вгляделась в него, в карандаш, метавшийся по бумаге, — глаза перебегают туда-сюда, язык то и дело облизывает губы, увлажняет, будто готовит к поцелую, готов вкусить, как вот тот, другой, художник некогда вкушал свою спящую, как будто ему, этому англичанину, нужно меня вкусить, чтобы правильно нарисовать, познать меня, как тот познал ее, хотя мне он ни к чему, ни к чему мне его вкус, нужно мне одно: чтобы он увез меня отсюда, поселил в другом месте, молодую вдову из островных, чтобы я висела на стене в неведомом доме, в чужом краю, где я останусь навеки, хотя буду и дальше ставить чайник на огонь, тарелки на стол, весь день в суете, вдыхаю частички мертвого мужа, живу теми его крупицами, которые не забрало море. Как вот и она, та бедная мать, в доме, где раньше жила ее дочь, глотает воздух в надежде вобрать частицу ее, остаток ее, хоть что-то, что оставила ей бомба, бомба, разорвавшая ее дочь на крохотные кусочки. Они что, не видели их там, на автобусной остановке? Не видели, что там стоят старуха с дочерью, брат и сестра мужчины, которого они взяли в заложники? Но они все-таки взорвали бомбу. Дернули за проволоку. И автобусная остановка взлетела на воздух. Кто закладывает бомбы за автобусными остановками? Ты теперь будешь как я, старуха. Когда станешь ездить в город, ходить по улицам, заглядывать в магазины. На тебя будут смотреть глаза. Тебя будут обсуждать рты. На тебя будут показывать пальцы. Старушка-мать девушки с остановки. Это она, помогай ей, боже, храни ее, боже, возлюби ее, боже. А потом ты, старуха, будешь возвращаться домой, как и я, и сидеть у себя дома и втягивать частички дочери, которую у тебя отобрали.

На сегодня хватит, сказал он.

И поднялся.

Можете одеться.

Go maith.

Простите?

Хорошо, сказала она. Очень хорошо.

Чаю? — спросил он.

Она кивнула.

Да, спасибо.

Он зажег газ, поставил чайник.

Молока нет, сказал он.

Она пожала плечами.

Gan bainne, mar sin.

Он повернулся спиной, давая ей одеться. Она ело жила простыню, одеяло, пристроила сверху подушку. Вышла наружу. Он следом, подал ей чашку черного чая.

Спасибо, Марейд.

Та failte romhat. Не за что.

Они стояли рядом среди свежести утра: солнце поблескивало на воде, волны набегали на скалы, парили чайки, шумливые даже в этот ранний час, на небе еще не истаял розовый свет.

Придете еще?

Откуда-то выпрыгнул кролик, сбил со стеблей травы капли росы, они заискрились в солнечном свете.

Да.

Завтра?

Да.

Она вернула ему чашку, завязала волосы и ушла, зашагала назад к деревне, к матери.

Ты где была?

Гуляла.

Хорошо тебе.

Легче стало.

Мы с завтраком запаздываем. Джей-Пи уже тут бродит.

Подождет.

У тебя вид усталый. Ты вообще спала?

Все нормально.

Яйца собрала?

Нет.

Иди собери.

Когда она вернулась с корзинкой яиц, Массон уже сидел за столом. Он подмигнул ей.

Maidin mhaith, a Mhairead.

Доброе утро, Джей-Пи.

По-английски, Марейд? Ты же не говоришь по-английски.

Она пожала плечами, встала рядом с матерью у очага.

Яиц сколько?

Одиннадцать.

Нормально. На обед яичницу приготовим.

А на ужин?

Попрошу Джеймса поймать кроликов. Хлеба нарежь. Каша готова.

Джеймс тоже уселся за стол.

Мам, у тебя вид усталый.

Правда?

Точно, Марейд, сказал Массон. Вы не спали?

Он улыбнулся ей. Она взглянула на сына.

Пошла с утра погулять, Джеймс. Наверное, поэтому

А куда ты ходила?

За деревню. К утесам.

Как там мистер Ллойд?

Она задержала его взгляд.

Я в другую сторону ходила, Джеймс.

А на обратном пути?

Рано было. Он, видимо, еще спал.

Я туда собираюсь сегодня, сказал Джеймс. Еды ему отнесу.

Ему молока нужно, сказала Марейд.

И еще яиц, сказала Бан И Нил.

Я б к нему не совался, Шимас, сказал Массон. Он

хочет побыть в одиночестве.

У него, небось, продукты закончились. И не называйте меня Шимас.

Бан И Нил подлила всем чаю.

Может, Джей-Пи и прав, сказала Марейд. Не стоит его беспокоить.

Он голодать будет, мам.

Проголодается — сюда придет, сказала Марейд.

Джеймс забрал из мастерской уголь, карандаши и блокнот и зашагал на другую сторону острова — паутинки не тронуты, роса не сбита, лежит как лежала, на стеблях травы.

Врун из тебя так себе, мам.

Он внимательно смотрел вокруг, выискивая траву, недавно примятую лапами кроликов, прослеживая путь к норке, возле которой есть свежий след. Поставил у норки сеть, присел рядом, стал дожидаться кролика — тот выскочил почти сразу. Завернул его в сеть, схватил за задние лапы, поднял, размозжил голову о камень. Вытащил кролика из окровавленной сети, положил на траву, нарисовал перепуганные глаза и розовый язык, свесившийся изо рта сбоку, между покрасневшими зубами сбегает струйка крови. Смерть кролика, посвежее, чем у вас, мистер Ллойд. Поднял кролика и пошел дальше, выследил и убил второго. Положил обоих на землю, лапами внахлест, стал зарисовывать, сперва карандашом, потом углем, снова и снова, чтобы ухватить момент смерти, в данном случае — внезапной, пара секунд — и все кончено, один удар, а вот у отца смерть была медленной, море заливалось ему в джемпер, в брюки, заполняло ботинки — зашнурованы слишком туго, не сбросишь, рыбацкие ботинки, настолько тяжелые, что учиться плавать бессмысленно, потому что, если ты оказался в воде в этих ботинках, смерть неотвратима. Лучше не носить таких ботинок. Не становиться рыбаком. Лучше стать художником, изображать смерть, а не умирать самому.

Он взял кроликов, повернул к деревне.

На кухне сидели Михал и Франсис, пили чай с мамой и бабушкой. Джеймс положил кроликов на стол.

Мы, пожалуй, на ночь останемся, сказал Франсис. Попируем.

Вы бы в любом случае остались, сказал Джеймс. Бабушка налила ему чаю. Он сел.

Мы потом на рыбалку, Джеймс, сказал Франсис. Пойдешь с нами?

Я кроликов принес. На сегодня хватит.

Мы тебе отдадим часть улова.

Он помотал головой.

Пора начинать зарабатывать, Джеймс.

У меня все путем, Франсис.

Бан И Нил подала внуку кусок хлеба, намазанный маслом, но не вареньем.

Ты бы все-таки сходил с ними, Джеймс, сказала она.

Бабушка, у меня все путем.

Джеймс долил в чай молока.

Тебе пора зарабатывать, Джеймс, сказала Бан И Нил.

Он выпил чай. Съел хлеб.

Буду, бабушка. Только не рыбалкой.

Бабушка поджала губы и медленно кивнула.

Ты что имеешь в виду, Джеймс?

Он повернулся с Михалу.

Вы после рыбалки вернетесь?

Вернемся, Джеймс, сказал Михал.

И на ночь останетесь?

Да.

Дадите бабушке немного рыбы?

Я дам, сказал Михал.

И денег за то, что она обслуживает двоих гостей?

И денег дам.

Джеймс допил остатки чая.

Спасибо, тогда пока у нас все путем.

Марейд встала убрать со стола.

Не путем, Джеймс, сказала она.

Еда у нас есть, мам.

Есть. На сегодня. Но не на зиму.

О зиме зимой и подумаем.

Она покачала головой.

Ты б сходил с ними, Джеймс. Поучился.

Он посмотрел на нее, медленно поставил чашку на стол. Поднялся, зашагал из кухни в мастерскую, дыша стремительно, тяжело, навалился на дверь, закрыл ее плотно, чтобы никто не явился к нему с тяжелыми ботинками и вязаным джемпером. Не нужен мне твой джемпер, мам. В этих джемперах тонут. Это, мам, не для меня. Я не согласен. Я не хочу быть рыбаком. Поддерживать традицию. Традицию утопленников. Он взял чистый лист бумаги, стал рисовать карандашом: два мертвых кролика на траве, три мертвых рыбака на дне моря.